«Сказка о том, как королевич суженую искал»
Я вытянула шею и заглянула в книжицу. Вот что‑то оно… не складывается? Или наоборот, складываться начинает, но в такое, что лучше бы не знать.
«Ричард провел в забытьи две недели. Я похоронил её».
– Нет, – мотнул головой Ричард. – Нет, нет и нет! Я помню похороны.
– Точно?
– Как такое можно забыть? Мы спускались по лестнице. Просто… просто не было людей, чтобы принести тело. Почему‑то отец не пожелал обратиться к деревенским.
Я даже догадываюсь, почему, но догадку это при себе оставлю. Как‑то оно… спокойнее.
– Он нес её на руках…
«Я сам омыл тело. Я закрыл глаза. Я облачил её в красное платье. Я одел ей серьги, которые подарил на свадьбу, и ожерелье из сапфиров. Когда‑то она любила его».
– И браслеты. Были еще браслеты, – пробормотал Ричард. – Я же видел…
«Мне жаль, что я не позволил сыну попрощаться. Надеюсь, он все же когда‑нибудь прочтет это и сумеет простить меня за слабость. Но ко дню похорон появились явные признаки разложения, а использовать что‑либо, чтобы остановить его, показалось мне неправильным. Кроме того, я не желал, чтобы сын её видел»
– Но я видел!
– Успокойся, – я погладила Ричарда. – Может… может, ты и прав. Ты видел.
– А он?
– И он прав.
– Как такое может быть?
– Не знаю, – честно отозвалась я. – Но…
«Я провел внизу весь день. А вернувшись, ночь просидел рядом с сыном. И меня не отпускало ощущение, что что‑то происходит, что‑то донельзя важное, чего я не понимаю. Ксандр тоже был неспокоен. Он уверял, что ощущает движение силы. И я готов поверить».
– Не понимаю…
«Еще два дня. И я рискнул послать за целителем, благо, город близ нашего замка стал велик, да и людей в нем ныне обретается куда больше, нежели во времена моей молодости. Однако целитель, осмотрев Ричарда, заверил, что тот всецело здоров, единственно, пребывает во сне. И он не способен прервать сей сон. Он говорил что‑то о блуждании разума, но я понял лишь, что целитель бессилен. Все, что доступно ему – поддержание телесной оболочки».
– А вот это многое объяснило бы, – я почесала кончик носа. – Смотри, если ты… если душа каким‑то образом отделилась от тела…
Дома, заговори я о чем‑то подобном, меня бы высмеяли. Но я ведь видела! И призраков Замка, и женщину в зеркале. Если… если душа где и может отделиться от тела, то лишь здесь.
И Ричард не стал убеждать в невозможности подобного.
Спасибо ему.
– Тогда… тогда ты и видеть мог. И…
«Каждый день мы омывали его. И поили травами, а еще разведенным в воде медом или густым бульоном. И каждый день я молил богов, чтобы этот затянувшийся противоестественный сон прервался. Я осмотрел её покои. Отчего‑то находиться там невероятно тягостно. Но я не нашел ничего‑то, что внушало бы опасения. Я думал, что стоит уничтожить все, но… не смог. Я собирался отдать приказ. Каждое проклятое утро. Но стоило открыть рот, и я понимал, что даже на это не способен. Я слаб. Я ничтожен»
Выходит, самобичевание – это у них семейное.
«Зеркало нашел Ксандр. И не в её покоях, но в комнатах Ричарда. Оно выделялось своей неуместностью, несуразностью. Слишком женским оно было. Таким, на длинной ручке»
Он и рисунок оставил.
Заботливый какой.
«От него не исходило той темной силы, что свойственна опасным вещам. Отнюдь. Оно гляделось до того обыкновенным, что, наткнись на него я сам, я бы просто отложил его в сторону. Однако же Ксандр уверял, что никогда‑то не видел этого зеркала прежде. И подумав, я был вынужден согласиться с проклятым».
Сам он… за Ксандра обидно. Может, он и сволочь, но своя, родная, можно сказать, привычная.
«Я отнес зеркало в подвал. Несколько дней я посвятил ритуалам, с каждым все более убеждаясь в ошибке. Зеркало не откликалось. Оно было равнодушно и к крови, и к силе, и ко всему‑то, что пробуждало дремлющую тьму. Не знаю, что мешало мне отступить. Должно быть урожденное упрямство, а еще страх. Ведь если это зеркало не связано с тьмой, то и та, кому принадлежало оно, невиновна. А я – проклятый убийца»
Что‑то мне даже жалко стало мужика.
Хотя…
«Она явилась во сне. Это был странный сон. Я понимал, что сплю, и в то же время все вокруг было столь поразительно ярким, настоящим. Я лежал на постели и видел себя, лежащего. Странные ощущения. А потом увидел её. Она вошла в мои покои. На ней было то платье, в котором я её отнес в пещеру. И драгоценные камни на браслетах горели ярко. А вот лицо было бледно. Она подошла ко мне и, наклонившись, коснулась губами губ. И я испытал одновременно ужас, какового не знал прежде, и величайшее наслаждение»
Вот, чую, что это неспроста…
«Я очнулся больным и слабым. Мое сердце трепыхалось в груди, но следом пришло и понимание того, с чем я столкнулся»
С чем?!
Да я сейчас заору от нетерпения. И Ричард вон тоже. Хмурится. Ерзает. Перелистывает страницу. А та, как назло, к следующей прилипла. И разъединятся не желает.
«Мне потребовалось два дня, чтобы подтвердить страшную мою догадку. Но я понял, что нужно делать. Во‑первых, я отослал проклятого и моего сына, велев двигаться прочь от Замка и не возвращаться, пока сын мой не придет в себя. Она сильна, если сумела дотянуться до деревни, но не всесильна. И стало быть, им надо лишь уйти за пределы её влияния».
– Он издевается? – мрачно поинтересовалась я.
– Отнюдь. Просто… знаешь, мне тоже стоило бы подумать.
– О чем?
– О том, что нежить бывает разной. И… или не совсем нежить.
– Ты понял, о ком он?
– Понял, – подтвердил догадку Ричард.
– Я тебя сейчас бодну!
Нет, ну нельзя же так издеваться над бедной девушкой, которая, в отличие от некоторых, ничего вот не понимает. А понять хочет.
– Иногда случается так, что тело и душа разделяются, – сказал Ричард серьезно. – Это весьма и весьма редкое явление, хотя в некоторых книгах я читал, что в былые времена существовал специальный ритуал. И суть его была именно в том, чтобы отпустить душу. Душа… она более свободна. Для неё не существует преград или запретов. Закрытых дверей и даже не всякое заклятье способно остановить её.
Идеальный, мать его, шпион.
– Но в то же время сама по себе душа не материальна. Она не может что‑то взять… материальное.
– А нематериальное?
– В этом и суть. Она… случалось, что души, отделившись от тела, весьма быстро утрачивали человеческое обличье, а порой и разум. У иных разум претерпевал изменения. Правда, какие именно, я не скажу. Калех Ассизский упоминал об одержимости, но весьма вскользь. Главное, что подобные души, пребывая вне тела, начинали разрушаться. А разрушаясь, желали прекратить этот процесс. Для чего им нужна была сила. Взять же её они могли лишь из других душ.
– То есть… погоди… эта тварь… та тварь, она была душой?
– Именно. Душой, которую отделили от тела.
– Так… – я потерла рога. Почему‑то прикосновение к ним, таким гладеньким, теплым, успокаивало. – То есть… если так… то твоя матушка…
– Боюсь, это уже не было моей матушкой, – это Ричард произнес очень и очень тихо. – Если допустить, что все началось…
…с Анны.
И зеркала.
Зеркала, которое было частью чего‑то… чего‑то иного. Древнего. Опасного. И… и тогда…
– Анна? – также тихо спросила я. И мы оба посмотрели туда, где лежало тело. – Но как…
– Я думаю, она питает собственное тело.
Какого…
– Почему его не сожгли? Еще тогда? Я… я не понимаю!
Я действительно не понимала. Должна же быть логика. Хоть какая‑то… они вернулись в Замок, в котором не осталось живых. Судя по тому, что прочел Ксандр… в общем, любой нормальный человек должен был бы требовать, если не мести, то справедливости.
Да, Анну убили.
А потом?
Почему её спустили в эту пещеру? Оставили? И вот просто так? Где, мать его, если не честный костер, который нормальной ведьме положен, то хотя бы гроб свинцовый? Или лучше серебряный. А еще лучше сверху саркофаг с печатями и предупреждениями для особо рьяных дураков? Мол, тут покоиться не совсем покойная нечисть особо опасная, а потому лезть не стоит?
