«И встала тогда дева пред ними, тиха и скромна, и обратилась она к злодеям с молитвою и словами добрыми, увещевая свернуть с пути неправедного. Слушали её люди, и в душах их пробуждался свет. А потому, как смолкла она, стали опускаться злодеи на колени, моля об одном – помочь им очистить сердца от былой скверны»

«Сто двадцать три чуда святой Еустафии, свидетельствующие о величии Пресветлых Сестер»  

Дэр Гроббе вытер пот со лба и пнул тварь, которая еще слабо шевелила лапами. Лап у твари было много, длинных, суставчатых, а вот голова, к счастью, одна. Она‑то и лежала в стороночке, только жвалы слегка подергивались. Да в зеленых выпуклых глазах виделся укор.

– Готово, – произнес брат Янош, мечом своим разделяя чешуйчатое тело на две неравные части. – Ишь ты… погани тут… понабралось.

– Ничего, – дэр Гроббе огляделся. – Теперь‑то поголовье подсократили.

Сунув пальцы в рот, он свистнул, сзывая остальных.

И откуда‑то сверху, с каменного портика скатился Брав, причем умудряясь одной рукой мешок придерживать. Мешок раздулся, намекая, что прогулка была удачною.

– Остальные где? – дэр Гроббе потыкал клинком тварь, которая подыхала как‑то медленно, без особого энтузиазма.

– Так… там… разбрелись, – отвечал Брав, мешок потряхивая. В нем что‑то шелестело, и звук заставлял насторожиться.

– Твою мать! – с упреком произнес попугай, переминаясь с ноги на ногу. И вытянув шею, попытался в мешок заглянуть. – Мать твою?

– Да чешуя… наткнулись на златошустов. Крупных! Я таких в жизни не видывал! А чешуя во! – Брав вытряхнул из мешка пару чешуек, каждая – размером с ладонь. И цвета насыщенного, темного, стало быть, тварь в самой силе. – Шин второго обдирает. Если сдать, то выйдет получше, чем побрякушки. Чай, они‑то теперь никуда не денутся.

– Эх, а божий же человек… – покачал головой брат Янош с укором.

– Так я же ж… я же ж меру знаю! Вона, в дома не лезу…

…в доме остались трое, из тех, которые пожелали убедиться, что дома не разграблены.

– Ладхемцы вона подошли к одному, а там такая тварюка… еле отбились. Островитяне от дело знают, толковые ребята. Степняки дальше пробиваются. Хотят в обход пойти. И вироссцы с ними.

Брав запихал чешуйки в мешок.

– А я так думаю, к кораблям возвращаться надо. Помочь мы ничем тут… особо ничем… ну а если хозяин живым будет, то и сам воротится.

В этом имелся смысл. Но дэр Гроббе покачал головой.

– Собери наших. Если раненые есть, то пусть возвращаются. И в сопровождение. Можешь сам, можешь Антонио поставить…

– А он поставится, – проворчал Брав.

– Тогда Большого Дука. Мы снова попробуем, – дэр Гроббе поднялся и переступил через тушу твари. Чуть дальше лежала другая, похожая на косматую доску, но с длинными щупальцами, которые и успели дотянуться.

Щит вон проплавили.

– Может, сейчас и выйдет… – он поглядел на солнце и ничего больше не сказал.

Площадь была рядом.

Как туман случился, а потом то ли порох рванул где‑то, то ли просто бахнуло, само по себе, то и эта площадь снова наизнанку вывернулась будто. И очутились они где‑то. А где?

Подумать не вышло.

Сразу, почитай, тварь какая‑то с ревом поднялась из‑под развалин.

А там и прочие поперли, одна другой жутчее.

Пришлось поработать. Давненько так не случалось выкладываться. Ну да оно того стоит… если получится. А нет, то и помирать веселей, когда при деле.

Правда, помирать дэр Гроббе не собирался вовсе. И потому, оглянувшись – темнела кровь тварей, то тут, то там что‑то еще шевелилось, но уже так, без угрозы – закинул на плечо клинок.

Брав вздохнул.

И сказал:

– Я с вами, ежели чего…

– Мешок оставь.

– Так… попрут еще.

– Кто?

– Кто ж его знает. Город мертвый, мертвый, а поглянь, сколько живности туточки…

Спорить дэр Гроббе не стал. Брав – мужик битый, сам знает, что делает. И мешок свой, коль по‑настоящему жареным запахнет, скинет без напоминаний.

– Ох ты ж, грехи мои тяжкие, – простонал брат Янош, разгибая спину. – Староват я уже для таких подвигов… вот молодой был, это да… эх, и погулял…

– Чего в Орден‑то поперся?

Под ногами хрустели кости и камни, и нельзя было сказать, чего больше. Впрочем, и то, и другое дэра Гроббе не впечатляло.

Видал он развалины и поразвалинестей.

– Так… вестимо чего… папенька женить решил. Старшего сперва. Потом среднего. Ну а там уже и до меня черед дошел. И ладно бы… им‑то жены ничего подобрал. Ясное дело, что при приданом, при родне правильной, но и собой хороши были. А моя‑то… до сих пор вздрагиваю, если приснится вдруг.

Где‑то выше, на крыше или стене, мелькнула тень.

Мелькнула и сгинула.

Разумная.

– И главное, у нее ж не только физия. У неё же ж и норов такой. Как встретила, так и заявила. Мол, погулял свое, а теперь быть тебе, Янош, примерным семьянином. Я на попятную, а отец ни в какую. Слово дадено… и вот ежели только в монастырь пойдешь, тогда поймут. А чего мне в монастыре‑то? Я‑то подумал, подумал и сбег. Почитай, из‑под венца чудом спасся. И в Орден.

– Погоди, а… разве не то же самое?

– Скажешь тоже, – фыркнул брат Янош, легким пинком отбрасывая чешуйчатую тварюгу, что, выскочив из подворотни, вцепилась в сапог зубами. И зубы‑то у твари были мелкими, в два ряда. Кувыркнувшись в воздухе, та издала тонкий нервный звук.

И издохла, перерубленная клинком дэра Гроббе.

– Твою мать, – вздохнул попугай.

– Чет его… заклинило?

– От избытка впечатлений, – пояснил дэр Гроббе. – Ничего, отойдет. Так что, не монастырь?

– Не‑а. В монастыре‑то как? Целибат блюсть надо. Еще и заклятьем могут наложить, для верности…

– А…

– Есть такие, – поморщившись, признался брат Янош. – Хотя дурные… они как‑то кривобоко… в замке у нас жил такой от, заклятый. Вроде по бабам ни‑ни, даже не глядит, но пил‑то… упился в усмерть. Все жалился, что это у него от заклятья перекрутило все…

– Орден, стало быть, целибата не требует?

– Орден ничего не требует. Потому‑то почти и все уже… Ордену. еще старый наш, Светозарный как‑то выкручивался… да и мы… порой брали… контракты. Скажем так, сопроводить кого на моление, ежели припрет. Или добыть реликвию особо святую… поспособствовать возвращению… ну и купчишкам худо‑бедно помогали… по святым местам ходить.

– Знаю, с вашими стягами старались не вязаться. Уж больно… извини, но народец у вас буйноватый.

– А то… другие‑то и не удерживались. Только тем, кому ни в монастырь, ни на службу… а мы, ежель пиратов ловили, то сразу и вешали. Ну, если без затей.

Дэр Гроббе кивнул. Про затеи тоже слыхать доводилось. В следующее мгновенье он уклонился, на лету перерубив нечто мелкое, юркое и с крылами.

– От же, пакость, – тварь рассыпалась в руках брата Яноша.

– Твою мать, твою мать…

– Молчи уже. Этак мы и до завтрего не доберемся. Нет, объединяться надо бы…

В этом дэр Гроббе окончательно уверился, выбравшись‑таки к площади. На сей раз тумана на ней не было, зато имелся дракон.

Тварь была… ну, скажем так, корабль она, конечно, не проглотит и даже навряд ли подымет, а вот с человеком управиться легко.

И глядела она…

С прищуром.

Будто примеряясь, кого первым жрать‑то.

Брат Янош, дракона завидевши, споткнулся. И остановился. Хотя остановился не только он.

– Гм, – сказал брат Янош. – Вот как‑то… иначе я себе их представлял.

Дракон выгнул шею, длиннющую, что у лебедя. Поблескивала черная чешуя, смыкались над спиной паруса крыльев. Когтистые лапы оставили на камне следы.

– Более… изящными, что ли?

Дракон поднялся и засвистел, как показалось, с обидою.

– Это она, – произнес Антонио, выбираясь из какой‑то щели. – А потому поаккуратнее со словами. Женщины на диво обидчивы. Даже если они драконы.

Дракон склонил голову.