Такие группы нелегко найти на практике. Народ в настоящее время более дезорганизован, чем когда бы то ни было. Даже наиболее организованный доселе класс — земледельческого крестьянства — теперь переживает эпоху дезорганизации, распадения общины и какого-то нового подбора своих членов. Быть может, наилучший исход составило бы представительство от земских и городских учреждений, от остатков сословных учреждений, с постепенным дополнением этого представительства по мере образования новых организованных групп, как, например, рабочих промышленных, сплачиваемых в страховые учреждения. Разумеется, мелкие учреждения — крестьянские, рабочие, отчасти городские, могли бы для выборов депутатов быть соединяемы в более обширные группы. Во всяком случае, вступив на путь представительства от реальных групп, мы могли бы его составить и теперь и усовершать с дальнейшими трудами в том же направлении.

Необходимым последствием этого рода представительств является возможность доступа для депутата к Верховной власти. Исполняя ту законодательную работу, для которой он призван и избран, депутат имеет еще другую миссию — быть органом общения народа с Верховной властью не как член Думы или Совета, а как представитель известной группы населения, тем более, что сама Верховная власть, утверждая или не утверждая законопроект, может иметь потребность выслушать голос лиц, в данном деле наиболее заинтересованных.

Третье последствие правильно поставленной идеи народного представительства состоит, наконец, в том, что представительством могут пользоваться только граждане данного государства, а не элементы антигосударственные, как ныне. В законодательных учреждениях не может быть представительства ни от каких групп, враждебных обществу или государству, — не только в смысле, например, ассоциаций воров, грабителей, фальшивомонетчиков, контрабандистов и т. п., но также и от групп, принципиально отрицающих данное государство, каковы группы революционные. Их присутствие в современных законодательных учреждениях составляет величайший абсурд конституционализма и одно из сильнейших орудий революционных потрясений страны. Можно почти наверное сказать, что, например, в Германии со времени развития социального законодательства социально-демократическое представительство является главным препятствием для развития рабочего представительства и для превращения рабочего класса в класс гражданский, действительно занятый постоянным улучшением своего социально-экономического положения. У нас при малом гражданском развитии населения представительство революционных партий еще гораздо вреднее и опаснее для разумного социально-политического созидания страны.

В общей сложности установка народного представительства при Верховной власти, а не как орудия переворота Верховной власти, составляет самую настоятельную нужду при реформе института наших загадочных, «избираемых населением» законодателей. Это задача принципиального значения. А вместе с ней имеется еще рад чисто технических несовершенств в учреждениях 1906 года, вполне обнаруженных практикой и тем яснее вопиющих о реформе. Этому вопросу мы посвятим, однако, особое рассуждение.

О реформе законодательных учреждений

Как мы заметили вчера в № 252 Московских Ведомостей, практика наших новых законодательных учреждений выяснила в них очень много недостатков. Неясно даже то, почему, в каких целях они разделены на две «палаты», как теперь выражаются. Мы не говорим, чтобы это было не нужно; но надо знать, для чего это делается, в чем именно функция каждой из «палат».

У нас, конечно, шли просто по стопам Европы, и единственный смысл Государственного Совета видели, вероятно, в том, что это — более «консервативное» учреждение, некоторая сдержка для буйной «нижней палаты», некоторый контроль ее поспешных и легкомысленных решений. Нельзя, однако, не заметить, что в добропорядочном государственном строе совсем не должно быть ни легкомысленных, ни буйных, ни революционных учреждений, как не должно быть и никаких консервативных учреждений, а требуется, чтобы каждое учреждение исполняло какую-нибудь специальную функцию, и исполняло ее хорошо. Создавать почему-то одно революционное учреждение, другое консервативное, третье реакционное — это значило бы не вести государственное дело, а играть в политику.

В законодательном деле, как и в других, действительно потребны инстанции делопроизводства, но они должны иметь разумный деловой смысл, как это, например, существует в судебном ведомстве. С этой точки зрения — отношения Государственного Совета и Государственной Думы требуют серьезного пересмотра. Мы, однако, оставляем этот вопрос на будущее и переходим специально к вопросу о Государственной Думе. В ее деятельности практика выяснила особенно много недостатков, некоторые из которых положительно нетерпимы, другие, во всяком случае, предоставляют серьезные неудобства.

Прежде всего непонятно, почему председатель Государственной Думы есть лицо, избираемое самой Думой. Если бы предположить, что Государственная Дума — какая-то враждебная и чуждая для государства сила, то, разумеется, ей необходим собственный, излюбленный председатель. Но в государстве все учреждения должны быть государственными, тут недопустимы никакие неприятельские армии. Следовательно, в вопросе о председателе мы должны исходить не из счетов и препирательств двух враждебных сторон, а из соображения о пользе дела.

Функция председателя состоит в руководстве порядком прений, и совершенно не видно, для чего нужно для этого лицо непременно выбранное. Фактически мы видим, что назначенный председатель Государственного Совета оказывается лучше избранного председателя Государственной Думы. И это немудрено, ибо его положение яснее и проще. Избранный председатель связан с большинством, давшим ему голоса. Он поневоле считается с этим большинством, а потому или держит его руку, или постоянно в этом подозревается. Назначенный председатель, напротив, может вести свое дело с бо́льшим беспристрастием и бо́льшей независимостью. Он самим фактом назначения поставлен вне партий и направлений, облекается единственной обязанностью руководить порядком прений, соответственно с чем и намечается по способности именно к этой роли.

Трудно сомневаться, что дела в Государственной Думе пошли бы лучше и успешнее, если бы и в ней, подобно Государственному Совету, председатель назначался Верховной властью. Мешать этому способны лишь самые преувеличенные опасения за нравственную независимость думской работы.

Но до каких Геркулесовых столпов[143] способны доводить такие опасения, видно из нынешней постановки неприкосновенности личности и слова членов Государственной Думы. Их «неприкосновенность» уже вошла в насмешливую поговорку и компрометирует Думу в стране больше, чем могло бы компрометировать какое бы то ни было рабское состояние. Сверх того, такая степень безнаказанности за преступления не только нарушает народные права, но подрывает авторитет и суда, и государства вообще. Несомненно, что неприкосновенность и неподсудность членов Государственной Думы должны быть пересмотрены и значительно ограничены.

Есть предметы неприкосновенные и для неприкосновенных депутатов, и государство обязано не жертвовать этими предметами в пользу «избираемых» лиц, даже если они после реформы приобретут более высокий характер «народных представителей». Закон должен быть священен и для «законодателей». А потому, конечно, член Думы должен подлежать не только наравне с прочими гражданами, но сугубой ответственности, по крайней мере, за:

1) оскорбление Величества,

2) государственную измену,

3) преступления против религии,

4) преступления против нравственности,

5) призыв к бунту.

Несомненно, что Государственная Дума как учреждение крайне страдает из-за истинно бесшабашной безответственности своих отдельных членов.