В общей сложности, если теория 87 статьи, принятая ныне правительством, и соответствует существующему закону, то все же не может быть признана полезной для государственного строительства, и ее появление лишь свидетельствует о том, до какой степени жизнь требует существования чрезвычайного порядка законодательства, — разумеется, не в руках правительства, а в руках Верховной власти.

Странным на первый взгляд представляется целый поход либеральных изданий против меня по поводу моего «Последнего письма П.А. Столыпину». Все стараются, кто чем умеет, меня донять. Вестник Европы (окт.) и Русская Мысль (окт.) в лице самого г-на Струве выступают с тяжелой артиллерией. Первый объявляет мое «учение» опасным. Струве тоже в ужасе. Кое-кто говорит о моем «государственном перевороте». Голос Москвы (№ 244) пустил в ход даже донос о моей терро-ристичности с намеками, что революционеры «чего-то ждут» с моей стороны ужасного для правительства… Я реакционер, я революционер… Шум подняли ужасный. А между тем, что, собственно, содержит столь встревожившее их мое письмо? Что там нового, о чем какие бы то ни было критиканы и доносчики не знали бы давным-давно?

Не было момента, когда я говорил бы что-нибудь иное, и не было времени, когда бы я не говорил того же самого, что содержит «последнее письмо П.А. Столыпину».

В революционный 1905 год я выпустил трехтомное сочинение «Монархическая государственность», которое обосновывает на подробном анализе природы государства такие схемы построения учреждений, которые не имеют ничего общего с возобладавшими у нас конституционными построениями. В то время, когда у нас горело междоусобие, а в правящих сферах подготовлялась конституция 1906 года, я в речах и статьях предупреждал об опасности того, что готовились совершить, и с введением узаконений 1906 года продолжал эту критику в статьях в Московском Голосе, Московских Ведомостях, Колоколе и Новом Времени. В 1907 году много шума наделали мои публичные чтения о «Недостатках нашей конституции 1906 года», которые я, между прочим, читал в Петербурге в Клубе умеренных и правых, в присутствии целого ряда лиц из Государственного Совета и Государственной Думы. Эти чтения, изданные в виде отдельной брошюры[132], между прочим, и послужили исходным пунктом моего знакомства с покойным П.А. Столыпиным. После этого появлялись и другие мои отдельные работы, а когда я стал издателем Московских Ведомостей, то два с половиной года не проходило и месяца без каких-либо моих статей о необходимости пересмотра конституции 1906 года. Между прочим, в №№ 231, 233 и 239 за 1909 год и в №№ 252, 253 и 254 за 1910 год эти статьи имеют характер целого трактата о том, как следует изменить узаконения 1906 года для того, чтобы в государстве получила ясное выражение Верховная власть, и народное представительство стало действительно народным. Ряд таких статей тянулся и в 1911 году, когда особенно важную тему составляла критика действия учреждений, все больше расшатывавшихся.

Таким образом, за 1905–1911 годы я создал целую маленькую литературу, разрабатывавшую весь ряд сторон вопроса о необходимости переустройства наших учреждений. Что такое в сравнении с этим мое письмо Столыпину? Ведь это маленькая страничка из огромного сочинения. Может быть, она написана более популярно, чем серьезные юридические соображения, в которые мне нередко приходилось входить, но наберется у меня за это время немало статей столь же популярных…

Откуда же поднялся такой гвалт, откуда такое беспокойство, готовое пускать в ход даже самые позорные средства борьбы? Ничего нового не явилось с моей стороны, но есть нечто новое в самом состоянии учреждений, которые я без устали критиковал. И вот в этом суть дела.

Действительно, когда я писал «Монархическую государственность», деятели переворота русских государственных учреждений могли легко не обращать внимания на это «теоретизирование». У нас даже так называемое образованное общество не сознало еще, что теория, выведенная из действительного изучения явлений, дает истину иногда более достоверную, чем голос отдельных конкретных фактов. Чтения и брошюра о «Недостатках конституции 1906 года» заранее предвидели то расстройство учреждений, которое должно было воспоследовать из их неправильной постановки. Но это было ясно для автора и для немногих, способных ценить выводы правильно сделанного теоретического анализа. Для большинства же это оставалось неубедительно, непонятно; громадное большинство — как симпатизировавших монархии, так и работавших для ее подрыва — одинаково не было способно оценить главного: совершенной неудовлетворительности учреждений самих по себе как органа государственной жизни.

Но год шел за годом, и практика все сильнее подтверждала то, что теоретически указывалось и предсказывалось автором «Монархической государственности» и «Недостатков конституции 1906 года». Учреждения с каждым годом яснее показывали неудовлетворительность своей работы, их борьба между собой доходит до того, что уже были моменты, когда все они одновременно восставали друг против друга… И вот когда в этот момент я в сотый раз повторил то, что всячески доказывал раньше, мое слово показалось впервые страшным конституционалистам.

Почему же оно страшно? Не само по себе, а потому, что сами факты указали глубокие недостатки построений 1906 года, и эти построения сами себя привели в столь неустойчивое положение, что им стал опасен даже и самый малый толчок.

И вот пошел гвалт, столь, по-видимому, не соответствующий этой малой причине — письму П.А. Столыпину. Как будто я когда-нибудь говорил кому бы то ни было, своим и чужим, друзьям и врагам, людям власти и простому обывательству, и самому покойному П.А. Столыпину что-либо иное, как то, что выражено в «последнем письме»! Но хотя мои слова остались те же, да обстановка теперь совсем иная: прежде можно было не обращать внимания на «теории» новой Кассандры, теперь же на всю Россию кричит уже не «теория», а сами факты, которые всей стране обнаружили, насколько была предусмотрительна «теория».

Так кто же виноват? Над чем должно хлопотать порядочным гражданам? Ведь если бы даже их гвалт и мог заглушить мое слово, разве это прибавит хотя атом устойчивости учреждениям? Ведь они будут без Тихомирова разваливаться совершенно так же, как при нем, а потому партиям, думающим о благе государства, теперь подобает не позорить себя ложными доносами и не надрываться в криках против человека, виновного лишь в том, что его глаз видит дальше других, а нужно позаботиться об исправлении учреждений, пока они еще хоть шатаясь держатся, пока есть возможность исправлять их не в хаосе развала.

Я — монархист. Я достаточно изучал государственное право и, в частности, монархический принцип, чтобы иметь право считать монархию наивысшей государственной формой. Но сущность моей многолетней критики наших учреждений 1906 года состоит, главным образом, не в том, что они не монархичны, а в том, что они хаотичны, компромиссны, не имеют центра тяжести, полны противоречий, а посему не могут держаться. Как их исправлять — это вопрос, о котором можно спорить. Но простое затягивание времени ни к чему не приведет. Это следовало бы теперь уже понять, и вместо того, чтобы набрасываться на меня, повнимательнее изучить наблюдения и соображения, которые дали мне возможность за пять лет вперед видеть судьбу этих учреждений.

Все перипетии нашего кризиса возбуждают прежде всего мысль о пересмотре законоположений 1906 года. С первого момента своего появления созданные тогда учреждения возбуждали недоумения и критику и если кое-как действовали, то при непрерывном воздействии власти.