Услышит ли современное государство эти мужественные голоса глубокого понимания государственного строения, или заглохнут они в рыхлой тине либеральной бессознательности, — во всяком случае, всякий сознательный православный человек должен засвидетельствовать достойному и мужественному архипастырю глубочайшее уважение и благодарность за то, что в решительный момент он не уклонился «в словеса лукавствия», но явился право правящим слово истины Божией. Глубокую отраду возбуждает и то, что оказались у нас государственные люди в Государственном Совете и вспомнили они, что такое государственная точка зрения на церковные отношения. Что из этого выйдет? Покажет недалекое будущее; но честь и слава тем, кто показал себя достойным сыном великих дедов, строителей великого государства.

Да не обвинит нас Ипполит Андреевич Гофштеттер в плагиате заглавия его прекрасной статьи в № 12824 Нового Времени. Мы берем это заглавие как своего рода цитату. С замечательной чуткостью совести г-н Гофштеттер уловил путаницу наших вероисповедных обсуждений и ярко обрисовал их. Но и он не понимает, почему мы зашли в эти дебри, с какого пункта начинается роковая тропинка, нас заведшая в эту чащу противоречий. Мы старались это объяснить не раз, но все оставалось втуне: слишком забыли у нас идею церковности, и смысл союза Церкви и государства даже и у людей православных утрачен до самой прискорбной степени. Теперь, однако, И. А. Гофштеттер невольно возбуждает нас к новой попытке указать исходный пункт ошибки, а следовательно, и то, как возможно выпутаться из дебрей, которые с каждым дальнейшим шагом по ложному пути будут становиться для России все более безысходными.

«Редко, — говорит г-н Гофштеттер, — приходится испытывать такое мучительное раздвоение мысли, как при многодневном споре, который шел в Государственном Совете по вероисповедному вопросу. Кажется, правы обе стороны, поочередно соглашаешься с каждым из спорящих, а они никак между собой не могут согласиться»… Действительно, как, с одной стороны, не сочувствовать свободе совести, как, с другой стороны, не понять желания православного человека охранить свою семью, своих близких и единоверцев от расхищения всеми тонкостями соблазна лжеучителей и множеством видов тонкого и грубого насилия, посредством которого у Православия отрывают его сыновей и дочерей?

«Как сохранить одновременно и господствующую роль Православия, и абсолютную свободу совести»? Так резюмирует г-н Гофштеттер сложности дебатов Государственного Совета, и ему кажется, что как будто правы обе стороны, запутавшиеся в квадратуре круга вероисповедных предписаний государства.

В действительности, не обе стороны «правы», а обе стороны безусловно не правы, наиболее же виноваты те, которые хотят быть православными и Православия не знают, хотят, чтобы Православие имело «господствующую роль», а смысла этого господствующего положения не потрудятся себе выяснить.

Наши законодательные учреждения, а равно и г-н Гоф-штеттер, а равно и прочие, втянувшие Государственный Совет в упоминаемые г-ном Гофштеттером «дебри», — что такое все они понимают под выражением «господствующая Церковь», господствующее исповедание? Где и над чем они господствуют? Над прочими ли верами и религиозными обществами? Уж понятно, что нет. Было бы возмутительным насилием — даже неосуществимым — стремиться, чтобы Православная Церковь господствовала в среде римского католицизма или нехристианских исповеданий. Все неправославные исповедания могут иметь более свободы или менее свободы в государстве, можно довести до того, что в их среде будут «господствовать» урядник и городовой. Но невозможно достигнуть того, чтобы православный священник господствовал в синагоге и чтобы Св. Синод поставлял лам в буддийские кумирни. Итак, когда мы говорим о господствующей роли Православия, то разумеем это господство в какой-то другой сфере, или… может быть, ровно ничего не разумеем, а просто говорим бессодержательные слова. По смыслу же своему «господствующая роль» Православия может иметь место только в области государства.

Смысл этого выражения состоит в том, что Русское государство признает религиозно-нравственное господство Православия над собой, над государством, следовательно, и над государственным законом, и над вероисповедной политикой государства. Это означает, понятно, не господство Церкви в управлении государством, как это могло бы быть в римском католицизме или в магометанстве. Православная вера не дает Православной Церкви мирской власти. Но общие точки зрения свои на вопросы нравственные и религиозные, а стало быть, и на свободу совести, — государство, если оно признает господствующую роль Православия, обязано почерпать из Православия, а следовательно, получать его от Православной Церкви. Вот смысл «господствующей роли» Православия, и отсюда же уясняется смысл союза государства с Церковью. Вся власть, все управление государства — совершенно самостоятельны, и во всей этой области Православная Церковь обязана подчинением государству. Но в отношении религиозно-нравственных точек зрения не Церковь должна слушать государство, а государство обязано руководствоваться учением и изъяснением церковным.

Установив этот пункт, перейдем к дебрям нашего вероисповедного законодательства.

Вот мы не только начали, но и кончаем свою вероисповедную реформу. Кто же ее вел и ведет? Кто обсуждает? Кто решает? Государственные учреждения. Они толкуют о смысле Православия, о том, как Православие должно относиться к свободе совести, к правам магометан и язычников, к праву апостасии[157], к религиозным правам родителей и детей и т. д. Об этом говорили и решали все члены государственных учреждений, в том числе иноверцы и явные враги христианства. Православная же Церковь должна будет подчиняться закону, таким образом установленному. Да если бы даже в установлении законов этих и не участвовали католики, протестанты, евреи, а только одни по метрике православные люди, или даже наиблагочестивейшие в вере, то все же остается факт, что светские гражданские учреждения предписывают законы, прямо относящиеся к области решения Православной Церкви… И при этом мы толкуем о какой-то «господствующей роли» Православия. Не дебри ли это?

Государство подчиняет себе Церковь в области вероучительной и при этом размышляет, как дать ей «господствующую» роль! Государственные учреждения явно превышают свои полномочия в нравственном и религиозном смысле и, хлопоча, по их мнению, о господстве Православия, не проявляют даже того уважения к нему, которое говорит людям, что они не должны самовольно распоряжаться чужими судьбами. И чьими же судьбами? Церкви Христовой, которая в нравственном и религиозном смысле должна быть их госпожой, а не какой-то «покровительствуемой» ими вдовицей. Граф Олсуфьев, г-н Кони и пр., и пр., им же нет числа, решают смысл догматов Церкви, не спросясь у Церкви. Люди государственные, толкуя о якобы «господстве» Церкви, решают вероисповедные вопросы не в Церкви, а вне ее, и свои решения потом объявляют обязательным для нее законом. Но если бы наши законодатели сознавали церковную идею, то они бы тогда поняли, что смысл их религиозно-законодательной деятельности — поистине страшен. В этой деятельности они ставят себя выше Церкви. Они будто бы хотят сохранить ее господствующее положение, но не только отбросили в своей совести ее господство над собой, над государством, а вполне уверились, что не они у Церкви должны учиться, а имеют право сами ее учить… и даже не учить, а просто приказывать ей, указывать ей обязательные для нее нормы.

Это ли не дебри?

Но лесная чаща еще гуще. Ведь в довершение всего наши деятели полагают, будто бы они действуют во исполнение Высочайшей Воли, во исполнение Высочайших Указов и Манифестов. Но мы уже разъясняли недавно (Московские Ведомости, № 257), что это чистое недоразумение и что Высочайший Указ 17 апреля и Высочайший Манифест 17 октября не дают ни малейших полномочий на внецерковное законодательное решение вероисповедного вопроса. Обязанность правительства в отношении волеизъявления Верховной власти совершенно несомненно состояла в заготовлении законопроектов, но не для Государственной Думы и Совета сначала, а для представления на Поместный Собор. Только после заключения Поместного Собора могла наступить очередь законодательного обсуждения в государственных учреждениях. Это был путь совершенно ясный — как по смыслу союза Церкви и государства, так и при сознании смысла «господствующей роли» Православия. Но у нас до такой степени все перезабыли, что стали осуществлять предначертания Верховной власти совершенно ненормальным путем, вследствие чего и зашли в безвыходные дебри.