Или восклицать в минуту раскаяния:

Кто способен нынче к таким реакционным помышлениям о родине, о какой-то крови, общей с народом? Дубровин, Восторгов или еще более страшные чудовища «реакции»? А что бы нынче сказали о многих лучших очерках Глеба Успенского, вроде описания богомолий, значения Евангелия и церковного обихода для жизни народа? Чистейшая «реакция»!..

Далеко мы шагнули в той «дифференциации», которая по Спенсеру сопровождает «прогресс», так далеко, что уж ровно ничего «интегрирующего», соединяющего людей в одно гармоническое целое не осталось ни в сознании, ни в действиях.

И превратилась русская жизнь в вавилонское столпотворение. Все разбились, везде партии, везде фракции, везде разделение и вражда. Независимости мнения и действия не только не понимают сами, но не позволяют другим, и если находится человек или орган печати, стоящий на почве не партийной, а общей, национальной пользы, то против него поднимутся все партии, все фракции, и в этом общем стремлении съесть того, кто осмеливается быть внепартийным, проявляется ныне единственно возможное «объединение» их.

Общенациональное бессилие, порождаемое этим разбродом «граждан» (впрочем, теперь и это — уже почти «реакционное» слово), — обессиление страны, раздробившейся на враждующие партии, фракции, кружки, совершенно понятно, и Россия, еще 15 лет назад бывшая могущественнейшей державой на свете, стала всеобщей игрушкой. Но не одно бессилие раздробления подрывает мощь страны, а также несомненное принижение ума и совести людей всех партий, фракций и кружков. Это понижение наполняет страхом всякого, помнящего Россию времен Александра II и Александра III. Можно ручаться, что самые передовые люди, вроде хотя бы М. Ковалевского, в глубине души горько сознают это не меньше, чем хотя бы редактор Московских Ведомостей. Может быть, наиболее тяжелое для человека развитого, подавляющее его теперь, это не борьба с врагами, а ничтожество врагов, — ничтожество, для успешной борьбы с которым нужно было бы и самому принижаться, чтобы бороться равным оружием. Это принижение самого персонала «руководителей» общественного мнения составляет прямое последствие той же партийности, которая теперь у нас сделалась законом жизни.

Немыслимо быть умным и развитым, безусловно подчиняясь партиям, ибо самую суть широкой развитости составляет присутствие «интегрирующего» общенационального или общечеловеческого сознания. Партия поэтому очень быстро принижает человека, а если он не поддается принижению, — его выбрасывают, или же он сам уходит из общественной деятельности. Он оказывается никому не «свой». Он «свой» только для России, а России, в смысле чего-либо действующего и влиятельного, нет там, где имеются лишь «партии».

В этом разброде, осуждающем на неправильную постановку, на искажение и неудачи все наши частные реформы, Россия теперь решительно погибает. И из этого процесса национального разложения нельзя выйти иначе, как восстановлением господства старого, прежнего принципа справедливости как верховного определителя государственного действия…

Как ни жаль тревожить наших дифференцировавшихся прогрессистов, но нельзя не сказать, что нас прямо губит парламентаризм, сменяющий принцип Единоличной Верховной власти. Парламентаризм основан на идее партий, он их порождает даже там, где их нет, а где они явились, он их развивает до разложения страны… Напрасно наши партии ссылаются на Англию. В Англии «интегрирующий» элемент был и до сих пор не исчез, порождаясь тем, что у нас не могло и не может быть. Англия, будучи разделена внутри на партии, притом же немногочисленные, сословные, оставалась единой в отношении всего остального мира, который служил предметом эксплуатации для всех англичан в совокупности. Лорды, капиталисты, рабочие — одинаково жили промышленной эксплуатацией чуть не всего Земного шара. В этом их объединение, но такого объединяющего элемента у нас не может быть и никогда не будет, ибо мы для этого слишком многочисленны, занимаем слишком большую национальную территорию. Объединить 150 миллионов человек на пространстве от Вислы до Охотска на почве общего эксплуатирования других наций — невозможно. Они сами почти везде нас эксплуатируют.

Наш объединяющий элемент может быть только в том, что мы теперь отбросили, то есть в идее справедливости внутренних отношений, в идее национальной, в идее нравственной. А она может иметь органом не партии (представляющие частные интересы), а только Единоличную Верховную власть.

В этих словах выражается не какое-либо поползновение к «реакции», а просто сознание социологического факта, лежащего в основе русского бытия или уничтожения.

Мы политически могли жить осмысленно и вырастать в великую державу только на основе власти нравственной, проникнутой единящим элементом справедливости. Мы потому и имели любимую «Родину Мать», «Святую Русь», расшатав же принцип Верховного единоличия, можем идти только к разброду, вражде, самоистреблению противоположных интересов, ибо объединить их не можем иначе, как нашей прежней идеей Единоличной Верховной власти, единственно способной представлять начало нравственное.

Еще несколько недель, и начнется новая законодательная сессия. Много важных вопросов уже намечено для нее предшествовавшим ходом дел, много важных задач выступят снова перед Думой и Советом по делам текущего управления. Достаточно назвать законопроект о старообрядцах, общеимперское законодательство Финляндии, земство Западного края, вопрос о Холмщине[76], вопрос о черте оседлости евреев. Немало забот предстоит хотя бы на бюджетной почве по землеустроительному делу, по воссозданию государственной обороны, особенно морской, и т. д.

И вот, имея множество частных соображений по каждому вопросу в отдельности, имея для них даже некоторые указания практики, мы снова и в предстоящую сессию не будем иметь перед собой только одного: общего путеводного принципа политики. Пройдет эта сессия, еще ближе станем к концу полномочиям выборных членов законодательных учреждений, еще ближе подойдет время новых выборов, а Россия и тогда не будет знать, какое собственно государство она устраивает?

Прошло почти пять лет со времени нашей «революции» и с начала государственных преобразований, а общий тип государства, которое к тех пор устраивается, остается спорен, темен, не решен.

Между тем пока он не решен, Россия никак не может прийти к внутреннему единению, и борьба партийная непременно должна отражаться самым вредным образом на работе по всем частностям устроения нашей страны. Партийная борьба отражается случайностью и компромиссным характером решений, пестротой и противоречивостью принимаемых мер. Нужно ли повторять, как это вредно?

Но едва ли не вреднее еще одно обстоятельство, мешающее успешной работе, при неясности того, куда мы собственно идем, куда ведем свой народ и свои судьбы?

Всякая работа, и тем более политическая, для успешности требует увлечения и уверенности в прочности созидаемого, уверенности в том, что сделанное сегодня послужит ступенью для работы завтрашней. Но как увлечение идеей, так и уверенность в прочности дела возможны только при существовании некоторого общего путеводного принципа, освещающего наши государственные усилия. Что именно мы созидаем? Без понимания этого не может явиться увлечения, страсти, самоотверженности. У нас же именно этого нет с самого начала наших реформ.