Наш талантливый сотрудник г-н Юрский, соединяющий серьезное юридическое образование с тонким знанием дел Государственной Думы, только что дал Московским Ведомостям (№№ 184–185) подробное рассмотрение того употребления, которое Государственная Дума делает из права запросов. Не один раз мы говорили и сами об этом предмете. Но г-н Юрский соединяет в одну картину фактические данные целого периода, и тенденция «запросов» вырисовывается у него с чрезвычайной яркостью.

В чем она состоит? В стремлении систематически сверхзаконно увеличивать власть Думы над правительством и даже распространять ее на области прерогатив Верховной власти, хотя, конечно, уже и подчинение правительства Думе составляет вторжение в область Монарших прерогатив, выражает стремление уравнять права Думы и права Монарха, Которому, по закону, присвоена Верховная власть.

Как известно и как неоднократно мы показывали на фактических примерах, совершенно то же стремление к подчинению себе правительства практикуется Думой путем данных ей бюджетных прав. Уже в самом начале работы третьей Думы левые фракции толкнули ее на такое употребление бюджетных прав и увлекли за собой огромное большинство. Даже и правые фракции, как, например, под влиянием общего возмущения деятельностью Морского Министерства, вступали на пути применения бюджетных прав к понуждению правительства на исполнение желаний Думы. В заключениях своего исследования г-н Юрский отмечает некоторые недостатки узаконений и думского наказа, которыми облегчается такое злоупотребление правом запроса. Предоставляем специалистам разработку тех улучшений, которые можно было бы произвести на этой почве. Но, несомненно, большого толка нельзя ожидать от этих улучшений, ибо сущность дела состоит не в недостатках наказа или иных частностей закона, а в самом характере Государственной Думы, законом созданной, и в отношениях самого же закона к Верховной власти.

Что действительно происходит в наших высших государственных учреждениях на почве тенденциозного применения права запросов и не менее тенденциозного пользования Думой бюджетными правами? Это, как мы много раз выясняли и как известно решительно всем, имеющим очи и уши, чтобы видеть и слышать, — это есть проявление борьбы за Верховную власть. Наш закон — по крайней мере по букве — оставил и после 1906 года Верховную власть за Монархом. Но тот же закон рядом статей ограничил власть Монарха властью Думы, ограничил власть Монарха уже даже тем, что перечисляет Его права, а следовательно, кладет им грани, и даже не особенно широкие. Укажем, например, что власть, именуемая в статье 4 Основных законов Верховной, по статье 119 тех же законов не может без одобрения Думы и Совета призвать на защиту отечества большего количества рекрутов, чем было последний раз разрешено этими учреждениями. Понятно, что весь ряд статей, ограничивающих власть Монарха, фактически разделяет Верховную власть между Монархом и так называемыми ныне «законодательными палатами». В самих законах, таким образом, заключаются не доведенные до конца начала парламентарного построения Верховной власти, то есть присвоения ее не одному Монарху, а двум палатам и Монарху в совокупности.

Таково законное положение, в котором действуют наши «законодательные палаты». Оно само по себе увлекает желающих к тому, чтобы доделать парламентаризм до конца, тем более что столь чрезвычайные права были даны Думе, к сожалению, именно в момент так называемой «революции», требовавшей уничтожения Самодержавия. Естественно, что к пользованию этими правами прихлынули лица именно из слоя, так или иначе поддерживавшего «революцию». Столь же естественно, что все они видят свою миссию в том, чтобы довести до логического конца парламентарное построение, заложенное, но не довершенное в 1906 году. Наконец, невозможно забывать, что огромное большинство так называемой интеллигенции, главной поставщицы слоя профессиональных политиканов, глубоко проникнуто конституционализмом и совершенно оторвано от исторического понимания русской Верховной власти. При совокупности всех этих условий невозможно даже и ожидать, чтобы в «законодательных палатах» не проявлялось борьбы за Верховную власть, за присвоение части ее так называемым «народным представителям».

И вот мы видим, что Дума обращает данные ей права запроса и права бюджетные не на полезное государственное употребление, а на, так сказать, «боевое» — на добывание новых и новых прав «народному представительству». Ход дел высшего государственного управления от этого страдает на каждом шагу. Деньги государственные назначаются не по требованиям тех нужд, коим следует удовлетворить, а по соображениям «политиканским», по требованиям задачи расширить власть Думы. Запросы служат не к водворению закономерности действий власти, а опять же преследуют боевые цели (подорвать авторитет власти, подчинить ее себе и т. п.). Итак, то, что в законе кажется благими намерениями, практически отзывается последствиями весьма вредными для нужд и пользы страны. Все это натурально, да и самая азбука политики учит нас, что нет более вредного зла в государстве, как борьба за Верховную власть. Там, где она почему-нибудь допущена, нечего ждать ни порядка, ни хорошего ведения государственных дел. У нас же, как сказано, сам закон дает почву для борьбы за Верховную власть, ибо практически не сосредоточивает ее ни в каком учреждении, ограничивает власть Монарха, но не дает откровенного парламента.

Посему-то критика действий Думы, которую дает г-н Юрский, может приводить лишь к тому выводу, что не в частностях наказа или закона, а в общем построении высших учреждений заключается источник вредной и дефектной деятельности «законодательной палаты».

У нас нередко приписывают всю беду плохому составу Думы как последствию недостатков избирательных законов. Да, конечно, избирательные законы имеют свои недостатки. Но ведь избирательные законы, чтобы быть хорошими, должны быть приспособлены к целям учреждения, для которого служат. Что же за учреждение имеется у нас в данном случае? Этого невозможно определить. Это вовсе не Дума в смысле исторического русского строя, это и не парламент, а нечто не определившееся, недоделанное. Она не призвана выражать народную волю, она не есть и Царское советное учреждение. Каким же образом возможно составить целесообразный избирательный закон для учреждения, сущность и цели которого совершенно неясны?

И потому-то простыми переделками избирательного закона нельзя помочь нашему горю. Нашему государству теперь нужнее всего ясное определение Верховной власти и ясная установка ее действия в государственных учреждениях. Только тогда, когда это будет сделано, можно по тому или иному плану создавать дельную Думу, а сообразно с этим создавать и хороший избирательный закон. Тогда исчезнет борьба за Верховную власть, и государственные учреждения, не развлекаемые и не потрясаемые борьбой, станут способны серьезно заниматься исполнением своего прямого долга.

С приближением периода законодательной работы невольно приходится снова вспомнить положение вопроса о Верховной власти Русского государства.

Собственно говоря, самый «вопрос» кажется странным. Раз государство существует, значит, существует и Верховная власть. Можно, кажется, спорить о каких угодно властях, но только не о Верховной. И, однако, о ней спорят партии. С практической стороны — это самое опасное явление. Пока партии считают нерешенным вопрос о Верховной власти, нечего и думать о правильной законодательной работе. Борьба за Верховную власть есть явление чисто революционное. Пока оно не исчезло, невозможно никакое творчество в области законодательства и в устроении социального строя с его жизненными задачами — просвещения, экономики и т. д.