За этой котловиной располагалась основная масса турецких сил, теперь снова выходивших на дорогу после суровой ночи, когда они были отброшены на исходные позиции. Они вступили в бой, и Абдулла был тут же остановлен. Мы слышали отдаленные раскаты пулеметных очередей, сливавшиеся с гулом сильных разрывов снарядов: артиллерия противника вела беспорядочный огонь. Слушая все это, мы понимали, что происходило, да и хорошо все видели. Новости были отличными. Я хотел, чтобы Зейд сразу же продвинулся вперед, но он, проявляя осторожность, настоял на том, чтобы мы дождались точной информации от командира его авангарда Абдуллы.

Согласно теории, в этом не было необходимости, но он знал, что я не был настоящим военным, и оставлял за собой право сомневаться в моих советах, когда они звучали слишком категорически. Однако я настоял на двух из них и сам отправился на передовую, чтобы составить свое суждение об обстановке. По пути я увидел своих телохранителей, копавшихся в домашнем скарбе, вынесенном жителями на улицы, чтобы впоследствии его увезти, и находивших там много интересного для себя. Я послал их за нашими верблюдами и велел как можно скорее доставить пушки к северному склону горловины.

Дорога спускалась в рощу фиговых деревьев со скрученными в узлы, подобно змеям, синими стволами, долго остававшимися голыми после того, как вся остальная растительность уже зеленела. Отсюда дорога поворачивала на восток и, долго извиваясь по долине, поднималась к гребню. Я сошел с дороги и стал подниматься напрямик по скалам, еще раз убедившись в бесспорном преимуществе восхождения босиком, когда подошвы уже затвердели после мучительного привыкания или были слишком окоченевшими от холода, чтобы чувствовать острые выступы и царапины от них. Хотя этот новый путь и заставил меня пролить много пота, он заметно сократил мне время, и очень скоро, оказавшись на вершине, я нашел ровную площадку, а потом поднялся на последний кряж, с которого открывалась панорама всего плато.

Этот ровный склон со следами византийских фундаментов представлялся вполне подходящим в качестве резервной или же последней линии обороны Тафилеха. Правда, никакого резерва у нас не было, – никто не имел ни малейшего понятия о том, кого или чего мы могли бы откуда-то ждать, – но если бы мы получили вдруг какое-то подкрепление, это место для него вполне годилось. В этот самый момент я увидел личных агейлов Зейда, скромно прятавшихся в лощине. Чтобы заставить их сдвинуться с места, требовались слова такой же силы, как и для того, чтобы они расплели свои заплетенные в косы волосы. Но я в конце концов рассадил их по кромке резервного кряжа. Их было около двух десятков, и на расстоянии они выглядели прекрасно, как дозор какой-нибудь внушительной армии. Я вручил им свое кольцо с печаткой для подтверждения их полномочий и приказал собирать всех, кто бы к ним ни пришел, в особенности моих парней с их пушкой.

Когда я шел на север, к передовой линии сражения, мне встретился Абдулла, направлявшийся со своими новостями к Зейду. У него кончились боеприпасы, он потерял под артобстрелом пятерых солдат и одно автоматическое орудие. Два других, как он полагал, захватили турки. Он намеревался взять Зейда со всеми его людьми и сражаться дальше, и мне было нечего добавить к его сообщению. Был смысл в том, чтобы предоставить моих счастливых хозяев самим себе и дать им поставить точку в их собственном правильном решении.

Таким образом, в моем распоряжении оказалось время для изучения предполагавшегося поля боя. Небольшая равнина шириной около двух миль была окружена невысокими, поросшими зеленой растительностью кряжами, и ее очертания напоминали треугольник, основанием которого был мой резервный кряж. Через нее проходила дорога на Керак, уходившая в долину Хеса. Турки с боями пробивались именно по этой дороге. Абдулла отвечал за западный, или левый, кряж, который теперь был нашей линией огня. Когда я проходил через долину, продолжался артобстрел; жесткие стебли полыни кололи мои израненные ноги. Вражеская артиллерия стреляла с перелетом, и снаряды, порой задевая гребень кряжа, разрывались позади. Один из них упал поблизости, и я определил его калибр по горячему наконечнику. Я все еще шел по долине, когда артиллеристы уменьшили дальность, и к тому времени, когда я дошел до кряжа, над ним уже рвались шрапнельные снаряды. Очевидно, турки каким-то образом вели наблюдение, и, оглядевшись, я увидел, как они поднимались по восточному склону за выемкой Керакской дороги. Они должны были скоро охватить нас с фланга у нашего отрога западного кряжа.

Нас было около шестидесяти человек, собравшихся за кряжем двумя группами: одна ближе к его подножию, другая – у вершины. Нижняя группа состояла из крестьян, пеших, тяжело дышавших и жалких, и все же они были единственными, кто согревал душу в тот день. Они говорили о том, что у них кончились боеприпасы и что все кончено. Я уверял их в том, что это лишь начало, и, указывая пальцем на густонаселенный резервный кряж, говорил, что все оружие находится там. Я уговаривал их поспешить обратно, подтянуть пояса и держаться на кряже. Мы должны были прикрыть их отход, закрепившись здесь.

Они, оживившись, поспешили туда, а я направился к верхней группе, цитируя в уме строки устава о том, что не следует прекращать огонь с одной позиции до готовности начать обстрел со следующей. Командовал боем юный Метаб, раздевшийся до своих жалких протертых подштанников. Его черные локоны, мокрые от пота, ниспадали по испачканному изможденному лицу. Он в отчаянии махал руками и хрипло плакал от досады, потому что надеялся отличиться в этом первом бою на нашей стороне.

Мое появление в последний момент, когда турки уже прорывались, было для него еще горше, и раздражение его только усилилось, когда я сказал, что намеревался всего лишь изучить местность. Он посчитал это легкомыслием и выкрикнул что-то по поводу христианина, вступающего в бой невооруженным. Я возразил ему, вспомнив остроумные слова Клаузевица об арьергарде, выполняющем свое назначение в большей степени своим присутствием, нежели действием, но ему было явно не до шуток, и, возможно, он был прав, потому что небольшой кремнистый вал, за которым мы прятались, разразился огнем. Турки, знавшие, что мы находились там, нацелили на него два десятка своих пулеметов. Высота его была четыре фута, длина пятьдесят, и состоял он из сплошных кремнистых ребер, от которых с оглушительным треском отскакивали пули. В воздухе над нами висели такое гуденье и свист, вызываемые рикошетами и осколками кремня, что, казалось, сама смерть смотрела на нас из-за этого естественного бруствера. Стало понятно, что нам очень скоро придется уйти оттуда, и, поскольку у меня не было лошади, я ушел первым, а Метаб пообещал, что постарается продержаться еще десять минут.

Я согрелся от быстрой ходьбы и теперь считал шаги, чтобы лучше рассчитать дальность огня, когда турки станут нас вытеснять, поскольку у них была всего лишь эта единственная позиция, к тому же плохо защищенная с южного направления. Теряя этот кряж племени мотальга, мы, вероятно, могли бы выиграть сражение. Всадники почти продержались обещанные десять минут, а затем без потерь покидали свои позиции. Метаб позволил мне держаться за стремя, чтобы быстрее меня вывести, и наконец мы на последнем дыхании оказались среди агейлов. Был самый полдень, и у нас имелось время, чтобы спокойно все обдумать. Высота нашего нового кряжа была около сорока футов, и по своей конфигурации он очень подходил для обороны. Нас было на нем восемь человек, и люди постоянно прибывали. Мои телохранители со своим орудием присоединились к нам. Появился с двумя своими людьми разгоряченный инженер-подрывник Лутифи, а после него подошла другая сотня агейлов. Все это стало напоминать какой-то пикник. Постоянно повторяя с радостным видом одно и то же слово «прекрасно», мы озадачили солдат, лишая их возможности оценить положение. Автоматическое оружие разместили на гребне, и был отдан приказ «огонь по любой цели», чтобы не переставая беспокоить турок. Однако попусту стрелять запрещалось. В противном случае временное затишье прекращалось. Я улегся в укрытом от ветра и прямых лучей солнца месте и проспал целый благословенный час. За это время турки заняли старый кряж, растянувшись по нему, как гусиный выводок, и расчетливо заняли позиции напротив нас. Наши люди оставили их в покое, довольные тем, что свободно выставляли себя напоказ. Ближе к вечеру приехал Зейд с Мастуром, Расимом и Абдуллой. Они привели наши основные силы, состоявшие из двух десятков пехотинцев на мулах, тридцати всадников племени мотальга, двух сотен крестьян, пяти автоматических винтовок, четырех пулеметов и горной пушки египетской армии, побывавшей в сражениях под Мединой, Петрой и Джурфом. Это было великолепно, и я поднялся, чтобы их приветствовать.