Этот труднейший момент той ночи был довольно странным. Теперь, когда дело, задуманное нами, сорвалось, мы едва удерживались от соблазна спугнуть этих испортивших нам настроение немцев. Было бы так легко запустить на их бивуак сигнальную ракету. Эти чопорные люди обратились бы в смехотворное паническое бегство, обстреливая наугад окутанный туманом горный склон, молчаливо поднимавшийся в небо. Эта идея совершенно независимо пришла в голову одновременно Насиру, Нури Саиду и мне. Мы обменялись своими мыслями и устыдились такому ребячеству. Из взаимной осторожности мы ухитрялись поддерживать собственную респектабельность в глазах друг друга. После полуночи, в Мезерибе, мы почувствовали, что нужно что-то сделать, чтобы отомстить за провал попытки взорвать мост. Две группы моих парней с проводниками из людей Талаля прошли за Шехаб и в двух местах взорвали линию на пустынных участках с уклоном пути. Эхо взрывов испортило ночь германскому отряду. Немцы долго пускали осветительные ракеты и разведывали окружающую местность, опасаясь нападения.

Мы были рады тому, что устроили им не менее беспокойную ночь, чем они нам, так что к утру они, наверное, утомились не меньше нашего. К нам по-прежнему ежеминутно приходили друзья, чтобы поцеловать нам руки и поклясться в вечной верности. Их выносливые пони пробирались по нашему затянутому туманом лагерю, выбирая дорогу между сотнями спавших людей и беспокойных верблюдов, которые всю ночь жевали жвачку, наевшись днем травы, вспучившей им животы.

Перед рассветом из Тель-Арара прибыли остальные орудия Пизани и остатки отрядов Нури Саида. Мы послали Джойсу письмо о том, что на следующий день вернемся на юг, к Насибу, чтобы замкнуть окружение Дераа. Я предлагал ему приехать в Умтайу и там ждать нас, потому что она с ее изобилием воды, превосходным пастбищем, удобным расположением (она находилась на одинаковом расстоянии от Дераа, Джебель-Друза и пустыни племени руалла) представлялась идеальным местом для нашего соединения с ним в ожидании новостей об успехах Алленби. Удерживая Умтайу, мы смогли бы отрезать Четвертую турецкую армию за Иорданом от Дамаска и быстро оказались бы в нужном месте, чтобы продолжать разрушать главную линию железной дороги по мере того, как противник будет восстанавливать разрушенные ранее участки.

Мы нехотя встали, встречая новый тяжелый день, разбудили солдат, и армия в полном беспорядке двинулась в путь через станцию Мезериб. Пока мы с Янгом не спеша закладывали «тюльпаны», наши отряды, словно таявшие в далекой дымке, ехали по изрытому грунту к Ремте, чтобы уйти из поля зрения противника, находившегося в Дераа и Шехабе. В небе гудели турецкие аэропланы. Летчики докладывали своему начальству, что нас было очень много, может быть восемь или девять тысяч, и что наши центробежные перемещения позволяли нам занимать одновременно все направления.

Усиливая это впечатление, заложенная французскими артиллеристами мина замедленного действия через несколько часов после нашего ухода разнесла на куски водокачку в Мезерибе. В этот момент немцы были на марше из Шехаба в Дераа, и непонятный для них взрыв заставил этих лишенных чувства юмора вояк вернуться обратно, чтобы выйти снова уже в конце дня.

Тем временем мы были уже далеко, упорно продолжая тащиться к Нисибу, вершины которого достигли около четырех часов дня. Мы дали немного отдохнуть пехоте, а сами выдвинули артиллеристов и пулеметчиков на гребень первого отрога, обрывистый склон которого уходил вниз, к самой железнодорожной станции.

Там мы разместили орудия в укрытии и попросили артиллеристов открыть огонь по станционным зданиям, до которых было две тысячи ярдов. Артиллерийские расчеты Пизани работали, словно соревнуясь между собой, так что в крышах и навесах зданий скоро появились огромные пробоины. Мы одновременно выдвинули на левый край пулеметчиков с задачей обстреливать длинными очередями окопы, которые огрызались сильным упорным огнем. Однако наши отряды прятались в естественных укрытиях, вдобавок полуденное солнце находилось у них за спиной. Потерь у нас не было. Как, впрочем, и у противника. Разумеется, все это было просто игрой, и в наши планы захват станции не входил. Нашей реальной целью являлся большой мост севернее деревни. Кряж, где мы размещались, уходил дугой в виде рога к этому сооружению и был естественной насыпью с одной стороны долины, через которую был перекинут мост. На другой стороне находилась деревня. Турки удерживали мост с помощью небольшого укрепления и поддерживали контакт с ним через вооруженных винтовками стрелков, расставленных под прикрытием деревенских домов.

Мы навели два орудия Пизани и шесть пулеметов на небольшой, но глубоко закопанный в землю блиндаж рядом с мостом, надеясь выманить оттуда его защитников. Пять пулеметов вели огонь по деревне. Через пятнадцать минут у нас уже были ее взволнованные старейшины. Нури объявил им, что огонь будет прекращен только тогда, когда крестьяне выгонят турок из своих домов. Они пообещали выполнить это условие. Таким образом, мы изолировали мост от станции.

Мы усилили свой натиск на оба эти объекта. Двадцать пять пулеметов открыли ураганный огонь, но и турки явно не испытывали недостатка в боеприпасах. Наконец мы перенесли огонь четырех орудий Пизани на блиндаж и после нескольких залпов увидели, как охрана моста уходила из разрушенных окопов через мост под прикрытие насыпи железной дороги.

Высота этой насыпи составляла двадцать футов. Если бы охрана моста приняла решение защищать его, ведя огонь из-под его арок, их позиция была бы почти неуязвимой. Однако, по нашим расчетам, стремление турок не отрываться от станции заставит их выйти из-под моста. Я приказал половине своих телохранителей взять взрывчатку и вдоль огневых точек наших пулеметчиков на гребне подойти к блиндажу на расстояние броска камня.

Был прекрасный вечер, в желтых тонах, мягкий и неописуемо тихий, резко контрастировавший с нашей непрерывной канонадой. Косые лучи заходившего солнца озаряли отроги гор, оттеняя малейшие изломы их очертаний и создавая таким образом утонченно-сложную картину причудливо сочетавшихся плоскостей. В какое-то мгновение солнце опустилось настолько, что вся поверхность оказалась в тени и на ней на несколько секунд резко высветились бесчисленные, разбросанные по ней обломки кремня, каждая грань которых, обращенная на запад, сверкала отраженным пламенем, как черный алмаз.

Совсем неподходящий вечер для того, чтобы умирать, – так, вероятно, думали мои люди: впервые их нервы сдали, и они отказались выйти из укрытия под пули противника. Они устали, а их верблюды прошли так много, что теперь могли идти только шагом. Понурые животные словно понимали, что одной пули в пироксилиновую шашку в их вьюках достаточно для того, чтобы отправить их на небо.

Расшевелить людей привычным жестом руки мне не удалось, и я, отказавшись от дальнейших попыток, решил выбрать Хемеида, самого молодого и пугливого из них, чтобы он вместе со мной отправился на вершину. Он вздрогнул, как потревоженный лунатик, но спокойно последовал за мной. Мы поехали с ним по кряжу до последнего гребня, чтобы посмотреть на мост с близкого расстояния. Там стоял посасывавший свою вересковую трубку Нури Саид, подбадривавший своих артиллеристов, которые вели заградительный огонь по темневшим тропам между мостом, деревней и станцией. Нури, который был в прекрасном настроении, изложил мне планы нападения и альтернативных вариантов штурма станции, которую мы не собирались штурмовать. Мы минут десять обсуждали с Нури его теорию, а Хемеид вздрагивал в своем седле каждый раз, когда пули, если они не перелетали над нами, ударялись о скалу позади нас или при рикошетах жужжали, как ленивые злые пчелы. Иногда они попадали в куски кремня, выбивая из них белую как мел пыль, на мгновение поднимавшуюся прозрачной завесой в отраженном свете.

Нури согласился прикрыть мое движение к мосту чем только сможет. Тогда я отправил Хемеида обратно с моим верблюдом, чтобы сказать остальным телохранителям, что мое наказание будет для них хуже пуль, если они не последуют за Хемеидом ко мне через опасную зону. Я был намерен пойти к мосту, как только уверюсь в том, что в блиндаже не останется турок.