Перед Клейтоном я раскрылся полностью. Акаба была взята по моему плану и под моим руководством. Это стоило мне больших умственных усилий и нервов. Мною было сделано гораздо больше того, на что я был способен. Как мне показалось, он понял, что я заслужил право на самостоятельность. Как говорили арабы, каждый верит, что придет его час. И я в это горячо верил.

Клейтон был согласен с тем, что было бы разумно и полезно предоставить мне свободу действий, но заметил, что на командную должность не может быть назначен офицер, который по званию младше других. Он предполагал назначить в Акабу Джойса. Это меня вполне устраивало. Джойс был человеком, на которого можно положиться во всем: уравновешенным, отличавшимся постоянством и ясностью ума. В основе его отношения к людям, как какой-нибудь пасторальный пейзаж, лежали забота, дружелюбие, сдержанность и открытость.

Он оставил прекрасное впечатление о себе в Рабеге и Ведже, делая именно ту работу по строительству армии и базы, которая была необходима в Акабе. Подобно Клейтону, он хорошо умел улаживать разногласия между различными точками зрения, но, как настоящий ирландец, да к тому же намного больше шести футов ростом, был не в пример Клейтону легким человеком. Ему было свойственно целиком отдаваться выполнению ближайшей задачи, не вытягиваясь на цыпочках, чтобы заглянуть за горизонт. Кроме того, он был куда более терпелив, чем любой записной архангел, и лишь улыбался своей доброй улыбкой всякий раз, когда я являлся к нему со своими революционными решениями проблем, над которыми он работал последовательно и неторопливо.

Остальное не вызывало затруднений. Офицером по снабжению у нас был Гослетт, лондонский бизнесмен, установивший в хаотичном Ведже четкий порядок. Авиация пока еще не могла быть задействована, но броневики поступали бесперебойно, а когда адмирал проявлял щедрость, приходил и сторожевой корабль. Мы позвонили сэру Рослину Уэмиссу, который проявил отзывчивость и сказал, что его флагманское судно «Эвриал» встанет здесь на якоре на несколько недель.

Это было превосходно, потому что в Аравии корабли оценивали по числу труб, а «Эвриал» – единственный из всех, у которого их было четыре. Его громкая репутация убеждала горцев в том, что мы действительно побеждаем, а пример его громадной команды заботами Эверарда Филдинга поддерживал в нас бодрое и веселое настроение.

В интересах арабской стороны я предлагал отказаться от дорогого и трудного Веджа и пригласить Фейсала со всей его армией в Акабу. Это показалось Каиру неожиданным предложением. И я пошел дальше, обращая внимание на то, что сектор Янбо – Медина также утратил свое значение, и порекомендовал перевести оттуда склады, деньги, а также офицеров, ныне приданных Али и Абдулле. Это было признано невозможным, но в порядке компромисса было удовлетворено мое пожелание относительно Веджа.

Затем я привлек внимание к тому, то Акаба была правым флангом Алленби, всего в сотне миль от его центра, но в восьмистах милях от Мекки. По мере преуспевания арабов их активность должна была все больше переноситься в район Палестины. Поэтому логично перевести Фейсала из зоны эмира Хусейна, сделав его командующим армией союзных экспедиционных сил в Египте, подчиненных Алленби.

Эта идея была чревата некоторыми трудностями. Согласится ли Фейсал? Несколько месяцев назад я говорил с ним об этом в Ведже. «Пост верховного комиссара?» – риторически спросил он меня. Армия Фейсала была самым большим и наиболее отличившимся из хиджазских соединений, и ее будущее должно было соответствовать ее заслугам. Генерал Уингейт в тот мрачный момент принял на себя всю ответственность за арабское движение, с большим риском для своей репутации. Осмелимся ли мы предложить ему оставить свой авангард теперь, на самом пороге успеха?

Очень хорошо знавший Уингейта Клейтон не боялся начать обсуждение с ним этой идеи, и Уингейт тут же ответил, что если Алленби сможет непосредственно и широко использовать Фейсала, то он сочтет в равной мере своим долгом и удовольствием дать согласие.

Третья трудность такого перевода могла бы быть связана с позицией узко мыслившего короля Хусейна, известного своим упрямым, подозрительным характером и вряд ли способного пожертвовать хотя бы долей своего престижа ради установления единого управления. Его несговорчивость могла бы подставить под угрозу весь план, и я выразил готовность поехать к нему, чтобы переговорить об этом, заручившись такими рекомендациями Фейсала по поводу этих изменений, которые могли бы усилить убедительность писем Уингейта к королю Хусейну.

Это предложение было принято. Вернувшемуся из Акабы «Даффрину» было приказано доставить меня с новой миссией в Джидду. Переход «Даффрина» в Ведж занял двое суток. Фейсал с Джойсом, Ньюкомбом и со всей армией находился в Джидде, в сотне миль от моря. Стент, сменивший Росса на посту командующего арабскими военно-воздушными силами, отправил меня туда по воздуху, и мы с комфортом, со скоростью шестьдесят миль в час перелетели горы, через которые когда-то совершили трудный переход на верблюдах.

Фейсал разозлился, услышав подробности об Акабе, и посмеялся над нашими неуклюжими военными действиями. Мы уселись и всю ночь планировали дальнейшие действия. Фейсал написал письмо отцу, отдал и приказ корпусу верблюжьей кавалерии немедленно выступить в Акабу и сделал первые распоряжения по поводу переправы Джафара-паши с его армией на многострадальном «Хардинге».

На рассвете меня доставили аэропланом обратно в Ведж, а часом позднее «Даффрин» взял курс на Джидду, где дела у меня шли легче благодаря деятельной помощи Уилсона. Чтобы усилить Акабу, наш наиболее многообещающий сектор, он направил туда резервы продовольствия и боеприпасов и предложил прикомандировать в наше распоряжение любого из офицеров. Уилсон был человеком школы Уингейта.

Из Мекки приехал эмир Хусейн, который вел переговоры весьма непоследовательно и сбивчиво. Уилсон был для Хусейна пробным камнем, на котором тот испытывал свои сомнительные предложения. Благодаря ему предложение о переводе Фейсала к Алленби было принято немедленно. Хусейн воспользовался возможностью подчеркнуть свою полную лояльность нашему союзу, после чего, изменив тему, как обычно без всякой очевидной связи с предыдущим, принялся излагать свою позицию в религиозном плане, не будучи ни явным шиитом, ни явным суннитом и выступая скорее сторонником простой проповеднической интерпретации веры. В области внешней политики он проявил узость взглядов, равную их широте в духовных вопросах, придерживаясь при этом тенденции мелочных натур ставить под сомнение честность оппонентов. Я уловил в его высказываниях признаки явной ревности, которая делала Фейсала подозрительным в глазах двора, и понял, как легко интриганам разъедать сознание эмира.

Пока мы играли в Джидде в эти небезынтересные игры, наш покой нарушили две неожиданные телеграммы из Египта. В первой сообщалось, что ховейтаты ведут предательскую переписку с Мааном. Во второй говорилось о причастности Ауды к заговору. Это нас по-настоящему встревожило. Уилсон путешествовал вместе с Аудой, и у англичанина сформировалось категорическое суждение о его полной искренности, что же до Мухаммеда аль-Дейлана, тот был способен вести двойную игру. В отношении Ибн Джада и его друзей по-прежнему нельзя было сделать определенных выводов. Мы стали готовиться к тому, чтобы немедленно отправиться в Акабу. Предательство не входило в расчет, когда мы с Насиром выстраивали свой план обороны этого города.

К счастью, в нашем распоряжении был стоявший на рейде «Хардинг». На третий день после полудня мы были в Акабе. Находившийся здесь Насир не имел ни малейшего понятия о том, что происходит у него под носом. Я сказал ему только о своем желании встретиться с Аудой. Он выделил мне быстроногого верблюда и проводника. На рассвете следующего дня мы, прибыв в Гувейру, уже беседовали в палатке с Аудой, Мухаммедом и Заалем. Они были смущены моим внезапным появлением, но заверили меня, что у них все в порядке. Мы позавтракали как друзья.