Нури был старым человеком и правил своим племенем аназа тридцать лет. Он был главой семейства Рувеллы, хотя и не старшим по возрасту, его не любили, и он не был выдающимся воином. Верховенства он добился исключительно благодаря силе характера и для достижения этой цели убил двух своих братьев. Позднее он расширил число своих последователей, распространив свое влияние на шераратов и другие племена, и на всей территории их пустыни его слово стало непреложным законом. Ему была чужда льстивая дипломатичность обычного шейха. Достаточно было одного его слова, чтобы положить конец оппозиции или покончить с оппонентом. Все его боялись и повиновались ему. Даже чтобы пользоваться его дорогами, мы должны были получить его разрешение.

К счастью, это было нетрудно. Фейсал обеспечил себе это много лет назад и поддерживал путем обмена подарками между Мединой и Янбо. Теперь выехавший к нему из Веджа Фаиз эль-Хусейн встретился в пути с Ибн Дугми, одним из первых лиц Рувеллы, направляющимся к нам с отличным подарком в виде нескольких сотен крепких вьючных верблюдов. Нури, разумеется, по-прежнему поддерживал дружественные отношения с турками. Его рынком были Дамаск и Багдад, которые могли бы за три месяца уморить голодом половину его племени, если бы стали его подозревать, но мы знали, что в какой-то момент нам может понадобиться его военная помощь, а до этого времени даже не намекнули ему на разрыв с Турцией.

Его благожелательность открыла нам доступ к Сирхану с его знаменитой дорогой, с местом для лагеря и цепочкой источников воды; это был ряд связанных между собою котловин, простиравшихся от Джеффа, столицы Нури на юго-востоке, на север, к Азраку в Сирии, под Джебель-Друзом. Свобода Сирхана была нужна нам, чтобы добраться до палаток восточного племени ховейтат, знаменитых абу тайи, чьим вождем был Ауда, прославленный военачальник в Северной Аравии. Только с помощью Ауды нам удалось обратить энтузиазм племен от Маана до Акабы в свою пользу настолько, что они впоследствии помогли нам отобрать у турецких гарнизонов Акабу и окружавшие ее холмы. Только при его активной поддержке мы могли решиться двинуться из Веджа в долгий путь на Маан. С самого Янбо мы пытались завоевать его для нашего дела.

В Ведже мы сделали большой шаг вперед. Ибн Зааль, кузен Ауды и военный лидер абу тайи, прибыл семнадцатого февраля – счастливый день во всех отношениях. На рассвете с пустынного востока Тебука прибыли пятеро вождей племени шерарат с подарком в виде яиц аравийских страусов, которыми изобилует редко посещаемая пустыня. После них за толпой невольников показался Даиф-Алла абу Тийур, кузен Хамд ибн Джази, верховный вождь центрального племени ховейтат с Маанского плато. Это было многочисленное и могучее племя, отличные воины, но кровные враги своих родственников – кочевников абу тайи по причине давней ссоры между Аудой и Хамдом. Мы испытывали гордость, увидев, что они приехали из такой дали, чтобы приветствовать нас, однако сожалели, что они менее пригодны для наступления на Акабу, чем абу тайи.

Сразу после них явился кузен Наувафа, старший сын Нури Шаалана, с кобылой, присланной Наувафом в подарок Фейсалу. Враждовавшие между собой Шаалан и Джази смотрели друг на друга полными злобы глазами. Нам пришлось разделить их группы, разбив новый гостевой лагерь. Вслед за Рувеллой было объявлено о прибытии Абу Тагейга – вождя оседлых ховейтат, живших на побережье. Он принес с собой свидетельства уважения своего племени и трофеи из Дхабы и Мувейлы, двух последних оставшихся у турок выходов к Красному морю. Для него мы приберегли место на ковре Фейсала и теплые слова благодарности за все сделанное его племенем, которое вывело к границам Акабы по дорогам, слишком трудным для боевых операций, но удобным для проповедования, а в еще большей степени для получения информации.

Во второй половине дня приехал Ибн Зааль с десятком других последователей вождя Ауды. Он поцеловал Фейсалу руку один раз от имени Ауды, другой – от себя лично и, располагаясь на ковре, заявил, что пришел от Ауды, чтобы приветствовать Фейсала и просить его приказаний. Якобы дипломатично сдерживая радость, Фейсал с серьезным видом представил Ибн Зааля его кровным врагам – племени джази ховейтат. Ибн Зааль сдержанно дал понять, что они знакомы. Позже мы долго разговаривали с ним в приватном порядке и отпустили его с богатыми дарами, еще более богатыми обещаниями и с личным посланием Фейсала к Ауде о том, что разногласия могут быть устранены только при личной встрече с ним в Ведже. Ауда пользовался громкой воинской славой, но большинству из нас не был известен, а в таком жизненно важном деле, как Акаба, мы не имели права на ошибку. Он должен явиться лично, чтобы мы могли все взвесить и наметить планы на будущее в его присутствии и с его помощью.

За этим исключением события дня развивались благополучно, и он не слишком отличался от любого дня Фейсала. Мой дневник распух от новых заметок. Дороги в Ведж были забиты многочисленными посланцами и добровольческими отрядами, а также видными шейхами, приезжавшими присягнуть на верность Фейсалу. Фейсал с Кораном в руках торжественно приводил к присяге новых сторонников, обязавшихся «ждать, когда он ждет, идти, когда он идет, не покоряться турку, доброжелательно относиться ко всем, говорящим по-арабски, будь то багдадцы, жители Алеппо, сирийцы или чистокровные арабы, и ставить независимость превыше своей жизни, семьи и имущества».

Он также сразу принялся сталкивать лбами враждующие племена в своем присутствии и тут же улаживать споры между ними. Доводя до сознания сторон баланс выгод и потерь, Фейсал посредничал, находил компромиссы, а часто и оплачивал разницу, вкладывая личные средства для достижения согласия. Фейсал занимался этим повседневно в течение двух лет, устанавливая естественный порядок бесчисленного множества мелочей, из которых строилось арабское общество, и придавая им собственную конфигурацию – войны против турок. Ни в одной из областей, через которые он проходил, не оставалось ни одного случая активной кровной вражды, и всюду он олицетворял собою апелляционный суд, чьи приговоры для Западной Аравии не подлежали обжалованию.

При этом он выказывал полную справедливость. Он никогда не принимал ни пристрастных решений, ни таких, которые в силу их практической невыполнимости приводили бы лишь к большему беспорядку. Ни один араб ни разу не опротестовал его решения и не поставил под сомнение его мудрость или компетентность в делах племен. Терпеливо отсеивая правду от лжи, проявляя такт и демонстрируя превосходную память, он заслужил авторитет у кочевников от Медины до Дамаска и во всей округе. Так Фейсал получил всеобщее признание как сила, становящаяся превыше уровня племен, отвергающая кровавых вождей, возвышающаяся над завистью. Арабское движение становилось национальным в лучшем смысле этого слова, поскольку все в нем были заодно, сознавали вторичность личных интересов и то, что место лидера по справедливости и по праву принадлежит человеку, с которым ему довелось пережить несколько недель триумфа и долгие месяцы разочарования после освобождения Дамаска.

Срочные послания Клейтона прервали эту радостную работу приказом ждать в Ведже египетский патрульный корабль «Нур-эль?Бахр», прибывавший через два дня с информацией. Мне нездоровилось, и я повиновался не без удовольствия. Корабль пришел в назначенный день и высадил на берег Макрери, вручившего мне копию длинных телеграфных инструкций от Джемаля-паши находившемуся в Медине Фахри. В этих инструкциях, исходивших от Энвера и германского штаба в Константинополе, содержался приказ о немедленной эвакуации войск из Медины в пешем строю: сначала в Хедию, затем в Эль-Улу, далее в Тебук и, наконец, в Маан, где должны быть оборудованы новый железнодорожный терминал и система траншей.

Этот план мог вполне устроить арабов, но наша армия в Египте была обескуражена перспективой внезапной переброски на беэр-шебский фронт двадцати пяти тысяч солдат анатолийской армии, с гораздо более многочисленной, чем обычно, корпусной артиллерией. Клейтон в своем письме ко мне писал, что к этому развертыванию следует отнестись самым внимательным образом и принять все меры к взятию Медины или к уничтожению гарнизона при выходе из города. Ньюкомб был на линии железной дороги, где занимался подготовкой грандиозных разрушений, и поэтому в данный момент вся ответственность ложилась на меня. Я опасался, что слишком мало можно будет сделать вовремя, так как письмо задержалось на несколько дней и эвакуация должна была вот-вот начаться.