Бойл на «Суве» доставил меня в Ум-Ледж, и мы сошли на берег, чтобы узнать новости. Шейх сообщил нам, что Фейсал должен был в этот же день подойти к Бир-эль?Вахейди, водному источнику в четырех милях от города вглубь страны. Мы послали ему письмо, а затем отправились пешком в форт, который несколько месяцев назад Бойл обстреливал из корабельных орудий «Фокса». Форт представлял собою обыкновенный барак, и, разглядывая его руины, Бойл заметил: «Мне стыдно, что я развалил такую жалкую хибару». Он был профессиональным кадровым офицером, осторожным, деловитым, и держался официально, порой проявляя нетерпимость к легкомысленным поступкам и людям. Рыжеволосые люди редко бывают терпеливыми. Рыжий Бойл, как его называли, был вспыльчив.

Пока мы осматривали руины форта, из деревни подошли четыре седых оборванных старика и попросили разрешения говорить с нами. Они сказали, что несколько месяцев назад подошел какой-то быстроходный двухтрубный корабль и разрушил их форт. Теперь от них потребовали восстановить его для полиции арабского правительства, так не мог бы щедрый капитан этого мирного однотрубного корабля дать им немного бревен или каких-нибудь других материалов, чтобы помочь восстановлению? Во время их длинной речи Бойл вертелся как на иголках и то и дело переспрашивал меня: «В чем дело? Что им нужно?» – «Ничего, – отвечал я, – они просто рассказывают, как ужасно было разрушение форта снарядами с „Фокса“». Бойл огляделся вокруг и зловеще улыбнулся: «Что и говорить, поработали на славу».

На следующий день прибыл Виккери. Он был артиллеристом и за время десятилетней службы в Судане выучил арабский язык, как разговорный, так и литературный, настолько хорошо, что у нас полностью отпала потребность в переводчике. Мы договорились с Бойлом о поездке в лагерь Фейсала, чтобы разработать план наступательной операции, и после обеда англичане и арабы принялись составлять график дальнейшего продвижения к Веджу.

Мы решили разбить армию на отдельные подразделения размерами не больше взвода. Им предстояло самостоятельно двигаться в пункт сосредоточения Абу-Зерейбат в Хамдхе, после которого до самого Веджа не было воды, причем Бойл согласился на одну ночь бросить якорь в Шерм-Хаббане, – мы предполагали, что тамошняя гавань будет подходящей, чтобы выгрузить для нас на берег двадцать тонн воды. Так и было решено.

Для штурма Веджа мы предложили Бойлу принять на борт арабский десантный отряд в составе нескольких сотен харбов и джухейнцев из крестьян и вольноотпущенников под командованием Салиха ибн Шефии, чернокожего юноши, сочетавшего мужество с дружелюбием, поддерживавшего разумный порядок среди своих подчиненных заклинаниями и призывами. Его нимало не смущало то обстоятельство, что при этом могло пострадать его достоинство в их или же в наших глазах. Бойл согласился с предложением и решил разместить десантников на второй палубе «Хардинга», и без того уже забитого под завязку. Вместе с морским десантом они должны были высадиться севернее города, где у турок не было охранения, которое могло бы блокировать высадку десанта. Оттуда было удобнее атаковать Ведж и его порт.

В распоряжении Бойла должно было находиться по меньшей мере шесть кораблей с пятьюдесятью орудиями, что заставит турок задуматься, плюс судно с гидросамолетом – корректировщиком артогня. Мы должны были двадцатого числа появиться в Абу-Зерейбате, двадцать второго – в Хаббане, чтобы принять воду с «Хардинга», а на рассвете двадцать третьего должен был высадиться десант, и к этому моменту нашим воинам на верблюдах предстояло перекрыть все пути отхода из города.

Пришли хорошие вести из Рабега: турки не делали попыток воспользоваться беззащитностью Янбо. Это был наш шанс, и сообщение Бойла по радио о том, что они отдыхают, нас чрезвычайно вдохновило. Абдулла уже почти дошел до Аиса, мы были на полпути к Веджу; инициатива перешла к арабам. Я был преисполнен такой радости, что на какой-то момент потерял контроль над собой и, ликуя, заявил, что через год мы постучимся в ворота Дамаска. Над головами собравшихся в нашей палатке пронесся холодок, и мой оптимизм тут же угас. Позднее мне сказали, что Виккери пришел к Бойлу и яростно осудил меня как хвастуна и фантазера. Однако, несмотря на нелепость моей выходки, это вовсе не было лишенной оснований мечтой, потому что пятью месяцами позднее я был в Дамаске, а спустя еще год стал де-факто его губернатором.

Виккери меня разочаровал, а я вызывал у него раздражение. Он знал, что у меня не было военного образования, и находил мою деятельность политическим абсурдом. Мне же было известно, что он опытный солдат, нужный нашему делу и тем не менее проявлявший полную слепоту в отношении его потенциала. Арабы едва не потерпели поражение из-за неразумия европейских советников, которые никак не могли уяснить, что восстание – это не война. Действительно, оно носило скорее мирный характер, возможно являясь чем-то вроде общенациональной забастовки. Объединение семитов, общая идея, вооруженный пророк несли в себе неограниченные возможности. При опытном руководстве речь могла бы идти не то что о Дамаске, но и о Константинополе, который действительно капитулировал в 1918 году.

На рассвете следующего дня, удостоверившись, что «Хардинг» благополучно высаживает десант, я сошел на берег, чтобы встретиться с шейхом Юсуфом, и застал его в момент, когда он помогал своей полиции из племени биаша, перепуганным деревенским жителям и людям старого Мавлюда на скорую руку возводить баррикаду в конце главной улицы. Он рассказал мне, что утром с корабля были выпущены пятьдесят диких мулов без поводов, уздечек и седел. Благодаря скорее чистой случайности, а не искусству погонщиков их удалось согнать на рыночную площадь. Выходы оттуда теперь надежно перекрыты, и животные будут оставаться там, разнося в щепки прилавки, до тех пор, пока Мавлюд, которому они предназначались, не отыщет в этой глуши хоть какое-то подобие шорной мастерской. Это была вторая партия в полсотни мулов для отряда кавалерии, но, к счастью, у нас еще в Янбо возникли опасения по этому поводу, и мы припасли на борту «Хардинга» достаточное количество веревок и удил, так что лавки на рынке к полудню снова открылись, а причиненный ущерб был оплачен.

Я отправился в лагерь Фейсала, охваченный неописуемой суетой. Некоторым племенам выдавали месячное жалованье; все получали продовольственный паек на восемь дней; свертывали и укладывали палатки и тяжелое имущество. Шли последние приготовления к броску через пустыню. Я уселся и стал вслушиваться в штабные разговоры. Фаиз эль-Хусейн, бедуинский шейх, турецкий представитель, летописец армянской резни, ныне секретарь; Несиб эль-Бекри, землевладелец из Дамаска, принимавший Фейсала в Сирии, бежавший из своей страны со смертным приговором; брат Несиба Сами – выпускник юридической школы, ныне помощник казначея; Шефик эль-Эйр – бывший журналист, теперь помощник секретаря, белолицый коротышка, хитрый, разговаривавший шепотком, честный патриот, но в личной жизни извращенец и как таковой просто отвратительный коллега, – вот в каком обществе я оказался.

Хасан Шараф, штабной доктор, благородный человек, посвятивший не просто жизнь, но и все свои деньги арабскому делу, с крайним отвращением жаловался на то, что его склянки оказались разбиты вдребезги, а лекарства свалены кучей в аптечный ящик. К нему присоединился Шефик со словами: «Не ожидали ли вы от восстания комфорта?» – и мы посмеялись над контрастом их манер с жалким положением. В подобных отчаянных обстоятельствах банальный юмор перевешивал весь мир изысканного острословия.

Вечером мы с Фейсалом обсуждали детали предстоявших переходов. Первый этап был небольшим – до Семны, где колодцы в пальмовых рощах изобиловали водой. Там предстояло выбрать, каким путем следовать дальше, но сделать это можно было только по возвращении разведчиков с докладом о том, есть ли в запрудах дождевая вода. До следующего колодца шла прямая дорога – шестьдесят миль без воды по побережью, что было слишком много для огромной массы наших пехотинцев.