Уинтертон и Джемиль ехали за нами в автомобиле поддержки. «Очень жарко», – ворчал Джемиль. «Там, куда мы едем, будет еще жарче», – возразил Уинтертон, когда мы медленно ехали по нейтральному участку, поглядывая на падавшие вокруг снаряды и выбирая дорогу примерно ярдах в пятидесяти от насыпи, осыпаемые из пулеметов таким количеством отскакивавших от нашей брони пуль, какого хватило бы на неделю боев. Вдруг кто-то бросил в нас из-за линии ручную гранату.
Это новое обстоятельство сделало невозможным выполнение моего плана скрыться под мостом. С одной стороны, попадание в заднюю часть броневика вызвало бы детонацию нашего пироксилина и нас разнесло бы в куски, с другой – машина была бы беспомощна против ручной гранаты. Поэтому мы уехали обратно, чтобы повторить попытку с наступлением темноты. Вернувшись в Ум-эль?Сураб, мы узнали о желании Насира снова разбить лагерь в Умтайе. Это был первый этап нашего похода на Дамаск; его намерение было мне приятно, и мы решили двинуться туда, считая это хорошим оправданием того, что этой ночью ничего не будет сделано на линии. В ожидании наступления полуночи мы рассказывали друг другу всякие истории из нашего опыта, когда «хэндли-пейдж» начал бомбить станцию Мафрак. Стофунтовые бомбы, одна за другой, разносили в клочья вагоны, забивавшие запасные пути, пока все их не охватило огнем; турки прекратили обстрел.
Мы уснули, наградив очередного рассказчика за историю о выходке Энвер-паши после того, как турки взяли обратно Шаркей. Чтобы посмотреть на него, он приплыл на каком-то дрянном пароходишке вместе с принцем Джемилем и своим блестящим штабом. Когда пришли болгары, они устроили резню туркам. Когда те отошли, ушли и болгарские крестьяне, поэтому туркам было уже некого убивать. На борт привели какого-то седобородого старика, чтобы главнокомандующий мог над ним поиздеваться. Наконец забава утомила Энвера. Он подал знак двоим своим храбрецам и, открыв дверку топки пароходной машины, приказал: «Суньте его туда!» Старик со страшным криком сопротивлялся, но офицеры были сильнее, и дверка захлопнулась за его извивавшимся в агонии телом. «Мы отвернулись, почувствовав тошноту, и хотели уйти, – продолжал рассказчик, – но Энвер, склонив голову набок и к чему-то прислушиваясь, остановил нас. Прислушались и мы. Наконец в топке раздался какой-то треск. Он улыбнулся и проговорил: „Их головы всегда лопаются, как эта“».
Всю ночь и весь следующий день огонь над вагонами полыхал все ярче и ярче. Разгром турок был очевиден, и слухи об этом пошли среди арабов еще накануне. Они говорили, что Четвертая армия беспорядочной толпой отходила из Аммана. Бени Хасан, отсекавший отставших солдат и бессильные отряды, сравнивал их с цыганским табором на марше.
Мы собрались на совет. Наша работа против Четвертой армии закончилась. Тем ее остаткам, которые не попали в руки арабов, предстояло вернуться в Дераа безоружным сбродом. Нашей новой задачей было вынудить турок быстро эвакуироваться из Дераа, чтобы они не смогли сформировать из беглецов арьергард для охраны тыла. Поэтому я предложил пройти на север, мимо Тель-Арара, через железную дорогу, чтобы утром следующего дня быть в деревне Шейх-Саад. Это знакомая нам местность, там много воды, оттуда можно отлично вести наблюдение, а в случае прямого нападения без проблем отойти на запад, на север или даже на юг. Это отрежет Дераа от Дамаска, как и Мезериб.
Меня энергично поддержал Талаль. Одобрительно кивнули Нури Шаалан, Насир и Нури Саид. Мы стали готовиться к удару по лагерю. Броневики с нами не пойдут, им лучше оставаться в Азраке, пока не падет Дераа, после чего нам понадобится их помощь на пути в Дамаск. Свою работу сделали и истребители «бристоль», очистив небо от турецких аэропланов. Они могли вернуться в Палестину с информацией о нашем продвижении к Шейх-Сааду.
Машины сделали прощальный круг над нами. Глядя им вслед, мы заметили большое облако пыли, смешавшееся с дымом, медленно поднимавшимся над разрушенным Мафраком. Одна машина вернулась назад и сбросила нам записку о том, что от железной дороги к нам направлялось крупное подразделение кавалерии противника.
Это была плохая новость, потому что мы не были готовы к сражению. Броневики уехали, аэропланы улетели, одна рота пехоты на верблюдах была уже на марше, мулов Пизани навьючивали и выстраивали в походную колонну. Я направился к Нури Саиду, стоявшему с Насиром на куче золы у вершины холма, и мы стали думать вместе о том, уходить нам или остаться. В конце концов решили, что лучше уйти, поскольку Шейх-Саад был более надежным местом, и приказали нашим строевым подразделениям быстро сниматься.
С грузом же было сложнее, и поэтому Нури Шаалан и Талаль повели всадников руалла и хауран навстречу приближавшейся кавалерии, чтобы задержать преследование. У них оказался неожиданный союзник, потому что наши броневики, направлявшиеся в Азрак, тоже заметили противника. Оказалось, что эти турки были не собиравшейся напасть на нас кавалерией, а сбитыми с толку всадниками, искавшими кратчайшего пути восвояси. Мы захватили несколько сот изнывавших от жажды пленных и много лошадей, вызвав страшную панику. Страх распространился по всей линии, и турки, находившиеся на расстоянии многих миль от арабов, которые могли бы им угрожать, выбрасывали все лишнее, вплоть до винтовок, и как безумные убегали в Дераа, полагая, что будут там в безопасности.
Однако эти обстоятельства нас задержали, и ночью, без местной кавалерии, которая могла бы нас защитить от подозрительных деревенских жителей, принявших нас, одетых в форму хаки, за турок, нам вряд ли стоило двигаться, поэтому перед самыми сумерками мы остановились, чтобы дождаться Талаля, Насира и Нури Шаалана.
Эта остановка дала кое-кому время для того, чтобы оценить происходившее, и возникли новые вопросы о целесообразности нового перехода через железную дорогу, ведь мы могли оказаться в опасной зоне Шейх-Саада, на пути отхода главных турецких сил. Наконец около полуночи, когда я лежал без сна на своем ковре среди спавших солдат, ко мне пришел Сабин. Он высказался в том духе, что мы сделали достаточно много. Алленби назначил нас следить за Четвертой армией. Мы только что видели ее беспорядочное бегство. Свой долг мы выполнили и могли бы с почетом отойти к Босре, в двадцати милях к северу от дороги, где для оказания помощи нам сосредоточивались друзы под командованием Несиба эль-Бекри. Мы могли бы вместе с ними подождать, пока британцы возьмут Дераа, победоносно завершив кампанию.
Эта позиция меня не заинтересовала, поскольку, если бы мы отправились в Джебель-Друз, наша активная служба прекратилась бы до того, как была бы выиграна игра, и основная тяжесть главного удара легла бы на плечи Алленби. Я очень ревниво относился к чести арабов, служа которым должен был идти вперед любой ценой. Они присоединились к войне, чтобы выиграть свободу, и возвращение своего старого капитала силой своего собственного оружия должно было стать наиболее понятным для них символом.
Очевидно, что, прорываясь за Дераа в Шейх-Саад, мы оказали бы большее давление на турок, чем любое британское подразделение. Это лишило бы турок возможности снова сражаться по эту сторону Дамаска, а для этой цели небольшое количество наших жизней было бы недорогой ценой.
Дамаск означал конец войны на Востоке и, в чем я был уверен, конец войны вообще, потому что центральные державы зависели друг от друга, а выпадение их слабейшего звена – Турции – ослабило бы всю группу. Поэтому из всех соображений – стратегических, тактических, политических и даже нравственных – мы продолжали борьбу.
Переубедить упрямо сопротивлявшегося Сабина было невозможно. Он вернулся ко мне с Пизани и Уинтертоном, и начался спор. Мы говорили тихо, потому что Нури Саид спал на соседнем ковре вполуха, но он услышал спор и пожелал участвовать в этом совещании. Он подчеркивал военный аспект проблемы: достигнутую нами цель и опасность Хиджазской железной дороги. Разговор затянулся до глубокой ночи. Пытаться начать операцию на следующий день было бы безумием. Линию из конца в конец наверняка будут охранять десятки тысяч турок, уходивших из Дераа. Если они дадут нам перейти линию, мы окажемся в еще большей опасности. Он сказал, что Джойс назначил его военным советником экспедиции, и, как это ему ни неприятно, он считал своим долгом подчеркнуть, что, как кадровый офицер, он знает свое дело.
