И, конечно, на чужую женщину рот разевать нельзя.

Ну или осознавать, насколько сильно ты при этом рискуешь стать денежным мешком для челюстно-лицевого хирурга (в лучшем случае).

У меня ноль вопросов к тому, что вокруг Кристины крутятся и будут крутиться мужики — она у меня слишком красива, чтобы не привлекать внимание.

Но смотреть на нее так как смотрит этот лохматый придурок — табу.

Вслед за этим осознанием, накатывает следующее…

Какого хуя, Сафина, ты лезешь?

Перечитываю ее сообщение еще раз, фиксируя издевательский тон и яд между букв, которого столько, что можно отравить колодец.

Вот он — раздражает.

Терпеть не могу направленные в мою сторону грязные манипуляции, тем более — женские, а здесь именно она, в полный рост. Как будто я безмозглый идиот и обязательно поведусь на тупую провокацию.

Выдыхаю, еще раз бросаю взгляд на часы, фиксирую разницу во времени.

Прикладываю телефон к уху, набирая ее номер.

Она отвечает не сразу, хотя между ее брошенной в меня красной тряпкой и моим звонком прошло ровно пять минут. Вот на хрена это, если я точно знаю, что она сидит там с лицом человека, думающего, что провернул аферу века.

— Вадим? — слышу в трубке взволнованный женский голос.

— Когда и где это было снято? — не здороваюсь, сразу к делу.

— Я… не уверена…

— Ты уверена. Когда и где?

Обычно я не разговариваю вот таким тоном с женщинами — он у меня припасен для «особых случаев», когда человека нужно поставить на место так, чтобы его ноги вошли в землю минимум по колено. Так что рваный вздох на том конце связи вполне ожидаем.

— В «Casa Italia», — бормочет Сафина, — сегодня вечером.

— Почему ты решила, что это может быть мне интересно?

Я бы предпочел поставить эту точку не по телефону, но справедливо опасаюсь, что личная встреча Сафиной доставит еще меньше удовольствия.

— Ты же сам видел… — продолжает говорить сбивчиво. — Ну… все же очевидно…

— Что именно тебе очевидно? Что моя невеста разговаривает и пьет кофе с другим живым существом? Или поразишь меня какими-то другими сногсшибательными выводами?

Откуда Лиза знает про Крис — это вопрос второй, но я так же фиксирую, что она определенно приложила усилия, чтобы добыть эту информацию. Что для меня лично тоже крайне нездоровая хуйня. Если мы разошлись — мы разошлись, не трогаем, не палим друг друга и не ебем мозги внезапными камбэками.

Причем со своей стороны я сделал все, чтобы наше расставание, как это принято сейчас говорить, прошло крайне экологично.

Даже улыбающаяся рожа Бережного злит меньше, чем попытка сделать из меня барана, не способного сложить два и два.

Пауза в динамике затягивается.

Сафина только тяжелее дышит и всхлипывает.

— Ты не заслуживаешь, чтобы с тобой… вот так… — пытается сместить фокус моего вопроса, перевести стрелки.

— Вот так — это как, Лиза? Что конкретно происходит на этом фото, что ты нацепила на себя доспехи святой мстительницы?

Меня сложно сдвинуть с траектории, если я наметил цель.

Уж точно не топорными манипуляциями.

— Я бы никогда так… с тобой… не…

— Я задал вопрос, — перебиваю.

Такую хуйню нужно пресекать на корню.

Жестко.

Чтобы, блять, дошло, что Авдеевы в своей семье разберутся сами.

— На твое месте я бы задумалась, чей это ребенок, — выпаливает она на нервах.

— Ты намекаешь что я — идиот?

— Я? Нет, я совсем не то…

— Именно то, — снова перебиваю. — Как ты себе это представляла? Что вот сейчас ты сбросишь мне тупые фотки — и я сразу прибегу к тебе? А почему вдруг к тебе, а не к новой бабе? Из чувства глубокой признательности, что открыла мне глаза? А тебе оно надо, чтобы мужик был с тобой только из-за угрызений совести?

— Все! Совсем! Не так! — орет Сафина.

Я морщусь, но щелкаю языком, заставляя ее притихнуть.

— Послушай меня сейчас внимательно, потому что это будет наш с тобой последний разговор. Я без пяти минут женатый человек, я люблю свою будущую жену, у нас общий ребенок и меня в ней абсолютно все устраивает. И если ты еще хоть раз, не важно по какому поводу, снова попытаешься сунуть нос в наши отношения — таким деликатным и понимающим как сегодня я не буду.

— Я люблю тебя! — выпаливает она в какой-то отчаянной попытке удержать призрак прошлого, но я оставляю ее слова без внимания.

— Надеюсь, ты меня услышала.

Больше мне с ней разговаривать не о чем.

Номер — в блок и удаляю.

«Компрометирующие» фотографии Барби — тоже.

Нахожу нашу с ней переписку, и пальцы сами выстукивают (с опозданием, но все же) ответ на ее сообщение.

Утро выдается серым, тягучим и на ощупь напоминает старую, свалявшуюся вату. Небо над поселком висит так низко, что кажется, еще немного — и лопнет, рассыпаясь мелкой, противной моросью.

Идеальная погода для моего внутреннего состояния, просто в унисон. Я слоняюсь по дому как неприкаянная тень. Пью кофе, который кажется безвкусным, механически перекладываю вещи с места на место и с ужасом поглядываю на телефон.

Там висит сообщение от Вадима, одно единственное.

Мне страшно его читать, я почти уверена, что там не шутка и не очередной вопрос о том, что мне привезти. Там приказ покинуть его дом, потому что Сафина, конечно же, ему настучала — иначе зачем было так показательно снимать нас с Бережным? А Вадим мне не поверит, чтобы я не говорила. Я — Таранова, я однажды уже генерировала ложь со скоростью света, глядя ему в глаза, я однажды уже предала его. А если покопаться — то еще н сказала про ребенка, мотала нервы и изображала искусительницу других мужиков, пока он выбирал мне обручальное кольцо. Кто бы после такого бэкграунда мне поверил?

Мне страшно до чертиков.

Наверное вот так и ощущается смертельный приговор.

Вадим должен приехать вечером — по крайней мере, такие планы он озвучивал до того, как Сафина свалилась мне на голову. Сейчас это «вечером» кажется чем-то недостижимым, как горизонт. Между мной и этим моментом — целая вечность, наполненная липким, холодным ожиданием.

В мою бесконечно сумасшедшую голову лезут картинки возможных финалов нашей трагедии. Он снова сделает вид, что ничего не знает и будет ждать, что я признаюсь первой? Или попросит собирать чемоданы? Или посмотрит своим фирменным холодным взглядом и попросит исчезнуть из его жизни?

Марк, чувствуя мое настроение, с самого утра капризничает, хнычет, трет кулачками глаза и отказывается слезать с рук. Я ношу его по гостиной, прижимая к груди теплое, родное тельце, и шепчу какую-то ерунду, пытаясь успокоить нас обоих.

— Все будет хорошо, Морковка. Папа приедет, привезет тебе новую игрушку, а маме… маме, может быть, просто не оторвет голову.

Зевс бродит за нами следом, тяжело вздыхая и цокая когтями по паркету. Ему тоже тревожно, животные чувствуют такие вещи лучше людей.

К одиннадцати часам стены дома начинают давить. Ощущается это так, что если останусь здесь еще на час, то просто взорвусь. Мне нужен воздух. Нужно движение. Нужно сбежать от этой звенящей тишины и от собственных мыслей.

Я решительно укладываю Марка в коляску — на этот раз он даже не сопротивляется, видимо, тоже надеясь на смену обстановки.

— Мы идем гулять, — объявляю я в пустоту коридора.

Натягиваю джинсы, тонкий свитер, потому что погода в последние дни не балует теплом. Смотрю в окно — там собираются тучи, тяжелые, свинцовые. Дождя пока нет, но воздух пахнет влагой и озоном. В прихожей мой взгляд падает на зонт. Огромный, черный зонт-трость с изогнутой деревянной ручкой. Зонт Вадима, тяжелый и солидный. Сжимаю ручку ладонью, на секунду чувствуя прилив покоя, как будто беру с собой частичку его защиты.

Я уже готова выходить, когда слышу шаги на лестнице. Стася спускается медленно и лениво, всем своим видом демонстрируя вселенскую скуку. На ней растянутая футболка с каким-то анимешным принтом и домашние штаны. В руках — неизменный телефон. Она бросает на меня быстрый, колючий взгляд из-под челки, но ничего не говорит. Заворачивает в сторону кухни.