Добавляю это «спасибо» в последний момент. Не знаю, зачем.

Может, чтобы он не подумал, что я неблагодарная сука.

Смотрю на телефон и от нетерпения прикусываю большой палец.

Гипнотизирую экран мысленным: «Не молчи, пожалуйста, не молчи…»

Он не отвечает.

Проходит час. Два.

Галина Петровна приготовила потрясающий ужин из филе индейки в сливочном соусе и картошки по-деревенски, и ушла, вытребовав с меня обещание обязательно поужинать и пожелав спокойной ночи.

Я сижу одна в огромной, тихой квартире. И продолжаю сверлить взглядом телефон.

Он молчит.

Моя эйфория постепенно сходит на нет, уступая место привычной тревоге.

Может, злится?

Может, я действительно потратила слишком много? Может, он с ней и ему просто не до того?

Телефон вибрирует. Я вздрагиваю.

«Не думаю, что ты перестаралась».

Смотрю на простые, лишенные иронии или сарказма слова, и сердце начинает биться чаще. Конечно, и на плещущее в ладоши счастье это тоже не похоже. Но когда он вообще писал что-то в таком духе?

Снова кусаю палец, поглядываю на живот. Мой маленький Авдеев выразительно толкает под ребра, и я, тихонько охнув, снова перечитываю сообщение от его отца.

Поддаюсь внезапному, безрассудному порыву, начинаю печатать.

«Можешь заехать и посмотреть. Если тебе интересно».

Перечитываю — и тут же стираю. Похоже на очередной мой сарказм и попытку его уколоть, даже если на уме нет ничего и близко похожего.

«Галина Петровна приготовила ужин, но для нас двоих слишком много».

Снова стираю. Слишком… игриво? И тупо — я живу здесь уже несколько месяцев, только сейчас «вдруг» осознала, что мы можем иногда ужинать вместе?

Я переписываю сообщение еще раз десять. Пытаюсь найти правильные слова. Чтобы не выглядело, как приглашение на свидание. Чтобы не выглядело, как мольба. Чтобы было просто… предложение зарыть топор войны.

Наконец, останавливаюсь на самом простом и нейтральном варианте: «Если ты не занят, заезжай на ужин».

Зажмуриваюсь и нажимаю «отправить».

На этот раз ответ приходит почти мгновенно.

«Спасибо за приглашение, Кристина. Но я не смогу. Занят».

Я смотрю на эти слова. Вежливые. Очень корректные. Предельно окончательные.

Ты с ней, да, Тай?

Ну, конечно. Вечер — идеальное время для ужина с продолжением с подходящей женщиной.

Ледяные зубы ревности прокусывают сердце.

Больно. Так глупо, так по-детски больно.

Заношу пальцы, чтобы написать ему импульсивное «Ну и пошел ты на хуй!»… но вовремя останавливаюсь.

Он чужой мужчина, Крис. Он чужой, дурочка.

Я делаю глубокий-глубокий вдох. Откладываю телефон.

Накрываю ладонью живот, в том месте, где снова ворочается мой маленький забияка — в последнее время так активно пинается, как будто к нему туда каким-то волшебным образом попал футбольный мяч. Поглаживаю сверху, смеюсь, когда в ответ на прикосновение моей ладони, толчки становятся мягче, смазаннее. Как будто после футбола он перешел к водным процедурам.

— Спасибо, что не даешь мне быть одинокой, — говорю шепотом, вставая потихоньку, чтобы не растревожить его хорошее ленивое настроение. — Пойдем ужинать? А потом я тебе почитаю, хочешь?

Лори рассказывала, что пока была беременной — Шутов все время читал животику книжки. Еще смеялась, что в основном это были книжки по программированию и статьи из IT-журналов. Наверное, я могу почитать своему маленькому Авдееву что-то… про историю глиняной посуды? Или ему больше по душе ликбез по основам инвестирования?

Пока кладу в тарелку красивый румяный ломтик индюшиного филе в хрустящей панировке, повторяю, как мантру: «Больше никогда ничего не предлагать Авдееву».

Никогда не делать первый шаг.

Никогда не показывать слабость.

Никогда не давать ему повод думать, что он все еще что-то для меня значит.

Еще одна неделя проносится как в тумане: студия, курсы, йога. Я потихоньку изучаю информацию о том, какой должна быть коляска для новорожденного: на что обратить внимание, что важно, что — не очень. Разглядываю модели, которые хвалят опытные мамочки, составляю маленький список, ищу магазины, в которых эти модели есть в наличии.

Но как-то ничего не щелкает — так, чтобы вот посмотрела и, как говорится, «просто возьмите мои деньги!» Надеюсь, что любовь случится, когда увижу вживую — на ходьбу по магазинам оставляю себе целые выходные, и на этот раз планирую сделать это сама. Как взрослая.

Вечером во вторник, накануне моего планового визита в клинику, звонит Алёна — даже не удивляюсь, когда после официального вежливого приветствия слышу: «Вадим Александрович будет ждать вас там». Не «хотел бы», не «может быть». А просто — будет. Словно речь о погоде — неизбежной и не подлежащей обсуждению.

Я приезжаю на десять минут раньше, наивно надеясь проскользнуть внутрь незамеченной, чтобы избежать неловкой встречи на улице. Не знаю, почему увидеть его внутри кажется мне менее тяжелым, чем встреча на крыльце. Ноль догадок.

Но это все равно не важно, потому что Вадим уже здесь.

Я замечаю его сразу. Он стоит, прислонившись к стене у входа, и смотрит куда-то в сторону. Сегодня не в костюме. На нем темно-серые брюки из тонкой шерсти и кашемировый свитер в тон. Свободный, с широким воротом, из которого видны острые, чуть выступающие ключицы. Он выглядит… иначе. Не как безжалостный хищник и не как хозяин мира. А просто как мужчина.

Немножко уставший, как будто?

Может быть, дело в легких тенях, которые залегли у него под глазами, и которых я не видела раньше. Или в том, как стоит, чуть сильнее завалившись на плечо? В этом есть какая-то новая, незнакомая мне уязвимость.

Вадим поворачивает голову, наши взгляды встречаются. Он не улыбается.

Просто кивает и отталкивается от стены, делая шаг мне навстречу.

— Привет. — Голос у него немного охрипший.

— Привет, — отвечаю я, инстинктивно сжимая ладони вокруг ремня переброшенной на плечо сумки. Чтобы не поддаться глупому желанию убрать волосы с его лба.

Мы заходим внутрь.

В кабинете Ирины Андреевны все проходит по отработанному сценарию. Она говорит, он слушает, иногда задавая короткие, точные вопросы. Она хвалит мою послушность — он кивает, никак не комментируя. Я молчу, превратившись в тень.

— Что ж, а теперь предлагаю вам небольшую экскурсию. — Ирина Андреевна поднимается, делает приглашающий жест. — Палата, в которой будет лежать Кристина и малыш. Если будут какие-то замечания — можно выбрать другую или добавить что-то по вашему желанию.

Мы идем по длинному, стерильно-белому коридору в соседний корпус. Вадим чуть впереди, я — на полшага сзади. Смотрю на его широкую спину, на плечи, напряженные под тонким кашемиром, и чувствую странную, неуместную волну беспокойства.

Хотя с чего бы? Он ни единым жестом не дал понять, что что-то не в порядке.

А спрашивать о таком чужого мужчину…?

Успокойся, Крис, о нем ведь уже заботится его Безобразная Лиза?

Родильное отделение встречает нас тишиной и легким, абсолютно ненавязчивым запахом чистоты. Воронцова показывает палату. Огромную, светлую, больше похожую на номер в дорогом отеле. Большая функциональная кровать, диван для посетителей, отдельная ванная комната. Есть красивый пеленальный столик и кроватка. И огромное окно с видом на море. Если на секунду абстрагироваться, то я могу представить, что это не новое для меня место, а немножко переделанная гостиная в моей квартире.

— Здесь очень… уютно, — вырывается у меня. Никто, конечно, мой вердикт не спрашивает, но все равно говорю.

Вадим, наоборот, оглядываясь по сторонам, немного хмурится.

— Я привезу кресло-качалку, — наконец, говорит он, и Воронцова кивает с самой одобрительной улыбкой на свете.

Мы выходим из клиники, и на крыльце Авдеев вдруг останавливается, преграждая мне дорогу.