Я изо всех сил сжимаю в кулаки лежащие на коленях руки.

— Я не звала тебя в свою жизнь, Авдеев. Мне нравилась моя маленькая квартира, нравились люди, с которыми мне хорошо, нравилась жизнь в которой тебя, блять, не было! А потом ты вот так заявился и решил, что меня можно просто… забрать, как вещь? Поставить раком, чтобы не сопротивлялась, и показать, какой ты пиздец всемогущий? Ну давай, попробуй заткнуть мне рот! В твоих идеальных договорах пункта, делающего меня слепой, глухой, немой и тупой, не было. Я же говорила, что твои юристы — говно!

— Вот так тебе не повезло, малыш — залететь от богатого мудака, — скалится Авдеев.

— Ты мог просто…

— Просто… что? — на этот раз перебивает он. — Быть воскресным папой?

— Ты даже не попытался договориться по-хорошему! — Я чувствую, как кот обиды и беспомощной злости на глаза наворачиваются слезы. — Ты мог… хотя бы в этот раз…

«… просто меня выслушать…».

Произнести это вслух, к счастью, не успеваю — у него снова звонит телефон, и — та-дам! — это снова Лиза! Авдеев опять сбрасывает, но на этот раз отправляет короткое сообщение. Вижу, как на скулах под небольшой аккуратной щетиной перекатываются желваки. Это из-за моего сучьего цирка или Лизок проштрафилась?

На этот раз он убирает телефон в карман брюк.

— Тебе придется свыкнуться с мыслью, что я планирую быть отцом своему сыну, Таранова. — Из его голоса окончательно выветриваются даже малейшие намеки на тепло. Остаются только слова как пули, которых он не жалеет, и разряжает в меня сразу всю обойму. — Я не собираюсь зависеть от твоих капризов.

— Где мать твоей дочери? — Наклоняюсь вперед, ставлю локти на стол. Смотрю ему в глаза, наивно веря, что несмотря ни на что, смогу прочитать в них ложь.

— Как раз собирался тебе рассказать — я ее съел. Но сначала расчленил с особой жесткостью.

Издевается так неприкрыто, что хочется сквозь землю провалиться.

— Меня тоже сожрешь? — не могу придумать ничего достойного в ответ, поэтому просто развиваю эту бессмыслицу.

— Обязательно, малыш — зачем же нарушать традицию.

— Твоя Лиза обо мне знает?

— Моя личная жизнь тебя не касается. — Он тоже опирается предплечьем на стол, подается вперед, оставляя между нами полметра свободного пространства. — Но если тебе очень хочется… — да, малыш, она знает.

Я знаю, что сама спросила.

Что ответственность за мое рвущееся в ошметки сердце, целиком на мне.

А про ребенка — знает?

Я уверена, что не произнесла это вслух, но Авдеев добавляет:

— Про ребенка тоже знает. — И с звериным оскалом победителя добавляет: — Не имею привычки пиздеть людям, с которыми ебусь.

Это пощечина словами, но оглушает как настоящая, после которой накатывает горькое отрезвление.

Не хочу представлять, как он… с другой… но картинки лезут сам — как обнимает, трогает, как целует, улыбается, глядя сверху вниз. Как он…

Только по обеспокоенно сведенным бровям Авдеева и его руке, которая вдруг тянется к моей через стол понимаю, что с моим лицом в эту минуту конкретно что-то не так. Но, к счастью, сижу слишком далеко, чтобы он мог до меня так просто дотянуться — ни одно его прикосновение я сейчас просто не вывезу. Кажется, если тронет хоть пальцем — просто взорвусь как воздушный шар, в который резко ткнули иглой.

— Еби кого хочешь, — произносят мои совершенно деревянные губы. — Меня только оставь в покое.

Лицо Авдеева снова становится каменным. Меньше чем за секунду.

— Не помню, чтобы спрашивал у тебя разрешения, Таранова. И перестань меня провоцировать, задавая вопросы, от которых у тебя сопли под носом как у маленькой. Мне это радости не доставляет, что бы ты себе не думала.

— Мои сопли: куда хочу — туда и пускаю, — улыбаюсь через силу, кажется даже довольно правдоподобно, хотя внутри медленно умираю. Чувствую, как внутри пинается сын, и с трудом сдерживаюсь, чтобы не прикрыть его ладонью. Авдеев не видит, но он точно заметит этот жест. Не хочу, чтобы он видел даже это. — Я не хочу с тобой рожать. Если тебе усралось, чтобы рожала в «Шарите» — хорошо, ты же все равно сделаешь по-своему. Кто я такая, чтобы прислушиваться к моему мнению? Просто инкубатор для твоего сына. Но я не хочу, чтобы ты был рядом. Ясно?

— А я не хочу, чтобы ты была там одна, — отчеканивает Авдеев.

— Со мной будет весь долбаный персонал — ты же можешь это устроить? — хмыкаю, как будто это тоже вопрос решенный. — И я попрошу Лори — она не откажет.

Он поджимает губы.

Вижу, что раздумывает.

Сын пинается еще раз — теперь особенно сильно, и я все-таки кладу руку поверх живота, там, где чувствую, кажется, его пятку. Рефлекторно. Забыв, что минуту назад не собиралась показывать слабость.

Авдеевский синий взгляд моментально это фиксирует.

Уголок рта дергается.

Ладонь на столе сжимается в кулак, прежде чем оно тоже убирает ее на край.

— Хорошо, Кристина, — выносит вердикт.

«Хорошо?» — не верю своим ушам.

— Чего мне это будет стоить? — У нас же теперь вот так, да, Тай? Я что-то клянчу, ты разрешаешь, но взамен закручиваешь гайки?

— Поешь, Таранова, — кивает на меню, поднимается. — Алена пришлет тебе мой номер.

Я хочу сыронизировать что-то на тему его невероятной щедрости, но вовремя прикусываю язык. Лицо у него такое, что срабатывает даже мой дохлый инстинкт самосохранения.

Он встает и идет из зала.

Я не хочу смотреть вслед — лучше, блин, шею сверну, сопротивляясь этому порыву посмотреть на него еще хотя бы секундочку. Но прямо перед глазами — начищенное как в королевском дворце зеркало.

Блять.

Я буквально прилипаю взглядом к широкой спине, ногам, походке, как зачесывает ладонью волосы со лба. Сглатываю, и пялюсь, пользуясь безнаказанностью.

А потом замечаю, что две девицы за соседним столом, примерно мои ровесницы, таращатся на него с таким хищным вожделением, что едва из трусов не выпрыгивают. Одна говорит что-то другой, та улыбается. И вдруг встает из-за стола, догоняет Авдеева, лезет прямо ему под нос.

Он останавливается.

Я опускаю взгляд в скатерть.

Начинаю разглядывать меню, убеждая себя, что изучать тисненые буквы на коже — наиинтереснейшее занятие в мире.

Ревновать чужого мужика, Крис, это зашквар.

— Помочь вам с выбором блюда? — рядом возникает официант, видимо истолковав так мое бесцельное листание меню.

— Я… ммм… Можно мне просто сок? — После разговора с Авдеевым, пока тут все пахнет им, мне просто кусок в горло не полезет. — Без льда. Яблочный или виноградный?

Он кивает и уходит.

Через минуту мне на телефон «падает» сообщение от Алены с номером Авдеева, и ее фирменным: «Вадим Александрович распорядился».

Я разглядываю цифры.

Они те же, я помню по последним трем.

Записать в телефонную книгу не хватает смелости. Боюсь, что, когда у меня случится очередной приступ ревности, отчаяния или боли — не выдержу, и обязательно позвоню или напишу какую-то страдальческую хуйню. Поэтому… просто удаляю сообщение.

К черту тебя, Авдеев.

Последние дни сентября такие прохладные, что я все-таки нехотя перехожу на осенние вещи. На сроке в тридцать три недели, в худи и беременных штанах на широкой резинке, в зеркале кажусь себе похожей на колобка — руки и ноги кажутся такими маленькими, что хочется смеяться и плакать одновременно.

Эти пять недель ч проживаю в режиме строжайшей дисциплины, как солдат в учебке. Подъем, завтрак, йога, бассейн, обед, прогулка, ужин, сон. Единственное, что хоть как-то развлекает меня в этой рутине — курсы гончарного мастерства.

Я прилежно выполняю все предписания Ирины Андреевны, пью свои витамины, ем правильную еду, дышу морским воздухом. Я превратила свою жизнь в безупречный, выверенный до минуты график, в котором нет места для мыслей об Авдееве.

Хотя все равно о нем думаю. Каждый раз, когда сын устраивает разминку. То есть — почти всегда.