Мне очень хочется сказать ему, как я его люблю.

Но еще больше хочется услышать это от него, но сейчас и так сказано слишком много.

— Это самая странная сделка в моей жизни, коза, — говорит он, но неумолимо приближается своими губами — к моим.

— Я твой нестабильный актив, — шепчу, в перерывах между словами глотая его дыхание.

И за секунду до поцелуя, нас перебивает громкое, выразительное топанье.

Мы синхронно поворачиваем головы на стоящую в паре метров от нас Стасю.

На ее хмуром лице — ноль одобрения и максимум злости.

— Она мне не нравится! — выпаливает, снова рассерженно топая ногой.

— Она мне тоже, — пожимаю плечами.

Стася издает громкий рассерженный рык и пулей вылетает из комнаты.

Вадим спускает меня на пол и растерянно потирает переносицу — только сейчас вспоминаю, что он вообще-то после перелета и наверняка устал.

— С ней у тебя так легко как со мной не получится, — предупреждает с легкими нотками иронии, но все же достаточно серьезно.

Если честно, то я даже стараться не собираюсь.

И практически уверена, что Вадим тоже не ждет от меня ничего такого.

— И кстати, Вадим Александрович, — останавливаю его на минутку, потому что в ответ на Стасино вторжение, начинает ворочаться и хныкать Марик, — никакой второй спальни. Так что тебе придется освободить место в гардеробной.

Воздух после пробежки разрывает легкие — прохладный, влажный, пахнущий, наконец, весной. В первых неделях мая она, наконец, нагрянула, и так резко, что днем уже хочется снять свитер, но под деревьями в тени еще лежит снег.

Я замедляю шаг у ворот, переходя на быструю ходьбу. Последние два километра всегда самые тяжелые, но именно этот контролируемый износ возвращает мозг в рабочее состояние.

Порядок. Дисциплина. Контроль. То, на чем держится мой мир.

Вернее, держался до последнего времени.

Я открываю дверь дома, и меня сбивает с ног… жизнь. Раньше по утрам в субботу здесь царила гулкая тишина. Теперь из кухни доносится запах свежесваренного кофе и, кажется, блинчиков. Галина Петровна уже на ногах — у меня был прекрасный повар до нее, к которому не было никаких нареканий, но я не мог отказать Крис. Эта женщина быстро нашла общий язык со Стасей, и превратила мою идеальную, как операционная, кухню, в пахнущее домом пространство. Я стараюсь не задумываться, откуда в моей голове эта сентиментальная чушь.

Я иду на кухню за водой, Галина Петровна встречает улыбкой и говорит, что я ранняя пташка, хотя сама появляется на кухне, кажется, примерно в шесть утра. Пока я жадно глотаю минералку и мы болтаем, еще раз окидываю взглядом пространство, внутри которого раньше существовала только дизайнерская пустота.

Теперь тут… хаос.

На черных глянцевых полках, где раньше стояли только идеально подобранные по цвету геометрические вазы, теперь — целая армия рукотворных шедевров Крис. Гротескно расписанные чашки, какие-то асимметричные блюдца, уродливые фигурки, которые она, должно быть, покупает на блошиных рынках. Все это «творчество» нарушает геометрию и ломает строгие линии. Оно — как она сама: странное, несовершенное, живое. И, против всякой логики, не бесит и точно не вызывает желание собрать в мусорный пакет и вынести с пометкой: «Не возвращать — убью».

Я просто отмечаю это как факт, и констатирую — моя крепость пала.

Привыкаю к этому уже несколько недель.

Привыкаю к тому, что в моем доме постоянно кто-то есть. Две пожилые женщины, которые смотрят на меня с вежливым уважением, и третья, которая смотрит так, будто хочет либо трахнуть, либо убить. Чаще — и то, и другое одновременно.

Я поднимаюсь наверх, заглядываю к Стаське.

Она спит без задних ног. Наверное, вот так она взрослеет — раньше уже в шесть утра была на ногах, а сейчас может дрыхнуть до полудня. Уже воображаю как мы будем сражаться за каждую минуту сна, когда в сентябре пойдет в первый класс.

Поправляю ей одеяло и чуть-чуть плотнее закрываю жалюзи, чтобы ее не будил яркий солнечный свет.

Иду в спальню и на секунду замираю на пороге, впитывая запах и вид.

Усмехаюсь, качаю головой и ловлю себя на том, что стараюсь передвигаться максимально бесшумно.

На моей гигантской кровати, где раньше не было ничего, кроме серого шелкового покрывала, сейчас — полный бардак. Кристина спит, раскинув руки и ноги, каким-то образом умудряясь занимать раза в два больше пространства, чем обычно занимаю я. Впрочем, она и раньше всегда так спала, отвоевывая себе девяносто процентов кровати. А на той половине, что формально считается моей, развалившись на спине, похрапывая, дрыхнет Зевс.

Эта слюнявая, криволапая скотина в моей постели. На моих простынях.

Я никогда не пускал собаку в спальню — это мое нерушимое правило. Не из-за того, что я его не люблю, а потому что не считаю это правильным. Но Кристина решила иначе и просто начала его сюда пускать. И теперь этот мохнатый пирожок кочует — то к Стасе, то к нам. Я должен бы раздражаться и сопротивляться активнее, но… нет. Воевать с ней из-за собаки — бесполезно. Это все равно, что пытаться остановить цунами.

Я смотрю на нее. Спящую. Беззащитную. Волосы разметались по подушке, тонкая бретелька майки сползла, обнажая гладкое плечо. Она дышит ровно, спокойно. И я не понимаю, как эта женщина, которая выглядит сейчас, как спящий ангел, умудрилась за пару недель устроить в моем доме полный переворот.

Крис не просто переехала — она устроила аннексию.

Заявив, что ее вещам не хватает места, она, пока я был в четырехдневной командировке, просто… снесла стену, объединила гардеробную с соседней гостевой комнатой, создав себе какое-то гигантское, отдельное пространство, куда я теперь даже не захожу. Моя ванная, когда-то — образец самцового минимализма, теперь заставлена армией ее баночек, скляночек, тюбиков.

Везде ее запахи. Везде ее присутствие. Везде — она.

Кристина шевелится во сне, переворачивается на живот, покрывало сползает до бедер.

Я ей поддаюсь. Ничего не запрещаю, только, может, иногда ворчу просто для дела.

Было интересно, как она справится. Теперь понятно, что она справляется буквально на отлично.

В тот день, когда она просила ей помочь, у нее был такой взгляд…

Женщины очень по разному на меня смотрят — в основном с видом ручной собачонки, готовой заглядывать в рот, потому что… ну, это же типа я, богатый охуенный мужик и поэтому меня нужно ублажать просто по умолчанию. Никогда этого не понимал — наверное, поэтому никогда всерьез и не раздумывала о женитьбе. Мне же не половой коврик нужен, в конце концов.

Этим коза отличается от них всех — она никогда на меня с благоговением не смотрела. Со страстью, с нежностью, с вызовом и бунтом, но никогда — как ручной зверек.

А в тот день вообще смотрела так… бля, да я бы ей луну достал, если бы попросила.

Но Барби попросила меня.

Я инстинктивно сую руки в карманы, чтобы удержаться от желания разбудить ее каким-нибудь «взрослым» способом».

Ну и мне нравится, что она не пытается во что бы то ни стало влюбить в себя Стаську. Она вообще никак ее не трогает — взаимодействует только по острой необходимости. Между ними не то чтобы война, но «холодная» — точно. Они не могут провести ужин, чтобы не поскандалить. Не по-настоящему, а в своей, особой манере. Словесные перепалки, язвительные уколы, сарказм. Стася ревнует меня к ней с какой-то первобытной яростью. А Кристина… она и не пытается быть «хорошенькой», не лебезит и не подлизывается. Она отвечает: остро, на грани фола, но всегда — честно. И, как бы дико это ни звучало, меня это устраивает. Мне не нужен фальшивый мир, где мачеха изображает любовь к моей дочери. Мне достаточно, что они не пытаются друг друга убить. Пока.

Кристина ворочается снова, вертит бедрами — покрывало окончательно соскальзывает с аппетитной сочной жопы. Если бы не был уверен, что она спит — поставил бы ей «плюсик» за провокацию, потому что меня как ветром сдувает в душ — нужно смыть с себя пот и напряжение.