Отталкиваю от себя, как будто меня тошнит от одной мысли, что пришлось к этому прикасаться.

— Поздравляю с приобретением рабыни, Вадим Александрович. Не так круто, как личный джет, но все равно — впечатляет.

Я встаю, и мои ноги дрожат, но я держу спину прямо.

Держи лицо, Крис, это единственное, что ты еще можешь.

Успеваю сделать пару шагов, прежде чем чувствую… что-то похожее на толчок в животе.

Смазанное, но… вряд ли мне показалось.

Инстинктивно прижимаю ладонь к животу, чуть сгибаюсь. Не знаю, почему-то кажется, что так безопаснее.

И только потом замечаю пристальный синий взгляд, четко направленный на еще маленький, но уже заметный холмик у меня под платьем.

На секунду кажется, что непроницаемая маска на его лице покроется трещинами, но нет — он просто смотрит. Пристально. Все так же холодно.

— Что с Марусей? — Сомневаюсь, что он вообще помнит, кто это.

Но я — помню. Еще одна моя боль.

Сожаление о том, что не смогла, хотя впервые в жизни так чертовски сильно старалась.

— Окрепла, ее забрали и, насколько мне известно, выпустили на свободу там, где ей будет комфортно.

И на этом твое великодушие к рычащим диким кошкам, иссякло, да, Авдеев?

— Знаешь, во втором договоре все равно нет никакого смысла, — говорю я, вздергивая подбородок так сильно, что тянет кожу. — Потому что я рожу тебе сына, Авдеев — и сдохну. И пошло оно все.

И в моменте мне кажется, что это и правда будет лучший вариант для всех нас.

[1] Отсылка к фильму «Звонок»

Я сижу в кожаном кресле его чертового джета, и этот запах — кожа, металл и… Авдеев — душит, как удавка.

Слишком хорошо я помню этот самолет: на нем Авдеев катал меня в Нью-Йорк, а потом — в Калифорнию. Шутил, что я слишком маленькая, чтобы вручать мне штурвал. Укрывал пледом, пока я спала. Работал. Странно, но я не могу вспомнить ни одного дня, когда бы он не отвлекался на звонки или работу. Но меня это почему-то не задевало.

Теперь я в этой роскошной стальной «птице» одна, с маленькой сумкой на коленях, в которой звенят тарелки с блошиного рынка в Осло — пара керамических мисок с дурацкими цветочками, заварник для кофе, масленка… Я зачем-то взяла все это, как будто дешевые побрякушки могут спасти меня от его мира. Остальной багаж — чемодан с одеждой и всяким барахлом — в отсеке, но большую часть я оставила в Осло. Алёна сказала, что сама все организует по приказу Вадима Александровича, и я даже не стала спорить. Если честно, для меня этот вопрос не стоил не то, что нервов — а даже дырки от бублика. Я вообще хотела лететь обычным рейсом, как простой смертный, но она, с ее голосом, как из холодильника, отрезала: «Вадим Александрович распорядился».

Конечно, он распорядился. Он всегда распоряжается.

Я смотрю в иллюминатор, где облака рвутся, как мои нервы, и думаю о Лори и Шутове. Перед отъездом они были в моей квартире, пока я пихала вещи в чемодан, стараясь не смотреть на пустые полки в гардеробной, куда я так и не успела положить маленькие вещички для моего сына. Лори обняла меня так, будто я уезжаю на казнь, сказала, что все будет нормально — достаточно твердо и уверенно. Спокойнее от ее слов все равно не стало. Шутов не успокаивал, просто сказал, что, если «… Авдеев зажмет в угол — посылай его на хер и вали к нам, мы выгребем». И… я чуть не разревелась. Они даже не знают, что подписанный мною договор — это не бумага, а ошейник. Но я держу эти слова в голове, как спасательный круг.

Возвращаться и становиться «Еленой Троянской» я, конечно, не собираюсь.

Я их слишком люблю.

Самолет садится мягко, как будто Вадим заплатил даже за это.

Алена ждет меня у выхода, в идеальном сером костюме и с планшетом. Личный Авдеевский андроид — никогда не ест, не спит, не устает. Рядом — мужчина, лет сорока, в черном костюме, с лицом похожим на кусок грубо отесанного гранита. Водитель, очевидно. Машина за ним — белоснежный Rolls-Royce Cullinan, блестящий, как туфли Авдеева в нашу последнюю встречу.

Вадим не мелочится.

— Кристина Сергеевна, — Алёна кивает на своего спутника. — Это Виктор, ваш водитель. Вадим Александрович распорядился.

— Моего личного надзирателя зовут Виктор? — огрызаюсь, но голос срывается, и выходит жалко. Ненавижу себя за эти импульсы, но ничего не могу сделать. Мужик не виноват, он же просто наемный рабочий. — Класс. А специальный человек, который будет меня выгуливать — тоже будет? Что Вадим Александрович распорядился на этот счет?

Виктор даже не моргает, только кивает, как будто я воздух. Забирает мой чемодан, а я сжимаю сумку с мисками, ощущая эту маленькую бессмысленную поклажу последним куском свободы. Алёна идет впереди, ее каблуки цокают по асфальту, и я плетусь следом, чувствуя, как еще раз пинается мой сын. Или мне кажется?

Кладу руку на живот, и на секунду мне хочется сказать ему: «Потерпи, малыш, я что-нибудь придумаю». Но что я могу придумать против Его Грёбаного Величества?

Мы садимся в машину, и мне кажется, что даже долбаный «Роллс-Ройс» пахнет его контролем. Алёна сидит спереди, что-то печатает на планшете, а я смотрю в окно, где мой родной город мелькает, как чужой фильм. Море вдали, старые дома, жара — все красивое, но уже как будто совсем-совсем не мое. Я вспоминаю, как Шутов обнял меня перед отъездом, его дурацкую шутку про то, что «большие шкафы просто громче падают, но все равно — падают», и Лори, которая сунула мне в сумку коробку с моими любимыми трюфелями. Они обещали быть на связи, но я не планирую никого собой обременять.

Я даже не знаю, возможно, мне сегодня выдадут специальный телефон, чтобы Авдеев мог контролировать даже мои звонки. Это кажется ужасно абсурдным, но несколько недель назад я посмеялась бы и над всем, что уже происходит.

— Квартира в жилом комплексе «Приморский», — говорит Алёна, не отрываясь от планшета. — Все подготовлено по указаниям и пожеланиям Вадима Александровича. Будет приходящая домработница и повар. Дата и время первого визит в клинику — на столе в гостиной.

— О, Его Величество даже домработницу нанял? — пытаюсь язвить. — А туалетную бумагу он тоже лично одобрил?

Алёна не отвечает, только ее губы чуть дергаются, как будто она сдерживает вздох. Водитель старательно изображает глухонемого и ведет машину, как робот. Я смотрю на его руки на руле — большие, с аккуратным маникюром, но выразительными костяшками. Как будто он не просто водитель, а чертов телохранитель. Наверное, так и есть. Вадим не оставляет шансов.

Мы подъезжаем к жилому комплексу. Это огромная стеклянна башня, на которой не хватает разве что вывески с тремя значками долларовых знаков, чтобы точно никто не усомнился, как тут все дорого и эксклюзивно. Охрана у ворот, консьерж в холле, мраморные полы, зеркала — не дом, а целый дворец. Лифт бесшумно поднимает нас на последний этаж, Алёна открывает черную дверь пентхауса кодом, вручая мне карточку.

— Ваш ключ, Кристина Сергеевна.

А для меня этот пластик — просто как пропуск в тюрьму.

Квартира огромная, больше, чем его личная в Престиже — это ощущается буквально с порога. Много, очень много места, два этажа, панорамные окна с видом на море. Полы из темного дуба, белый кожаный диван, молочный мрамор — все стерильное, как операционная. Алёна коротко рассказывает:

— Гостиная, кухня с техникой «Миле», гостевая комната для персонала, если горничная будет необходима на весь день, главная спальня наверху, детская…

Я не слушаю. Какая разница, что есть в этой клетке, если это все равно — клетка? Если все это — не мое, а его.

Его деньги, его контроль. Его видение того, как должно быть.

Мне для счастья было достаточно моей маленькой квартирки с видом на реку.

Обращаю внимание на букет орхидей на столе, зачем-то пристально его изучаю. Наивно надеюсь найти там хотя бы записку? После той нашей встрече мы больше не пересекались даже на уровне телефонных звонков. Я просто стала еще одним пунктом в списке дел его идеальной помощницы.