Его взглядом в эту минуту, наверное, можно заморозить даже супер-вулкан.

— Моя личная жизнь тебя не касается, Кристина.

— Еще как касается! — Я почти кричу. — Я не хочу, слышишь?! Я не хочу, чтобы к моему сыну протягивала грабли посторонняя…!

— Хватит, Таранова. — Не рявкает. Но кажется, лучше бы крикнул, потому что размазывает меня двумя словами до состояния папиросной бумаги.

Мы смотрим друг на друга через стол.

Конец. Никакого мира не будет.

Демонстративно отодвигаю тарелку на край стола.

— Мне кусок в горло не лезет, когда я на тебя смотрю. — И на этот раз у меня есть силы сказать это, не отводя взгляд.

Лицо Авдеева каменеет.

Через секунду он встает. Берет свою тарелку с идеальным, сочным стейком к которому даже не притронулся. Подходит к мусорному ведру и просто выбрасывает его вместе с тарелкой.

— Приятного аппетита, — бросает через плечо.

Уходит, даже, блять, не хлопнув входной дверью.

А я остаюсь одна. В этой огромной, холодной квартире.

Роняю голову на скрещенные руки.

И реву. Горько и безнадежно. Как никогда в жизни.

Я просыпаюсь с ощущением тяжести, как будто всю ночь на моей груди спал слон. Вчерашний вечер — как размытое, уродливое пятно. Его ледяной голос, звонок от нее, его тарелка, летящая в мусорное ведро, и оглушающая тишина после того, как за ним захлопнулась дверь.

Я не плакала долго. Просто сидела на холодном полу кухни, обхватив руками живот, и смотрела в темноту за панорамным окном. Чувствовала себя настолько пустой и выжженной, что, казалось, внутри не осталось ничего, кроме пепла.

Но утром, когда приходит Галина Петровна, я заставляю себя встать. Заставляю себя умыться, одеться, улыбнуться. Я — актриса. И сегодня у меня новая роль — роль послушной девочки, которая выполняет приказы своего хозяина.

Галина Петровна встречает меня на кухне с тарелкой дымящегося омлета, пахнущего так умопомрачительно, что у меня начинает урчать живот, и обеспокоенным взглядом.

— Кристиночка, ты чего такая бледная? — Ей всегда достаточно одного взгляда на меня, чтобы раскусить мое настроение. И она никогда не ошибается. — Не спала? Нездоровится?

— Все в порядке, — вру я, садясь за стойку. — Просто… погода.

Она не верит, я это вижу. Но не давит. Просто ставит передо мной чашку с моей крохотной порцией утреннего кофе и тарелку.

Я ем, заставляя себя проглатывать кусок за куском. А в голове — его слова, что я должна заботится о том, чтобы ы нашего сына было все, что ему может пригодится. И что, если я не хочу заниматься этим сама — без проблем, он найдет того, кто и эту работу выполнит по первому разряд.

А я… просто представляю, что у моего сына даже одежда и соски будут куплены кем-то другим — и выворачивает. Лупит по чему-то очень чувствительному внутри, по самому беззащитному.

Но я же ничего в этом не понимаю.

А Лори улетела вчера вечером. И мне просто… господи, абсолютно некого попросить о помощи. Мысль о том, чтобы обращаться с этим к Алёне, вызывает резкий отрицательный отклик во всем теле — она и так уже буквально как будто везде.

— Галина Петровна, — набираюсь смелости, отправляя в рот последний ломтик омлета. Он просто невозможно вкусный сегодня, я даже не замечаю, как уплетаю все. — Вы… не могли бы мне помочь?

Она поворачивается ко мне, вытирая руки о передник.

— Конечно, деточка. Что случилось?

Мне ужасно стыдно признаваться в том, что за два месяца до родов я ничего, абсолютно ничего не соображаю в таких важных вещах. Формально знаю, что нужны соски, бутылочки, пеленки и какие-то вещи, но я даже не представляю, что именно, зачем, и главное — размеры. И мысль о том, чтобы явиться в детский магазин с таким животом и всеми этими вопросами, пугает меня так же сильно, как и мысли о предстоящих родах.

Но если я не наберусь смелости и не попрошу о помощи, тогда Вадим точно решит, что я безрукая. Или, что еще хуже — что мне просто все равно.

— Мне нужно… — Я сглатываю, разглядывая свои подрагивающие пальцы, — мне нужно купить вещи для ребенка. А я… ничего в этом не понимаю. Соски, бутылочки, подгузники… Я боюсь, что куплю что-то не то. Что буду выглядеть, как полная идиотка. Я понимаю, что это совсем не ваша работа и что…

Я смотрю на нее, и в добрых, карих глазах вижу такое искреннее сочувствие, что ком в горле на секунду перекрывает дыхание.

— Господи, милая, конечно, помогу! — всплескивает она руками. — Это же дело-то какое! Радостное! Ты что, одна собиралась? Ну уж нет. Сейчас мы с тобой такой список составим, что твой мальчик будет самым модным парнем на районе!

Ее энтузиазм и неподдельная радость — как бальзам на мою израненную душу. Я впервые за долгое время улыбаюсь. По-настоящему.

Мы едем в «Kadorr City Mall». Виктор, мой молчаливый страж, за все время что меня катает — ни разу не спросил куда и зачем. Не знаю, какие на этот счет распоряжения оставил Авдеев, но я не ощущаю никаких обещанных в договоре «согласований маршрутов». Возможно, только пока, до родов. Галина Петровна сидит рядом со мной на заднем сиденье и всю дорогу мы составляем в моем блокноте бесконечные списки.

Я слушаю ее и чувствую, как страх, который ледяными тисками сжимал мое сердце, понемногу отступает.

В детском отделе у меня снова разбегаются глаза. Это целый мир. Вселенная крошечных носочков, смешных шапочек с ушками, мягких, как облако, пеленок. Вселенная, в которой я до сих пор чувствую себя чужой.

Галина Петровна берет командование на себя — уверенно ведет меня от стеллажа к стеллажу, объясняя, показывая, советуя.: бутылочки с антиколиковой системой, соски — только латексные, они мягче. И вот эту штуку, молокоотсос, обязательно на всякий случай.

Пока говорит и показывает, успевает рассказать про своих внуков.

Я просто слушаю и впитываю все как губка. Кажется, даже в гончарной мастерской не училась так старательно, как сейчас. Она говорит о вещах, о которых я даже не подозревала. А я, глядя на все это разнообразие, понимаю, какой же была наивной, думая, что справлюсь одна.

Но постепенно все-таки втягиваюсь. Мне становится интересно. Начинаю задавать вопросы, трогать вещички, представлять, как они будут смотреться на моем сыне.

Беру в руки крошечный, белоснежный боди. Ткань — нежнейший хлопок. На груди — вышивка. Маленький, спящий медвежонок. Прижимаю его к щеке и чувствую, как по телу разливается тепло. Представляю, каким милым, маленьким и теплым будет в нем мой сын. Как вкусно от него будет пахнуть — понятия не имею, чем, но это точно будет лучший запах на земле. Воображаю, как буду держать его на руках и перебирать крошечные пальчики.

И на место страху, боли и обиды, приходит что-то другое.

Что-то абсолютно новое, заливающее все мои пустоты как закатное солнце с террасы.

Это желание. Потребность. Отчаянная, всепоглощающая потребность поскорее его увидеть. Взять на руки. Прижать к себе. Защитить от всего мира. И даже от наших с его отцом колючих обид друг на друга.

Я начинаю скупать все подряд. Больше не думаю о деньгах, а просто покупаю все, что нравится. Все, что, как мне кажется, понравится моему сыну.

Мы выходим из торгового центра, нагруженные десятками пакетов. Виктор молча складывает их в огромный багажник.

По дороге домой я впервые за долгое время чувствую что-то похожее на счастье.

Галина Петровна помогает разобрать покупки, мы раскладываем все по полочкам — модные одежки отдельно, бутылочки и соски — отдельно. В выдвижном ящике — разная детская косметика. А еще — мелочи, типа календаря на стену в красивой деревянной рамке, где можно отмечать любые, но очень важные мелочи. Комната, которая до этого казалась холодной и бездушной, наконец, наполняется жизнью.

Я смотрю на гору пакетов и тонкой упаковочной бумаги, которая выросла посреди комнаты, и меня разбирает смех.

Достаю телефон. Делаю фотографию. И отправляю Вадиму — просто на импульсе, не думая и не поддавая анализу (хотя бы сейчас!) этот дурацкий жест: «Кажется, я немного перестаралась. Спасибо».