— В случае отказа, господин Хегг, мы будем расценивать это как намеренное действие, направленное на сокрытие ребенка от отца и препятствование установлению его законных прав. Учитывая тот факт, что госпожа Таранова уже препятствует установлению отцовства, а так же скрыла факт своей беременности от потенциального отца ребенка.

Он снова смотрит на меня.

— И тогда мы будем вынуждены обратиться в суд. И я уверяю, у моего клиента будет достаточно доказательств, чтобы убедить суд не только в необходимости проведения теста ДНК, но и, в случае его положительного результата, в вашей… скажем так, недобросовестности. Ваше крайне сомнительное прошлое, ваши связи, ваша эмоциональная нестабильность… все это, несомненно, будет пущено в ход.

Я чувствую, как из меня уходит воздух.

«Крайне сомнительное прошлое…» — эхом бьется в голове, но почему-то голосом Вадима, а не его саблезубого адвоката.

Он, конечно, знает. Про стриптиз — тогда, и про то, что я хожу к психотерапевту — сейчас.

Он подготовился к войне. За одну грёбаную неделю. Пока я как дура ходила и считала розовых слоников, надеясь на какую-то встречу и хотя бы просто один честный разговор — Авдеев покопался в моем грязном белье и прикинул, где и на что можно надавить, чтобы у меня просто не осталось выхода.

Узнаю его почерк — он всегда играет именно так, чтобы все козыри были только в его руке.

— Мой клиент предусмотрел возможные… недоразумения, — Шерман делает особенный акцент на последнем слове, как бы подчеркивая незначительность моей истерики, а еще тот маленький факт, что и ее Авдеев тоже предвидел, — и просил донести его позицию — он предпочел бы держаться в рамках исключительно самого мирного решения вопроса. Это ведь просто тест, госпожа Таранова. Если, как вы утверждаете, господин Авдеев не может быть биологическим отцом ребенка, то на этом вопрос будет закрыт и вы получите моральную компенсацию в размере…

— Я сделаю это чертов тест, — перебиваю его до того, как он озвучит сумму.

Не хочу даже знать, в какую сумму Авдеев оценил мои «неудобства» — уверена, она подчеркнуто большая. Такая, что если снять наличкой и швырнуть мне в лицо, то получится отличное пошлое конфетти.

У меня нет выхода. Он же меня просто размажет. И заберет ребенка — потому что я бывшая беспризорница, стриптизерша, шпионка, скрывающая свою личность, дочка домашнего тирана и криминального авторитета, и еще целый длинный-длинный список моих личных «заслуг». И вишенка на торте — морально не стабильная.

А в мой профайл у психотерапевта ты тоже заглянул, мое Грёбаное Величество? С твоими-то деньгами, подумаешь, какая мелочь — чужая приватная жизнь. Знаешь, что пока ты там трахаешь свою безобразную Эльзу, я до сих пор лью по тебе слезы?

Боль внутри меня такая сильная, что я едва могу дышать. Но злости и гордости во мне тоже достаточно, чтобы вздернуть подбородок в молчаливом вызове, пока Шерман смотрит на меня с заметным недоверием. Ему как будто недостаточно только моего «я сделаю чертов тест», потому что он снова смотрит на адвоката.

— Господин Хегг, надеюсь, вы объясните своей клиентке всю серьезность ситуации.

— Можете не утруждаться, господин Шерман, я прекрасно поняла, что в случае отказа брать хозяйский пряник, меня ждет кнут. Так что передайте своему клиенту, — намеренно «обезличиваю» Вадима, не называя его по имени, а просто «клиент», — чтобы не нервничал очень сильно. В его возрасте это уже может быть чревато.

Я смотрю прямо в черные, бездонные глаза Шермана.

Он встает. Его помощник и Торне — следом.

— У вас есть пять рабочих дней, — говорит Шерман, обращаясь к моему адвокату. — Мы пробудем здесь до конца этого срока. В пакете документов вся необходимая информация о клинике. Просто дайте знать, когда будете готовы. Процедура полностью безболезненная и никак не угрожает ни матери, ни ребенку. Всего доброго.

Они уходят. Просто встают и выходят, оставляя на столе проклятую папку.

И мой приговор.

Я сижу в своей крохотной квартире в Осло, глядя на серую хмарь за окном, и пытаюсь не орать от злости.

Две недели. Две бесконечно длинные и адски болезненные недели с того дня, как я, как последняя идиотка, согласилась на тест ДНК. Сцена в адвокатской конторе до сих пор стоит перед глазами, как кошмарный сон на повторе. Шерман, лощеный цербер Вадима, смотрящий на меня, как на мусор, который надо вымести, и его «просто тест, госпожа Таранова» звучали, будто он предлагал мне чашку чая, а не удар под дых. Я тогда очень хотела высказать все, что о них думаю в самых грязных формулировках, но в итоге просто кивнула, стиснув зубы, потому что знала: если не соглашусь, они раздавят меня, как букашку, но все равно в итоге получат свое.

Потому что такую задачу поставил Вадим — тут к гадалке не ходи, что ни о каком поиске разумного компромисса не было и речи.

Перелет в Швейцарию был похож на путешествие в ад с пересадкой в чистилище. Самолет (конечно же, бизнесс-класс!), набитый бизнесменами и красивыми куклами, вонял кофе и их роскошными парфюмами, а я сидела у окна, сжимая подлокотники, смотрела на свой живот и воображала, что там, внутри, мой сын тоже не в восторге от всей этой идеи: «Мам, какого хрена мы тут делаем?» В Цюрихе меня встретил какой-то тип в костюме, с лицом, как у робота, и отвез в клинику, где все было так стерильно, что я чувствовала себя, как под микроскопом. Медсестра с улыбкой манекена взяла у меня кровь, и в этот момент я четко осознала: «Вот оно, Крис, ты официально в лапах Авдеева».

Мне сказали, что результат будет через пять дней.

Пять дней. Пять дней, который, в сущности, все равно ничего не меняли, потому что у меня, в отличие от моего Грёбаного Величества, не было ни единого повода думать, что ребенок в моем животе может быть от кого-то другого. Хотя впервые в жизни мне бы хотелось вернуться в прошлое, дать кому-то себя поиметь и потом просто посмотреть, как вытянется лицо Авдеева, когда он поймет, что трахал меня с кем-то на пару. Он же так хотел долбаной эксклюзивности. Пока сам зачем-то навещал мою драгоценную мачеху.

Я вернулась в Осло на следующий день, с чувством, будто меня пропустили через мясорубку. Лори пыталась подбодрить, притащила какой-то жутко горький травяной чай и зачем-то пару раз повторила, что все будет хорошо. Хорошо?! Серьезно?! Когда Вадим и его свора адвокатов дышат мне в затылок, а мой сын — их главная мишень? Я просто держала губы зажатыми между зубами, чтобы не наговорить на эмоциях такого, о чем потом обязательно пожалею. А обижать ее мне очень не хотелось, даже после того, что они с Шутовым сделали своими попытками типа, разрулить правильно. Как будто в нашей с Авдеевым истории могло существовать хотя бы какое-то «правильно». Шутов просто молчал, только раз высказавшись на эту тему — напомнил, что мне лучше ничего не делать на эмоциях, и что раз Авдеев «зашел в ситуацию» с правового поля, значит, все не так безнадежно. Он хотя бы не стал врать, что все наладится.

Первые пять дней я жила, как на иголках. Каждый звонок, каждый стук в дверь — и я вздрагивала, думая, что это Шерман или, хуже, сам Вадим. Я представляла, как его здоровенная фигура едва не разрывает с таким трудом налаженный уют моей маленькой квартиры, и смотрит на меня… Смотрит именно так, как в нашу последнюю встречу, когда пообещал сделать мне больно, если мне хватит ума хотя бы однажды о себе напомнить, и мне одновременно хотелось и спрятаться от него, и вцепиться ему в глотку.

Но дни шли, и ничего не происходило. Пять дней превратились в неделю. Потом в десять дней. Я начала думать, что, случилась одна на миллиард ошибка и, может, тест показал отрицательный результат на отцовство. Это было бы до черта забавно. Или, может, он просто передумал? Может, Его Величество Вадим Александрович решил, что я не стою его времени, а ребенок от меня — просто самая убогая и бессмысленная трата его драгоценного генофонда?