Но внутри все кипит.

Я не вписываюсь. Как эти миски. Как будто Вадим специально сделал так, чтобы мне здесь не было места.

Оставляю все на стойке, как бомбу, которую не знаю, как обезвредить.

И вздрагиваю, когда домофон длинную мелодичную трель.

Мнусь, не спешу открывать. Не хочу, потому что на сегодня мне и так достаточно впечатлений, а это определенно еще одна «деталь» моей новой жизни. Не тешу себя иллюзиями, что это может быть Авдеев — у него есть свой ключ, и личный, замаскированный под помощницу андроид, через которого, как оказалось, мы вполне можем контактировать. Я бы перекрестилась, если бы Его Грёбаное Величество явился просто чтобы поздороваться или проверить, как я устроилась в этом высоко комфортном террариуме.

— Кто там? — бормочу в трубку, разглядывая на маленьком цветном экранчике незнакомую мне женщину.

— Галина Петровна, кухарка, — отвечает голос, мягкий, с теплым местным акцентом.

Нажимаю кнопку, открываю дверь, и через минуту в гостиную входит женщина лет пятидесяти, с круглым лицом, добрыми карими глазами и легкой сединой в темных, собранных в пучок волосах. На ней простое платье в мелкий цветок. У нее добродушная улыбка, так же не стыкующаяся с этим местом, как и я. Почему-то начинаю чувствовать себя дурой за мысли о камерах слежения.

— Кристина Сергеевна, да? — говорит она, ставя на стойку корзину с продуктами. — Я Галина Петровна, можно просто Галя. Буду готовить для вас. Утром приезжаю к завтраку, вечером уезжаю после ужина. Что любите? Есть какая-то аллергия?

Я стою, скрестив руки, и пытаюсь найти в ней подвох. Она слишком добрая, слишком настоящая для этого места. Но она тоже на зарплате у Авдеева, как Виктор и «Роллс-Ройс».

— Аллергии нет, — говорю так, что слова царапают горло. Делаю глубокий вдох, чтобы толкнуть речь, заранее обреченную кануть в лету. — Мне не нужна кухарка. Я два года питалась объедками из мусорных баков. Мой желудок способен пережить отсутствие сбалансированных боулов и карбонары.

Галина Петровна замирает, ее брови взлетают, но потом она смеется — тихо, по-доброму, как будто я ребенок, который брякнул глупость. Хочу огрызнуться, но ее смех как будто смывает мою злость, и я чувствую себя еще большей дурой.

— Ой, Кристина Сергеевна, не пугайте меня, — говорит, качая головой. — Из мусорки, надо же. Ну, я вам такое приготовлю — лучше любого ресторана. Утречком, может, сырники? Или омлет — пушистый, сливочный, съедите — и пальчики будете облизывать. А на обед — борщ, с пампушками. Хотите?

Я смотрю на нее, и в груди шевелится что-то теплое.

Не знаю, специально она или нет, но, если бы предложила что-то в духе «херь под волшебной херью в окружении дорогой эксклюзивной хери», у меня бы точно случилась истерика.

— Я люблю сырники, — поджимаю губы. — Только без изюма. Ненавижу изюм. И борщ… хочу. С пампушками.

Выдыхаю. Физически чувствую, как стальной стержень, который я впихнула в себя через задницу в ту минуту, когда села в авдеевский джет, становится мягким и уже не держит.

Она кивает, как будто я дала задание государственной важности, и начинает раскладывать продукты из корзины. Ее пухлые аккуратные руки двигаются быстро, уверенно, и выглядит она здесь намного правильнее, чем я. Как дома.

Когда ловлю на себе любопытный взгляд, чувствую себя идиоткой — понятия не имею, что говорить. Она смотрит внимательнее, я невольно отворачиваюсь, чувствуя, как горят щеки.

— Что? — бормочу, теребя край кардигана. — Пятно на мне где-то?

— Да нет, Кристина Сергеевна, — Галина Петровна улыбается и прищуривается, напоминая солнышко из какого-то старого детского мультфильма. — Просто вы красивая такая. Впервые такую девочку вижу. Как с картинки, честное слово. Глазки такие, личико — ну прям куколка.

Я фыркаю, но внутри что-то сжимается. Она не врет, это ощущается. Почему-то ее слова похожи на мои несчастные миски — такие же потертые, но настоящие. Хочу сказать что-то язвительное, но язык не поворачивается. Вместо этого мямлю:

— Я не куколка. Я — бракованная Барби Вадима Александровича.

Она снова смеется, всплескивает руками, и на этот раз невольно улыбаюсь в ответ, как дура.

Ее доброта — как воздух, которого мне так не хватает в этой квартире.

Галина Петровна замечает мои миски на стойке и ахает, как будто нашла сокровище.

— Ой, какая красота! — разглядывает, крутит в руках заварник с цветочками. — Старенькое, но с душой. Это ваше, Кристина Сергеевна? С собой привезли?

— Да, — безобразно расклеиваюсь и шмыгаю носом. — Из Осло. Купила на блошином рынке. Думала, хоть что-то свое тут будет.

— И правильно! — кивает как будто я сказала что-то гениальное. — Такие вещи — с историей. Им место надо найти, чтобы дом дышал. Давайте подумаем, куда поставить?

Я смотрю на Галину Петровну, как на инопланетянку. Она серьезно собирается возиться с моим глиняным мусором в этой стерильной кухне? Но ее энтузиазм заразительный, и я, как идиотка, киваю.

— Наверное… можно попробовать.

Мы начинаем искать место. Пробуем полку над стойкой — не то, миски слишком широкие и не прилизанные, не встают в решетки. Пробуем шкаф — заварник опять не лезет. Наконец Галина Петровна показывает на открытую полку у окна, где свет очень красиво падает на мрамор. Мы ставим туда миски, заварник, масленку. Они выглядят неуместно, но… как-то правильно. Как я — чужая, но… не выбросить же?

— Вот, — говорит Галина Петровна, отступая назад. — Прямо как дома. А то не продохнуть, ей-богу. Не люблю я всю эту красоту — трогать страшно.

Пока я разглядываю полку — свою, наверное, ее можно назвать своей — она успевает достать и надеть передник. Ставит чайник, берет доску, ловко, за секунды распаковывает корзину с фруктами. Режет апельсины, моет малину и персики.

— Кристина Сергеевна, а давайте сюда вашего красавца, — кивает на заварник, — чай пить будем.

Я снимаю его с полки — сразу двумя руками, потому что, если разобью — точно тронусь.

Споласкиваю, ставлю на стол.

Сажусь за стойку на большой барный стул. Снимаю и кладу кардиган на соседний.

Выдыхаю.

— Кристина, — говорю тише. — Можно просто Кристина.

Она протягивает чашки, заварник в котором кроме фруктов плавают еще и фиолетовые листочки базилика. Пахнет вкусною Я так люблю.

— Давайте я вам греночки по-французски сделаю? — предлагает Галина Петровна, когда я упрямо сама себе наливаю чай, стужу и делаю первый глоток. Просто чтобы смочить губы. — А на ужин что хотите?

Пожимаю плечами.

Есть мне, если честно, совсем не хочется.

— Может, пюрешечку? — предлагает очень мягко. — Я судака купила — свежий, аж переливается. Запеку с помидорами и корочкой. И компот для «животика». А завтра — варенички с творогом, на пару, два съедите — и сразу силы на прогулку будут. По Приморскому самая погода гулять.

Киваю, кусаю нижнюю губу.

Хотя бы меню у меня будет не стерильное и не «Вадим Александрович распорядился», спасибо, боженька.

Часы показывают восьмой час, и я уже должен быть в машине, мчащейся к Лизе, но бумаги на столе — такой себе жирный повод задержаться. Это будет первый наш совместный ужин за три недели, с того дня, как я узнал о беременности Кристины.

Я избегал встреч с Лизой не потому, что мне было похер. Просто не хотел держать ее в подвешенном состоянии, пока не разберусь, как расставить фигуры на этой чертовой шахматной доске. До того, как Кристина снова появилась в моей жизни, я плюс-минус понимал, что если в ближайшие полгода не случится никакого проёба — моего или Лизы — то я нацеплю кольцо ей на палец, мы подпишем брачный договор и на этом все закончится. В основополагающих вещах она меня более чем устраивает.

Но Кристина и ребенок изменили все. Я не привык принимать решения, пока не вижу всю картину. До приезда Кристины, этой картины у меня не было, а трахать Лизу умалчивая о появлении в моей жизни беременной женщины, попахивало каким-то пиздецом.