Я все-таки осторожно приоткрываю ресницы.

Палата залита мягким, ночным светом города. Вадим стоит у окна, в пол-оборота ко мне. Одной рукой держит телефон, а на предплечье другой лежит Марк. Спит на животике. Его крошечная головка, в смешной белой шапочке с длинной кисточкой, покоится у Вадима на ладони. В руках своего двухметрового великана-отца кажется крохотным, беззащитным и… абсолютно спокойным. Маленькая щечка, с которой уже сошли новорожденные шелушения, смешно растеклась по большому пальцу его отца.

Вадим держит его легко и естественно, как будто носил вот так всю жизнь. Даже слегка покачивает, как ни в чем не бывало продолжая отдавать безжалостные приказы.

— И еще. Проверь счета «Nordic Trust». Мне кажется, они мутят что-то с оффшорами. Хочу утром увидеть полный отчет. Все.

Отключается, кладет телефон в карман, и продолжает ходить по комнате, баюкая Марка. А я так крепко уснула, что даже не услышала, как он проснулся.

А Вадим вот так запросто — одной рукой рушит чужие империи, другой — нежно качает своего сына.

Без него я бы ни черта не справилась. Просто утонула бы в своем страхе, позволила отчаянию сожрать остатки своего здравомыслия, расковыряла бы ядерный могильник чувства вины. А он просто пришел и решил все проблемы. Жестко и безапелляционно, но решил.

Даже не представляю, что бы я без него делала.

Но открыть рот и сказать «спасибо, что ты рядом», почему-то, не получается.

Мой телефон вибрирует входящим как раз в ту минуту, когда я уже совершенно отточенным жестом прикладываю бутылочку Марика к запястью, чтобы проверить температуру, хотя за месяц научилась доводить ее до нужной уже на уровне инстинктов.

— Сейчас, моя ты вечно голодная Морковь, — смеюсь, когда сын начинает выразительно, как моя личная золотая рыбка, открывать и закрывать рот.

Знаю, что в месяц большая часть, как мне кажется, его осознанных действий, это просто маленькая случайность, помноженная на мое бесконечное воображение, но мне все равно нравится думать, что он улыбается не просто так, потому что начинает изучать рефлексы, а потому что узнает мое лицо и запах.

Проверяю сообщение. Оно от Вадима, как всегда короткое и по делу: «Приземлился, буду примерно через час».

Ничего такого, но я перечитываю его пару раз. Пишу короткое «Ок», отправляю и беру Марка на руки.

— Папа вернулся, Морковка, — улыбаюсь, протягивая ему бутылочку, и к которой он тут же жадно присасывается, причмокивая, и его уже аппетитные щечки работают как у хомячка. — Точно чт0-то тебе привез. Как думаешь, что можно привезти из Нью-Йорка? Думаешь, «Форд»?

Он жмурится, длинные — совсем как у Вадима — ресницы, падают на щеки.

А еще у него такие же как у отца голубые глаза, их цвет уже стал заметно более выразительным, сочным, хотя какими они будут в конце концов, станет понятно только ближе к году. Так я прочитала в интернете. Я вообще много чего там прочитала, но для себя решила, что, как и что происходит с моим сыном — это наша с ним история, и в какие рамки он вписывается, а в какие — нет, мы решим сами, опытным путем.

Я быстро спускаюсь в гостиную, захожу на кухню.

Глина Петровна уже колдует у плиты, но, когда замечает нас — тут же бросает все дела и идет навстречу. Марка она просто обожает, говорит, что он самый идеальный малыш в этой Вселенной, потому что тихий, спокойный и какой-то как будто дисциплинированный. По крайней мере, сон, еда и туалет у нас точно по графику, как будто в его маленькое тельце встроен швейцарский часовой механизм.

— Вадим приедет, — улыбаюсь, стараясь, чтобы это выглядело хотя бы не в половину так счастливо, как ощущается внутри.

Мы с Авдеевым держим достаточно формальное общение, и Галина Петровна все про нас понимает, так что я не хочу быть той самой «глупо влюбившейся дурой», которая рано или поздно все равно попадет под каток под названием «договорные отношения».

— А я как раз мясо поставила, — улыбается Галина Петровна, осторожно трогая ладошку Марка, и он тут же переводит на нее взгляд, хоть и ненадолго, потому что еще только учиться фокусироваться. — И рис, и салат с базиликом и грушей, как Вадим Александрович любит.

— Может, сделаем кексы с миндалем? — предлагаю, подавшись порыву.

Помню, как в прошлый раз Вадим смолотил штуки три, хотя обычно к сладкому равнодушен. А то, что осталось, я предложила забрать для Стаси — он не возражал.

— Можно, — охотно соглашается Галина Петровна, и уже достает из ящиков все необходимое.

Я заканчиваю кормить Марика, прикладываю его столбиком к плечу и поглаживаю по спинке — мягкими движениями, чтобы он пару раз икнул. Видела, что так делает Вадим — смотрела, запоминала, повторяла. Так получилось, что все мои знания с курсов для молодых матерей, я благополучно забыла в первые дни в роддоме, и все, что знаю сейчас — знаю от Вадима.

Первые две недели были похожи на странный, лихорадочный сон. Вадим был рядом, как и обещал. Не постоянно, но его присутствие ощущалось почти физически, даже когда его не было в квартире. Он приезжал то утром перед работой, то иногда в обед, но чаще — вечером. Иногда оставался на ночь, безмолвной тенью располагаясь на диване в гостиной и по первому же «зову» радионяни поднимался к нам. Кроватка Марка перекочевала в мою спальню, и так получалось, что иногда Вадим засыпал с ним в кресле рядом с моей кроватью. И в такие ночи я не спала, а просто смотрела на него и впитывала как губка — вообще все: как дышит, как иногда морщится во сне или улыбается, как крепко держит сына, на удивление чутко. Он был моим молчаливым, отстраненным, но до странного надежным якорем в шторме из подгузников, колик и моей собственной паники.

Он не говорил никаких нежных слов и не утешал — он просто был. Менял Марку подгузники с такой сосредоточенной серьезностью, будто от этого зависела судьба его империи. Идеально разводил смесь в бутылочке, уверенно купал и уделял столько времени, сколько мог — даже чуть-чуть больше. А когда я, измученная очередным приступом плача Марка (только сейчас понимаю, что это было кратковременные вспышки, просто упавшие на «благодатную почву» моей выжженой родами гормональной системы), была готова сама разреветься от бессилия, Вадим молча забирал у меня сына, и тот почти мгновенно успокаивался на его широкой, сильной груди.

В середине третьей недели Вадим улетел за очередным контактом к янки, и на целых пять дней я осталась совсем одна.

Первый день был адом. Хаос, который мы до этого как-то умудрялись сдерживать вдвоем, обрушился на меня с силой цунами. Я бегала по квартире, как сумасшедшая, пытаясь одновременно покормить Марка, помыть бутылочки, поменять ему подгузник и не сойти с ума от недосыпа и одиночества. Плакала вместе с сыном, чувствовала себя самой никчемной матерью на свете и проклинала тот день, когда возомнила, будто могу справиться.

На вторые сутки что-то изменилось. Я проснулась с ощущением злой, холодной решимости. Вспомнила слова своего психотерапевта из Осло: «Если не можешь контролировать ситуацию, начни контролировать то, что можешь». Я достала блокнот, который купила еще во время беременности, и начала писать.

График. Расписание. План.

Я расписала весь свой день по минутам. Кормления, сон, прогулки, вечерняя ванна, контрольное взвешивание через день. Завела страницу для списка покупок. Отдельную — для наблюдений за Марком: сколько съел, сколько спал, как сходил в туалет. Это было смешно и нелепо, но это сработало. Этот блокнот стал моим огнетушителем против хаоса.

И я справилась.

Когда Вадим вернулся, он застал не заплаканную, измученную истеричку, а спокойную, немного уставшую, но собранную молодую мать, которая уверенно качала на руках своего сына. Он, конечно, не сказал ни слова, но мне показалось, что тень удивления, на минуту мелькнувшая в его синих глазах, сменилась уважением.

За следующих две недели, я не просто как-то прижилась в этом хаосе, но и научилась им управлять, и вдруг оказалось, что у меня есть время посмотреть сериал, помочь Галине Петровне на кухне, сбросить Виктору список покупок для Марка и даже немного потрещать в чате. Лори добавила меня в их маленький, закрытый мамский чат, где никто не мерился успехами детей и не делил материнство на правильное и неправильное. Там мы просто смеялись над своими страхами, делились дурацкими историями и поддерживали друг друга. И я впервые почувствовала себя… нормальной, адекватной женщиной, а не не влезающей в прокрустово ложе неправильной чушкой человека.