На первом посту стоял пулемет. Часовой-сержант узнал Фурье и поднял руку в приветствии. (Одно то, что Рейнач вдохнул в эту орду хоть какое-то понятие дисциплины, говорит о его личных качествах.)

— Ваш эскорт должен ждать здесь, мой генерал, — сказал он, словно извиняясь. — Новое распоряжение.

— Я знаю, — ответил Фурье. Никто из его людей об этом не знал, и он должен был предотвратить недовольство. — У меня назначена встреча с командующим.

— Да, сэр. Придерживайтесь освещенных мест, иначе вас подстрелят, приняв за бандита.

Фурье кивнул и прошел через пост к домам. Ему хотелось укрыться от дождя, но он медлил, оттягивая начало. Жако Рейнач был не только его соотечественником, но и другом. Он не был настолько близок ни с Хельзегеном из Северного Альянса, ни с итальянцем Тотти, ни с поляком Роянски, и ему положительно не нравился представитель Германии Ауэрбах.

Но матрицы Валти не имели ничего общего с эмоциями. Они просто предупреждали, что при некоторых условиях кое-что определенно случится. Это было знание, холодное как лед.

Здания главных офисов окутывала темнота, но несколько окон светилось. Рейнач установил электрический генератор — и совершенно правильно, поскольку его персоналу и ему самому приходилось работать круглые сутки.

Часовой впустил Фурье в здание. С полдюжины людей играли в кости, а туберкулезного вида секретарь надрывно кашлял над досье, написанном на старых счетах из прачечной, подвернувшихся под руку. Люди вскочили, и Фурье сказал им, что хочет видеть командующего, главу Совета.

— Да, сэр. — Офицеру было не больше двадцати лет, но его небритое лицо было изборождено морщинами, придававшими ему вид глубокого старика. Он очень плохо говорил по-французски. — Оставьте оружие здесь и входите.

Фурье отстегнул свой пистолет, думая о том, что именно это новое требование — разоружение руководителей перед встречей с Председателем Рейначем — привело Альвареса в ярость и негодование. Но этот декрет не был бессмысленным — Рейнач должен был знать о нарастающей оппозиции. Кое-кто уже созрел для того, чтобы применить оружие как аргумент в споре. Ах да, Альварес не был философом. Он был командиром Иберийских иррегулярных войск, и Фурье должен был использовать тот человеческий материал, который имелся у него в наличии.

Офицер обыскал его. И это было новое оскорбление, которое задело даже Фурье. Он подавил свой гнев, думая о том, как многое предвидел Валти.

Фурье прошел по темному коридору к двери, у которой стоял еще один часовой. Кивнув ему, он открыл дверь.

— Добрый вечер, Этьен. Чем могу служить?

Рослый блондин глядел на него, сидя за столом, и улыбался. Это была удивительно застенчивая, почти детская, улыбка. Что-то шевельнулось в душе Фурье.

До войны это был кабинет профессора. На рядах книг, скопившихся на полках, толстым слоем лежала пыль.

«В самом деле, мы должны больше заботиться о книгах, даже в ущерб борьбе с голодом, чумой и бандитизмом.»

Сзади находилось закрытое окно. Темные струйки воды стекали по чудом уцелевшему стеклу. Рейнач сидел рядом с лампой, повернувшись спиной к ночи.

Фурье сел. Кресло для посетителей натужно заскрипело под весом худого, но ширококостного тела.

— А ты не догадываешься, Жако? — спросил он.

Красивое лицо — одно из немногих чисто выбритых лиц, оставшихся в мире — повернулось к нему. Рейнач внимательно изучал Фурье в течение некоторого времени.

— Хельзеген, Тотти, Алексис… вся эта банда… но ты? Мы дружили много лет, Этьен. Я не думал, что ты пойдешь против меня.

— Не против тебя, — Фурье вздохнул и потянулся за сигаретой, забыв, что табака уже давно нет. — Не против тебя. Только против твоей политики. Я здесь, от имени всех нас…

— Не всех, — сказал Рейнач. Его голос был негромким и мирным. — Теперь я понимаю, как хитро вы подстроили удаление всех моих сторонников из города. Бреворт улетел на Украину устанавливать отношения с революционным правительством, Ференчи отплыл в Геную, чтобы собрать суда для нашего торгового флота, Яносек отправился воевать с бандитами в Шлезвие. Да, вы все тщательно подстроили. Но как вы думаете, что они скажут, когда вернутся?

— Они смирятся, — ответил Фурье. — Это поколение воспитано войной. Но как я уже говорил, я здесь для того, чтобы вести переговоры от имени моих сторонников. Надеюсь, что ты выслушаешь наши аргументы хотя бы от меня.

— Если это действительно только аргументы! — Рейнач откинулся в кресле, одна рука его сжимала рукоять пистолета. — Я уже слышал все ваши аргументы на Совете. Если ты будешь повторять их снова…

— То только потому, что я должен. — Фурье сидел, глядя на свои руки, сложенные на коленях. — Мы понимаем, Жако, что глава Совета должен обладать верховной властью во время чрезвычайного положения. Мы согласились оставить за тобой последнее слово… Но не единственное!

Его собеседник побледнел от сдерживаемого гнева.

— На меня достаточно клеветали, — холодно сказал Рейнач. — Они думают, что я собираюсь стать диктатором.

Этьен, после Второй мировой войны, когда ты уволился и пристроился на гражданке, как ты думаешь, почему я остался в армии? Не потому, что имел какие-то склонности к милитаризму. Но я предвидел, что в ближайшем будущем моя страна снова подвергнется опасности, и хотел к этому приготовиться. Неужели я похож на… Гитлера?

— Нет, конечно, нет, мой друг. Ты всего лишь следовал примеру де Голля. И когда мы избрали тебя руководителем наших объединенных сил, то не могли сделать лучшего выбора. Без тебя и без Валти… мы до сих пор бы воевали на Восточном фронте. Мы… Я… Мы считаем тебя своим освободителем, словно мы крестьяне, которым вернули их жалкие клочки земли. Но ты был не прав?

— Все делают ошибки, — улыбнулся Рейнач. — Я признаю свои. Я наделал множество ошибок, когда очищал от коммунистов…

Фурье упрямо покачал головой.

— Ты не понимаешь, Жако. Я вовсе не это имел в виду. Твоя самая главная ошибка, — то, что ты до сих пор не понял — настал мир. Война кончилась.

Рейнач ухмыльнулся.

— Ни одна баржа не может пройти по Рейну, ни единого километра железной дороги в рабочем состоянии, мы вынуждены драться с бандитами, с удельными князьками, с полубезумными фанатиками сотен разных сортов. Это похоже на мир?

— Это разница в… во взглядах, — сказал Фурье. — И человек — то же животное, в конце концов, если отвлечься от различий. Война морально проста: существует единая цель — навязать свою волю врагу. Не сдаваться внешней силе. Но полицейский? Он защищает все общество, частью которого является и преступник. Политик? Он должен идти на компромиссы, даже с маленькими группками, или с людьми, которых он презирает. Ты думаешь как солдат, Жако, и мы больше не хотим и не нуждаемся в том, чтобы нами командовал солдат.

— Теперь ты цитируешь этого старого дурака Валти, — прервал его Рейнач.

— Если бы у нас не было профессора Валти и его социосимволической логики, с помощью которой мы планировали нашу стратегию, мы бы до сих пор сражались с русскими. Никто не пришел бы, чтобы нас освободить.

Англосаксонские страны очень ослаблены после обмена ракетными ударами, и все их усилия сейчас сосредоточены на Азии. Они не смогли бы вторгнуться в Еропу, оккупированную Красной Армией, которой некуда было вернуться — их собственная страна превращена в радиоактивное кладбище. Мы должны были освободить себя сами, с нашей армией оборванцев, кавалерией на мотоциклах и самолетами, собранными из утиля. Если бы не план Валти, и, кстати, твое воплощение его, мы бы никогда не сделали этого. — Фурье снова покачал головой. Он НЕ МОГ сердиться на Жако. — Я думаю, этого достаточно, чтобы уважать профессора.

— Ну… это правда. — Рейнач заговорил громче. — Но он уже старик, говорю тебе. Бормочет о будущем, о долгосрочных планах… Мы же не можем питаться будущим? Люди умирают от чумы, голода и анархии прямо сейчас!

— Он убедил меня, — сказал Фурье, — я думал так же, как ты год назад. Но он обучил меня элементам своей науки и показал тот путь, по которому мы сейчас идем. Он старый человек, Эно Валти, но мозг под его лысым черепом еще замечательно работает.