— Но ведь ясно, что рамоскоп работал, — сказал капитан, чтобы что-то сказать.

Ху Фонг пожал плечами.

— Вряд ли — после того, как радиация повредила его чувствительные электронные части. Нет никакого смысла тормозить и ложиться на обратный курс, двигаясь на малой скорости, если и мы, и корабль получим смертельную дозу.

Межзвездный водород — примерно один атом на кубический сантиметр — чистейший вакуум для жителей Земли живущих на дне воздушного океана и дышащих смесью смога и испарений. Но космонавты (для которых водород — горючее, активное вещество, путь к звездам) даже такое количество атомов, встречающихся ежесекундно — смертельно; они ударяются о корпус и излучают гамма-лучи, несущие гибель, подобно проклятию ведьмы. И только защитные экраны способны защитить людей от этой опасности.

— А мы только-только достигли скорости в одну четвертую скорости света! — возразил капитан. — А ведь в более, чем в 99 процентах запусков автоматических зондов, не возникало никаких проблем!

— Эта система, очевидно, не годится для случая, когда у корабля масса намного большая, — ответил инженер. — Нам следовало сначала до конца выполнить программу испытаний звездолета в автоматическом режиме.

— Ты же знаешь, что у нас не было средств для установки дополнительных автоматических устройств, чтобы сделать это.

— Мы можем отправить на Землю сообщение. Следующая экспедиция…

— Сомневаюсь, что она будет. Да, хорошо, мы отправим домой сообщение. После чего, думаю, продолжим путь вперед. У нас еще есть четыре недели — правильно? — пока нас всех не скосит радиационная болезнь. Вся проблема не в том, как осуществить передачу сообщения на Землю, а в том, как сообщить об этом остальным нашим товарищам.

Впоследствии, оставшись наедине с изображениями Андромеды, Мэри и Теда, капитан подумал: «Я потерял больше, чем оставшиеся годы жизни, что я не прожил. Я напрасно потерял годы, прожитые мной без вас.

Что мне сказать вам? Что я пытался достичь своей цели, но меня ждала неудача и мне очень жаль? Но так ли это на самом деле? В этот час я не хочу лгать, особенно вам.

Был ли я прав?».

Да.

Нет.

О Господи, о черт, что мне ответить? Луна поднимается над облаком копоти. Комиссар Уэниг сказал мне, что нам следует оказывать поддержку последней Лунной Базе, пока изворотливый человеческий ум не найдет замену тем видам топлива из гигантских молекул, которые пока применяются. Но разве не говорил премьер-министр Объединенной Африки, что подобные производства необходимо запретить, тем что они недопустимо расточительны и любая нация, сохраняющая их, должна считаться врагом человеческой расы?

На улицах трещат автоматы. Откуда-то доносится пронзительный визг какой-то женщины.

Мамы здесь нет — это последнее, что я мог сделать в память о папе.

Через десять лет учебы я стану инженером-пищевиком или врачом, и тогда я, вероятно, буду настолько измотан работой, что мне будет наплевать на Луну. Еще через десять лет сидения за столом в канцелярии я стану толстым, и, возможно, меня будет приводить в ярость любое предложение потратить свои казенные деньги на…

…за исключением, быть может, защиты. В Сибири уже молятся этой странной, только что возникшей религии. И президент Европы сказал, что в случае необходимости его правительство предаст их анафеме, нанеся ядерный удар.

А корабль плывет меж звезд, и на борту его — экипаж мертвецов, от которых остались лишь кости. Через сто миллиардов лет он достигнет Границы… не границы пространства или времени (которого не существует), границы с маленькой буквы, но Границы с большой… и найдет пристанище в Зале Мерфи.

И пыль, созданная космическими лучами, начнет шевелиться, вновь обращаясь в кости; и от изъеденного радиацией остова корабля медленно отделятся атомы, из которых снова образуется плоть; и очнутся капитан и его команда. Они откроют глаза и взглянут на звезды, которые ослепительными шарами будут плыть над их головами.

— Вот мы и дома, — скажет капитан.

Гордый за себя и своих людей, он смело шагнет вперед с палубы в зал с пятьюстами сорока дверьми. Мимо него будут проноситься кометы, новые взорвутся с ужасающим великолепием, планеты начнут вращаться, а новая жизнь оповестит о себе криком, в муках появляясь на свет.

Кровля этого дворца вознесется вверх подобно горам на фоне ночной темноты и облаков света. Концы стропил вытянутся с краев крыши, обращаясь в головы драконов, а через порог двери, к которой капитан вел свою команду, шеренгой пройдут восемьсот человек. И только одно существо будет дожидаться их, чтобы приветствовать прибытие; и за этой фигурой будет лишь темнота.

Когда капитан поймет, кто перед ним, он поклонится до самого низу.

И тот возьмет его за руку.

— Мы ждали, — скажет он.

Сердце капитана екнет.

— Мэри тоже?

— Да, конечно. Все.

Я. И ты. И ты, будущий, если появишься на свет. В конце концов Закон Мерфи касается всех нас. Но мы, мои друзья, должны пройти к нему трудный путь. Наша удача никуда не убежит от нас. Наоборот, решение, которое могло быть сделано, уже принято. Так уж было установлено для всей нашей расы (как и для триллионов других, должно быть, задающих себе вопросы, а что же находится за их небесами), что бы мы ни делали, о чем бы ни мечтали. Нет, наша цель — сделать так, чтобы у каждого была отличная и безопасная жизнь и равное положение, и если это окажется невозможным, тогда ничто другое не будет иметь никакого значения.

Если я попаду в такое место (и я рад, что это всего лишь вымысел), я постараюсь не забыть, что мы делали, видели, знали, кем были и кого любили.

Зал Мерфи.

Повелитель тысячи солнц

(рассказ)

Да, — рассуждал я, — почти все, что человек способен представить себе, может обнаружиться где-нибудь в Галактике. Их до черта, этих планет, с фантастическим разнообразием условий, с самыми фантастическими формами жизни, разума и цивилизаций, так что можно встретить все, что угодно. Я и сам, к примеру, бывал на планетах, населенных огнедышащими драконами, или там, где гномы сражаются с гоблинами, коими в детстве нас пугали матери. А на одной планете я даже повстречал расу колдуний-телепаток, способных гипнотизировать людей на расстоянии. Готов поспорить, что нет ни одной даже самой невероятной сказки, которая не имеет своего воплощения где-нибудь на другом конце Вселенной.

— Угу, — согласился Лэрд. Слова его звучали удивительно мягко и тягуче: — Вот и я однажды выпустил джинна из бутылки.

— Вот как? И что случилось потом?

— Он убил меня.

Я уже раскрыл рот, собираясь рассмеяться, но что-то в поведении Лэрда заставило меня удержаться: слишком уж серьезен был он. Его бесстрастное лицо не казалось застывшей маской клоуна, начавшего плести что-то несусветное, отнюдь, в его глазах появилась какая-то скорбь, смешанная с холодным сарказмом.

Я не слишком хорошо знал Лэрда, да он ни с кем и не был в особо близких отношениях. Большую часть времени он проводил среди звезд, выполняя задания Галактической Инспекции и реже других своих товарищей возвращался в Солнечную систему, где почти не задерживался и мало с кем общался.

Он был высок — почти шесть с половиной футов — со смуглым лицом и орлиным взором зеленовато-серых и удивительно блестящих глаз. То, что он немолод, можно было увидеть лишь по седым волосам на висках. Он был вежлив со всеми, но не любил говорить о себе, да и редко смеялся. Старые приятели, знавшие его тридцать лет, рассказывали, что некогда это был самый веселый и беззаботный офицер Солнечного Флота; по их мнению, какое-то событие во время мятежа так повлияло на него, что ни один психолог никогда не согласится, что с человеком возможны такие перемены. Сам он хранил об этом молчание. Известно было, лишь то, что после войны он ушел в отставку и поступил в Инспекцию.