Она решительно вошла, почти отпихнув его. В комнате стоял кавардак — хозяин, как видно, здесь только спал и наспех ел. Он нерешительно приблизился. До начала сражения они общались только по службе и всегда по телефону. А потом удостоверились, что другой жив — вот и все.

— Я… я так рад тебе, Грилл, — заикался он.

— Не могу того же сказать о себе, — оборвала она. — Сядь. Мне надо ткнуть тебя кое во что носом, святоша ты поганый.

Он растерянно подчинился. Она увидела, как он ошарашен, и ей вдруг не хватило слов. Несколько минут они молча смотрели друг на друга.

На Дэниела Холма смотрели с экранов Лио с Каровых Озер, Мэтью Викери, президент парламента, и Хуан Кахаль, адмирал Империи. Четвертый экран только что погас, показав видеозапись речи Траувэя, Верховного вивана планеты Ифри, в которой тот призывал Авалон сдаться, пока не случилось худшего и всей Сфере не продиктовали более жесткие условия мира.

— Слышали, господа? — спросил Кахаль.

— Слышали, — ответил Лио.

Холм чувствовал, как стучит в груди и висках — не то что быстро, но тяжело, словно молот. Сейчас бы сигару, которой нет — или выпить, что ему не рекомендуется — или проспать год, чтобы никто не будил. Хотя мы еще не в таком состоянии, как адмирал. Если кто и смахивает на ходячую смерть, так это он.

— И что вы на это скажете? — старческим голосом продолжал Кахаль.

— У нас нет желания сражаться, — объяснил Лио, — или усугублять страдания наших братьев. Однако мы не можем отдать то, что стоило нашему народу таких жертв.

— Маршал Холм?

— Не станете же вы атаковать нас, пока на планете ваши люди, — напрямик сказал тот. — Правда, и мы не станем вечно держать их здесь. Я уже говорил вам, что мы не собираемся заключать сделки за счет мыслящих существ. Надо только обговорить сроки и порядок их возвращения.

— Президент Викери? — Адмирал перевел взгляд на следующий экран.

— Обстоятельства заставили меня изменить свое мнение относительно стратегической обстановки, адмирал, — с улыбкой ответил политик. — Но я по-прежнему не приемлю никакого абсолютизма. Мой уважаемый коллега губернатор Саракоглу всегда производил на меня впечатление столь же разумного деятеля. Вы недавно имели с ним продолжительную беседу. В ней, безусловно, участвовали и другие хорошо осведомленные умы. Не говорилось ли там о возможности компромисса?

Кахаль поник:

— Я мог бы спорить и торговаться с вами еще много дней. Но что толку? Я поступлю по собственному усмотрению и сразу изложу вам тот максимум, который уполномочен предложить.

Холм вцепился в ручки кресла.

— По мнению губернатора, можно считать, что Авалон уже выполнил многие условия перемирия, — тягуче говорил Кахаль. — Орбитальных укреплений больше не существует. От флота осталось немного, так что его реквизиция не будет иметь для вас большого значения. Более того, у вас на планете фактически находятся имперские войска. Остаются лишь технические детали. Будем считать, что наши раненые и медики — это и есть оккупационные силы. Вашу военную технику нужно будет взять под контроль; довольно одного-двух людей на станции для того, чтобы соблюсти условие неиспользования этой техники в случае разрыва перемирия. Ну и так далее. Общая мысль вам ясна.

— Спасаете лицо, — буркнул Холм. — Угу. Это понятно. Но что потом?

— Предстоит составить мирный договор, — ответил безжизненный голос. — Скажу вам строго по секрету: губернатор Саракоглу настоятельно рекомендовал Империи не аннексировать Авалон.

Викери забормотал что-то. Лио сохранил спокойствие. Холм испустил вздох и откинулся назад.

Они все-таки добились своего. Все-таки добились.

Разговор, конечно, еще не окончен. Впереди бездна всяких придирок и мелочей. Но это уже неважно. Авалон останется ифрийским — останется свободным.

«Сейчас заору от радости. Нет, не сейчас — слишком устал. Может, потом».

Главное его счастье, тихое и глубокое, заключается в том, что сегодня можно будет пойти домой — к Ровене.

Не было никаких внезапных прозрений, драматических сцен и прощений. Но был один час, который Аринниан всегда будет вспоминать.

Работа у отца перестала отнимать у него все время Он получил возможность вернуться к своим занятиям. И решил, что нет ничего непрактичнее практической деятельности, если она направлена не туда, куда надо. Табита согласилась с ним Она сама подала в отставку с действительной службы. Вскоре, однако, ей пришлось вернуться на свой остров и заняться делами — хотя бы ради семьи своего компаньона. А он все еще был привязан к Грею.

Он позвонил Эйат, которая снимала в городе комнату— Не хочешь ли покататься на лодке?

— Да, — ответила она каждым перышком.

Погода не совсем благоприятствовала прогулке. Когда они вышли из залива, пошел дождь. В борт хлестали оливковые волны. С пасмурного неба били длинные копья, колющие кожу и выбивающие фонтанчики из воды.

— Пойдем дальше или вернемся? — спросил он.

— Пойдем дальше. — Она смотрела на берег, чуть видный за кормой. В море не было никого, пусто было и в воздухе. — Такое одиночество, такой покой.

Аринниан кивнул. Он был раздет, и чистая влага копилась у него в волосах, стекая потом по телу.

Она глядела на него через кокпит с крыши каюты.

— Ты хотел мне что-то сказать, — сказала она мимикой, добавив в помощь пару слов.

— Да. — Румпель трепетал у него в руке. — Прошлой ночью, перед ее отъездом… — На планха говорить больше ничего не требовалось.

— Небесный мой друг, — выдохнула она. — Я так рада за тебя, так рада. — Она протянула к нему крылья, вздрогнула и убрала их.

— Это навсегда, — с торжественной дрожью в голосе произнес он.

— Я никого бы так не желала для тебя, как Грилл. — Эйат присмотрелась к нему. — Но тебя что-то беспокоит.

Он закусил губу. Эйат ждала.

— Скажи, — вымолвил он наконец, опустив глаза, — ты видела нас со стороны. Как по-твоему — стою ли я ее?

Она ответила не сразу. Не услышав «да, конечно», которого ожидал, Аринниан испуганно взглянул на нее, но не осмелился прервать молчания. Волны гремели, и смеялся дождь. Наконец она сказала:

— По-моему, она обязательно добьется того, чтобы ты стоил.

Он проглотил пилюлю. Эйат начала извиняться, но как-то нерешительно.

— Я давно уже чувствовала, — сказала она, — что тебе нужен кто-то вроде Грилл, чтобы ты понял: то, что плохо для моего народа, хорошо для твоего… в этом смысл и цель вашей жизни.

Он собрался с духом и сказал:

— Да, я знал это — в теории. Табита предстала передо мной как блистательный факт. Раньше я ревновал. Да и сейчас ревную, а может, буду ревновать до самой смерти, не в силах себя побороть. Но она стоит того — стоит всего на свете. Я наконец-то понял, Эйат, сестренка, что она — не ты, а ты — не она, и хорошо, что вы обе такие, какие есть.

— Она подарила тебе мудрость. — Эйат съежилась под дождем.

Аринниан воскликнул, видя ее печаль:

— Позволь мне передать этот дар тебе. То, что случилось с тобой…

Она растерянно взглянула на него.

— Разве это хуже того, что случилось с ней? И я не прошу пожалеть меня (человеческое слово), сам виноват, но думаю, что мне пришлось еще тяжелее, чем вам обеим, когда я воображал, что телесная любовь грязна, что она в корне отличается от той любви, которую я питаю к тебе, Эйат. Теперь нам надо помочь друг другу. Я хочу, чтобы ты разделяла мои надежды.

Она спрыгнула вниз, приковыляла к нему, обняла его крыльями и положила голову ему на плечо, шепча что-то. Капли дождя сверкали в ее гребне, словно бриллианты короны.

Договор был подписан во Флервиле, в конце зимы. Церемония была самой скромной, и ифрийские делегаты почти сразу же отправились домой.

— Не слишком разгневанные, — заверил Экрем Саракоглу Луизу Кахаль, которая отклонила его приглашение присутствовать. — Они, в общем, философски отнеслись к своей потере. Но было не слишком-то удобно настаивать, чтобы они проделали весь наш ритуал. — Он достал сигарету. — Я и сам, откровенно говоря, рад, что все уже позади.