Говорила она только о незначительных вещах, тем временем мысли ее витали в другом месте. — Форсквилис поколебалась. — Мысли о мужчине. Неописуемые мысли, я это знаю. Она словно дымом огня заполнила всю комнату своей похотью. Корентин поморщился.

— Верю. Среди нас на свободе демон. — Он рывком отвернулся от нее. — Я и сам ощущаю его власть. Простите меня, королева. Вы слишком миловидны. Мне лучше вас избегать.

— Думаете, я не испытываю сильных желаний? — воскликнула она. Некоторое время они молчали, сдерживая дыхание. Оба трепетали.

— Ничто не в моих силах, — наконец, вымолвил он. — Грациллоний увел римских солдат, половину моей паствы, сильную половину. Не осталось никого, кроме нескольких женщин, детей и престарелых. Я тоже немолод, к тому же один. Я бы молился, если б вы нашли способ как-то справиться с… с вашими богами, прежде чем истинный Бог всецело не предает Ис их власти.

У нее комок подступил к горлу.

— Я знаю, что должно произойти. Это мне предельно ясно. Король должен умереть. Тогда они успокоятся, и Дахут станет новой Бреннилис.

— Королева убийцы ее отца, — смутился Корентин. — Как и вы.

— Как и я. Его руки у меня на груди, его вес на моем животе, его толчок в мою поясницу. — Форсквилис откинула голову и рассмеялась. — Самое то. Наказание за мое упрямство. Однажды боги сказали мне свое слово, глухой зимой под затмение луны. И я отказалась.

— Что они сказали? — потребовал Корентин.

— Будь я осторожней, Граллон сейчас лежал бы мертвым, — завизжала она. — Суффеты предоставили бы нам нового короля, как встарь, когда смерть наступала не в результате священной битвы. Наверняка это был бы какой-нибудь простак для Дахут, чтобы она вила из него веревки. Наверняка боги бы меня простили, да, благословили бы меня, быть может, даже смертью в эту самую зарю. Но я их отвергла.

Корентин так и застыл на месте.

— Убийца Грациллония? — И добавил медленно: — А что, если бы вместо этого умерла Дахут? Ужасно так говорить, но…

Форсквилис яростно замотала головой.

— Нет! Может, нашлете на Ис чуму, или еще что-нибудь похуже? Что бы ни происходило, богам нужна кровь Граллона. А Дахут является их жрицей, которая создаст новую эру.

— И поэтому нам остается только ждать, когда зло одержит победу?

— И вынести то, что нас ждет потом. — Она успокаивалась. — Хотя вы сами говорите неверно. Боги вне зла или добра. Они есть.

— Христос существует по-другому.

— Насколько он силен?

— Больше, чем вы можете понять, дитя мое. — Корентин крепче сжал посох. — Думаю, мы сказали все, что было нужно. Я возвращаюсь заклинать Его смилостивиться над Исом. Ваше имя будет вторым у меня на языке, сразу после имени Дахут.

— Доброй ночи. — Она осталась стоять на месте, возле высокого, колеблющегося пламени лампы, и предоставила ему самому найти дорогу из дома.

На диком ветру мчались облака. В их лохмотьях то и дело мерцали звезды. Полная луна, казалось, рассеялась над восточными холмами. Она отбрасывала на края облаков серый свет, свет, который мигал на расположенной под ними земле и превращал гривы волн в летящий огонь.

В правой руке громадного мужчины качался большой фонарь. Левой он держал за талию спутника поменьше, одетого, вероятно, в мужской наряд скоттов. Ветер развевал их плащи и резко завывал у ступеней.

— Разве я тебе не обещала, что ты хорошо повеселишься в Нижнем городе? — спросила Дахут.

— Обещала, — отвечал Ниалл, — и сдержала слово. Жаль, что мне приходиться прощаться.

— О, нам это пока не обязательно. Смотри, вон там дом вдовы. Пойдем в комнату Киана, разопьешь чарку вина со своим проводником.

Ниалл крепче прижал ее к себе. Она склонилась ближе.

Поднимаясь наверх, они поиграли в бег на цыпочках. Но едва в маленькой убогой комнатушке закрылась дверь, оба внезапно посерьезнели. Он поставил фонарь, повернулся к ней лицом, взял за плечи. Она пристально смотрела за его плечо распахнутыми глазами, губы припухли. Он наклонился и целовал ее долго и нежно. Она бросилась к нему. Она искала языком между его зубов. Руки ее блуждали вокруг. Его же руки были медлительными, двигались ласково.

— Любимая, любимая, — немного погодя пробормотал он. — Не спеши ты так. У нас впереди целая ночь.

Он начал ее раздевать. Дахут стояла на месте, сначала мяукая, потом мурлыкая, когда его губы и ладони исследовали каждый разоблаченный кусочек. Когда она была обнажена в янтарном свете, он сам быстро разделся. Женщина раздвинула ноги. Мужчина зарычал, подошел к ней, повалил их обоих на убогое ложе. Он не переставал ее ласкать, в искусном поиске того, что доставляло большее наслаждение. Она вздрагивала и стонала. Когда он, наконец, овладел ею, это тоже было похоже на лодку, плывущую через прибой, пока они не взобрались на гребень большой полны и мягко с нее не слетели. Потоки утихли.

— До сих пор никогда ничего подобного не было, — прошептала она в его объятиях.

Он улыбнулся в благоухание ее волос.

— Я сказал тебе, дорогая, что у нас ночь впереди. И после много-много ночей.

— Это будет ваш день, сэр, — сказал Админий. — Ступайте, победите их.

Грациллоний попробовал улыбнуться сверху вниз, в лицо с кривыми зубами, и погрозил пальцем прежде, чем повернуть восвояси. Это все, что он мог сделать после того, как его представитель нарушил все правила и преодолел смятение римлян, притащившись от казарм к правительственной гостинице и спросив, как идут дела, чтобы пожелать ему удачи. Сам Грациллоний уже ожидал меньшего, чем тогда, когда только приехал.

Натянув накидку от холода, он шел по улицам. Пока что меж высоких стен они были сумеречными, движения было мало движения. Те колеса и копыта, что двигались мимо, казалось, производили шума больше обычного, гудя по булыжникам. Вдали над крышами в ясном небе раннего утра таяла подточенная луна. Въезжая через западные ворота Треверорума он увидел, что за пятнадцать лет мало что переменилось. Или таково было первое впечатление, но после ему пришлось несколько дней прождать своего вызова. Теперь ему казалось, что город менее занятой и менее населенный, более захудалый и беспорядочный, чем прежде. Сельская местность, по которой он проезжал, тоже зачастую выглядела бедной и преходящей, хотя в это скудное время года судить было сложно.

Базилика, конечно же, была все так же огромна, и он с удовлетворением отметил, какой нарядной там была охрана. Сегодня у него не будет возможности побродить, если назад его поведут на пытки. Когда мелкий чиновник взял у него плащ, король понял вдруг, что его туника стара, починена хорошо, но видно было, что она уже штопанная. Прежде эта мысль не приходила ему в голову, но едва ли ему теперь часто приходилось одевать римскую штатскую одежду. Что ж, исанское одеяние было бы тут бестактным. Еще он коротко обрезал волосы.

Движение породило в коридорах шепоты. Мимо сновали люди, официальные лица, помощники, писцы, агенты, лакеи. Слуги государства, в основном они были накормлены и одеты лучше, нежели простые люди вне стен этого здания. Но их было меньше по сравнению с тем, что помнил Грациллоний, и значительная их часть была немускулистая, безбородая, с высокими голосами и припудренной морщинистой кожей. Двое таких служили секретарями для подслушивания. Феодосий, а после него Онорий вернули на гражданскую службу этих скопцов из Персии, которых уволил Максим. Принцип стал Грациллонию понятен, не имея в своих планах заводить сыновей, такие люди не должны были питать мятежных надежд. Так же он понял, что условия эти они сами себе не выбирали. Тем не менее у него кишки заворачивало при виде их.

Было почти что облегчением войти в палату, отдать честь преторианскому префекту и стать под внимательное обозрение своих врагов. Он пережил легкий шок, увидя, кто там присутствовал, и больше не казалось нелогично странным, что кто-то другой сидел на троне, который когда-то занимал Максим.