Руфиний достал подсумок.

— Сегодня за ужином обменяемся подарками, достойными друг друга, — сказал он. — Сейчас же я подарю тебе самую дорогую вещь, которую ты не должен никому показывать.

Он развернул обертку и вытянул ладонь. Эохайд взял в руки предмет и поднес к глазам. Это был череп сокола с выгравированной на лбу стрелой.

— Этой зимой я навестил колдунью. Она живет в лесу, — сказал Руфиний. — Я попросил ее помочь мне. Она произнесла заклинания и сделала вот это, хотя у нее действует только одна рука. Она сказала, что этот амулет принесет тебе удачу.

Эохайд недоверчиво повертел амулет.

— Что ты ей за это дал?

— Ничего, — ответил Руфиний. — Она поблагодарила меня. Она тоже хочет отомстить за Ис и… за Граллона, которого любит.

Праздник Белтейна отметили в том году с размахом, какого не могли припомнить и старожилы Миды. К Тамиру стекались толпы людей, изъявивших желание пойти с Ниаллом в поход на юг сразу после праздника. Торжества продолжались три дня. Повсюду стояли палатки, развевались яркие знамена, сверкало оружие. На священной горе собрались короли и их жены.

Толпы любопытных хотели увидеть кроме Ниалла и других королей. В пиршестве принимал участие и Конуалл Коркк из Муму. Воины, сопровождавшие его, были прекрасны и вместе с тем ужасны. Гремели колесницы, скакали всадники, лошади вставали на дыбы, колыхались пики, словно зрелые колосья на ветру. Блестели щиты, ревели горны.

Королю Конуаллу вовсе не хотелось сражаться против римлян. Он и приехал сюда, надеясь остановить задуманное Ниаллом предприятие.

В этом он, однако, не преуспел.

— Я боялся, что слова мои его не разубедят, — признался он потом. — Но во имя дружбы должен был сказать их.

— Благодарю тебя за заботу, — сказал Ниалл, — но лучше будет, если ты прибавишь свою силу к моей.

Накануне похода они сидели друг подле друга за пиршественным столом. Мясо съели, тарелки убрали. Слуги подливали вино. К дыму очага и копоти ламп примешивался запах пищи. Отблески огня играли на щитах, золоте, серебре и бронзе, янтаре и драгоценных камнях. Люди сидели на длинных скамьях, слышались разговоры и смех, однако во всем этом чувствовалась какая-то натужность, словно каждый изо всех сил старался казаться веселым.

— Я прежде всего думаю о своей стране, — сказал Конуалл. — Ведь торговля с римлянами нам выгодна.

— Да ведь ты и с Исом раньше торговал, — остановил его Ниалл. — Никогда бы, милый мой, не подумал, что ты боишься.

Конуалл поднял голову. Волосы его с годами не утратили огненного цвета.

— Я просто пытаюсь быть благоразумным, — сказал он. — Зачем обижать римлян и их Бога? В Муму тоже много христиан.

— И поэтому хочешь остаться дома? — Насмешка Ниалла была бессмысленна, да он и сам это сознавал. Они уже не раз обсуждали причины, по которым Конуалл считал экспедицию ненужной: добыча, по его мнению, не стоила такого риска. Ниалл же рвался вперед — к славе, богатству. Объявив во всеуслышание о своих намерениях, на попятный пойти уже не мог.

— Вовсе не поэтому, — спокойно ответил Конуалл, — и ты прекрасно это знаешь. Думаю все же, что будущее за Ним. Я, разумеется, отправлюсь к богам своих отцов, но очень может быть, что после меня Кэшел понесет на себе Его крест.

Ниалл покосился на друидессу Этайн, единственную женщину среди присутствующих. Лицо ее было непроницаемо. С тех пор как Этайн вырезала на четырех тисовых прутьях знаки огама, она, не сказав ничего о результатах гадания, замкнулась, и по лицу ее ничего нельзя было прочесть.

Внезапно взъярившись, Ниалл воскликнул:

— В Миде это у Него не пройдет! — И повернулся к Литеру, младшему своему сыну, наследнику королевства. (Танист Нат Ай поклялся, что в положенное время передаст ему трон.) Шестилетнему мальчику разрешалось сидеть за столом рядом с мужчинами. Вел он себя спокойно: такой уж был у него характер, однако в спорте и единоборстве проявлял азарт и сноровку, радующие отца.

— Поди сюда, сын, — позвал Ниалл.

Лигер повиновался. Вытянувшись, встал перед отцом; волосы ярко блестели. Ниалл наклонился и положил ему на плечи руки.

— Завтра от тебя уеду, — сказал Ниалл. Кругом все постепенно стихло. Так от брошенного камня расходятся на воде круги.

— Возьми меня с собой! — воскликнул Лигер.

Ниалл улыбнулся:

— Ты еще слишком молод, мой милый, — а потом, внезапно помрачнев, сказал: — Но ты должен сейчас передо мной поклясться.

Голос Лигера дрогнул:

— Готов поклясться, отец, что бы это ни было.

— Поклянись, что никогда не присягнешь римским богам.

— Это слишком тяжелый обет для короля, — сказал обеспокоенный Конуалл. — Кто знает, что будет с ним и с его народом?

— По крайней мере, он не уронит достоинство старой Эриу, — заявил Ниалл. — Выполнишь ли ты мой наказ, сынок?

— Да, — прозвенел на всю комнату детский голос.

На подъезде к морю дорогу Ниаллу перебежал заяц, спасавшийся от лисы. Король подозвал к себе людей, оказавшихся свидетелями этого происшествия, и приказал никому об этом не рассказывать.

— Незачем пугать людей перед сражением. — Он поднял лицо к небу. — Я пойду туда, где ждет меня Морригу.

Старый его оруженосец Вайл Мак-Карбри не сказал ничего, однако худое лицо его омрачилось.

Прошло лет тридцать с тех пор, как в устье Боанда собиралась такая большая флотилия. Шлюпок, стоявших на берегу и покачивавшихся на волнах, было не пересчитать, так же как и воинов, сновавших вокруг. Более дюжины галер саксонской работы стояли на якоре у побережья. Ниалл прибил к форштевню своего корабля череп римлянина. В этот раз корпус корабля был выкрашен в красный цвет, цвет крови и огня.

День был безоблачный. Воины дружным криком приветствовали своего короля. Поднятое кверху оружие сверкало под солнцем. Рубашки и килты, плащи и щиты создавали многоцветную радугу. Сотни чаек носились над головой. Казалось, с неба летят снежные вихри. Ниалл спрыгнул с колесницы и быстро зашагал к кораблю.

Вайл, прищурившись, поднял голову и тихо сказал Катуэлу, королевскому вознице:

— Последний раз, помнишь, огромный ворон уселся на его щит. Что-то будет сегодня?

— Боюсь, больше мне его не возить, — сказал Катуэл. И поспешно добавил: — Я ведь уже не прежний легконогий юноша. Однако горжусь тем, что именно мне он доверил держать вожжи перед его последним походом, — поморщился. Опять он сказал что-то не то.

В своих предчувствиях он был не одинок. Последние месяцы то и дело случались события, предвещавшие беду. Это были не только мелочи, например, кукушка, прокуковавшая слева, но и приметы посерьезнее: в канун праздника Белтейна из могил доносились ужасные стоны. Старые женщины вязали амулеты для сыновей. Жрицы гадали и качали головой.

Это не было предчувствием тотальной катастрофы, такой, например, что случилась в Исе. Просто людям казалось, что их подстерегает большое горе, хотя никто не мог бы сказать, какое именно. Похоже, Ниалл, покоритель Севера, не разделял их настроения. Воины старались заглушить сомнения и с радостными криками следовали за своим повелителем. В откровенные разговоры с друзьями они не пускались, поэтому никто не знал, насколько глубоко и широко разлился этот холодный поток. Шум за спиной напоминал Ниаллу объединенный хор волков и диких котов.

Он пошел вброд к своему кораблю, схватился за перила и в один прыжок оказался на палубе. Высокий и красивый встал на носу корабля. Солнце осветило ему голову, и волосы зазолотились, как в юности. Взял в руки красного петуха и принес его в жертву Мананану, сыну Лера. Мечом отрезал ему голову и обмазал кровью птицы череп римлянина.

— Когда я с победой вернусь домой, принесу тебе в жертву белого быка, — закричал он.

Воины пошли к кораблям. Загремели весла, и флотилия двинулась в море.

Ниалл ни разу не оглянулся на свою землю.

Прошел первый день пути. Они разбили лагерь к югу от реки Руиртех в Койкет Лагини. Их никто не побеспокоил. Скота они, правда, тоже не обнаружили, даже отар не было. Перед ними раскинулось безлюдное побережье. Люди так и не оправились от горя, которое принесла им сатира Лэйдхенна. «Когда же они придут в себя, — думал Ниалл, — наверняка отомстят». Да ладно, он за себя постоит, но на этом дело не кончится: после него придется разбираться Нату Ай, а за ним — настанет день — и Лигеру. Такова уж участь короля.