Грациллоний остановился у дуба и спешился. Фавоний заржал. Он привязал жеребца. Нимета, должно быть, услышала и вышла из дома. Волосы ее — единственное яркое пятно на блеклом фоне. Остановившись перед Грациллонием, она молча на него смотрела. Похоже, им обоим трудно было начать разговор.

— Ну, и как ты тут? — спросил он ее наконец. Он не видел ее несколько месяцев. С тех пор она сильно похудела. Носик с горбинкой осыпали веснушки. Рукава простого серого платья были немного коротки, и он заметил, что правая ее рука усохла почти до кости.

Резкая манера осталась при ней.

— Я знаю, почему ты приехал.

Плохое начало.

— Я так и предполагал, — ответил он. — Но как ты смогла?

Она грустно засмеялась:

— Не с помощью колдовства. Мне рассказали. — Холодность ее исчезла. Она сморгнула слезы, и, задрожав, бросилась ему на грудь. — Ох, папа!

Грациллоний прижал ее к себе, гладил по буйной шевелюре.

— Ты ведь тоже любила Руфиния, правда? — бормотал он.

— Да, он б-был добрым и веселым, и он так любил тебя, даже когда все мы от тебя отвернулись… — Она отстранилась и сердито стряхнула слезы левой рукой.

Он не удержался и задал мучивший его вопрос:

— Что это было? Часовой не уверен в том, что увидел. Ему показалось, что там была женщина, бледная, как луна, но… мы не знаем. Искали и на берегу, и в реке, но тела так и не нашли.

Нимета взяла себя в руки.

— И не найдете, — сказала тихо и холодно. — Его унесло в море.

— Ты в этом разбираешься. Можешь ли сказать… что это было?

— Дахут.

— Может быть, демон в ее обличье?

— Она сама. Она утонула вместе с Исом, но Они не дали ей умереть.

Он подозревал это, но молился, чтобы подозрения его оказались неправдой.

— А кто такие Они? — спросил он.

— Те Трое. Они назначили ее своим мстителем за город.

— Отчего ты так уверена? Откуда ты это знаешь?

— Из снов, гаданий. Из тех картин, что я видела в пруду и в дыме жертвенного огня.

— Но ведь ты могла и ошибиться. Все эти годы ты живешь здесь одна, так и с ума сойти недолго.

В голосе послышалась горечь:

— Пришел ли бы ты ко мне, если бы не верил, что я скажу правду? Отец, я знаю этих богов. Я последняя из их почитателей.

Горло ему стиснуло.

— Ты служишь богам, которые убили твою мать. Почему?

Она слабо пожала здоровым плечом:

— Они всегда были на этой земле. Других богов у меня нет. Эпона и остальные боги превратились в эльфов, фантомов, да я и сомневаюсь, что они пришли бы ко мне, если бы я их позвала. Вотан и его воинство — чужестранцы. А для того чтобы быть свободной, у меня должны быть силы. Я получаю их от Лера, Тараниса и Белисамы.

— У Христа силы больше.

Она напряглась:

— Он лишил бы меня свободы.

Ненависть исчезла, а на ее место пришла сильная жалость к ней и огромная усталость.

— Я часто слышал такое возражение, — сказал он. — В который раз я тебя прошу: подумай. Разве Верания рабыня? Пойдем же со мной. Она будет тебе сестрой, и пока я жив — ты будешь сама себе госпожа. И потом тоже, если Господь позволит мне построить то, что я стараюсь построить. Пойдем же домой, Нимета. Ведь ты моя дочь и дочь Форсквилис, которую я любил.

Страх, который увидел он в расширившихся зеленых глазах, полоснул его по сердцу. Подняв левую руку, как бы защищаясь, она прошептала:

— Дахут найдет меня.

— Что? Тебя?

— Ведь это я помогла Руфинию в убийстве Ниалла.

«Ради меня», — понял он и хотел снова прижать ее к себе, но не смог пошевелиться.

— Она и не умирает до сих пор, потому что хочет отомстить за Ниалла. Ей известно, где находятся все те, кто лишил его жизни, — Нимета покачала головой, от резкого движения высохшая рука ее качнулась. — В Стегир, думаю, она приплыть не может. Из моря сюда не попасть. А вот в Одиту она вполне может попасть.

Замолчала и вроде бы успокоилась. Грациллоний ощупью пробирался к здравому смыслу.

— Руфиний был язычником… хотя нет, он, скорее всего, ни в кого не верил. Ты же… Христос защитит тебя.

— Если я его приму. — Дочь покачала рыжей головой. — А в сердце моем нет этого.

Ну а что же он сам? — подумал он. Зачем он искал Христа? Может, хотел защиты от зла? Ему казалось, что Христос стоит между миром и хаосом, словно центурион между Римом и варварами. Грациллоний знал, что Христос жил, так же, как знал, что есть император, пусть он и не видел ни того, ни другого. Христом он восхищался, но любил ли он Его?

— Он примет тебя, если попросишь, — сказал Грациллоний.

Гордыня ее вдруг сломалась. Она посмотрела в темноту леса.

— Примет ли? — прошептала еле слышно. — Сможет ли? Отец, ты не знаешь, что натворила я за свою жизнь.

На душе стало еще тяжелее.

— Я знаю больше, чем ты думаешь, — сказал Грациллоний. — Воды Его смывают с нас все грехи. — «Вот почему до сих пор я не принял крещение», — подумал он.

— Ну так что же, поговори со своим епископом о Дахут, — сказала она, пытаясь сохранить независимость. — Я рассказала тебе все, что мне стало известно.

— Нимета, — умоляюще сказал он, — ты не должна больше страдать в одиночестве, бедности, страхе. Позволь же тем, кто тебя любит, помочь тебе.

К ней снова вернулась храбрость.

— О, да у меня не так все плохо. У меня есть дом, кошки… — Она даже улыбнулась. — Ты их не видел. Они в доме. Три котенка. У меня свобода и этот дремучий лес… — голос ее дрогнул: — Папа, лишь о тебе я иногда плачу.

В лесу застонал ветер. Упали первые капли дождя.

Саломон застал Грациллония за работой в нескольких милях от Конфлюэнта. Что ж, человек должен трудиться, как бы ни было тяжело у него на сердце.

Как-никак, он куриал и отвечает за жизни многих людей, а люди нуждаются в достойном существовании. Нельзя же без конца тратить пиратское золото. После женитьбы он вошел в партнерские отношения с Апулеем. Сенатор финансировал работы, а Грациллоний — сын фермера, солдат, правитель — осуществлял их. Партнерство их в этом году дало отличные результаты. Большие территории расчистили под пахотные земли. Грациллоний занялся коневодством. Фавоний был племенным жеребцом, и он намеревался вырастить много таких лошадей, подыскивая где только мог лучших племенных кобыл. Это сулило надежный и постоянный доход. Рим всегда будет нуждаться в кавалерии.

В тот день огораживали луг, и Грациллоний трудился вместе со всеми. Работа не приносила ему прежней радости. Впрочем, последнее время никакая работа его не увлекала. Ну что ж, хоть мышцы разомнет. Саломон, как обычно, примчался на бешеной скорости, натянул поводья, так что лошадь встала на дыбы.

— Привет! — закричал он.

Грациллоний прищурился. Солнце окружило нимбом голову с каштановыми, как у Верании, волосами. В свои шестнадцать Саломон пока еще не брился, но выглядел уже как вполне взрослый юноша. Подростковая неуклюжесть исчезла, тело стало крепким и гибким. На нем были полосатая туника и бриджи сумасшедшей расцветки.

— Что ты носишься как угорелый? — проворчал Грациллоний.

Саломон слегка поморщился, но не осмелился противостоять резкости зятя.

— Вы хотели узнать, когда вернется Корентин. Так вот: он вернулся.

«Такое событие оправдывает галоп, — подумал Грациллоний. Надо сегодня же встретиться с епископом».

— Спасибо, — поблагодарил он Саломона. Дав указания старшему рабочему, вскочил на Фавония.

С неба лился благодатный свет. Над белым клевером летали пчелы. Щекотал ноздри запах дикой моркови. Кружевные листья ее напоминали морскую пену… Какая погода сейчас в Исе? Ему представился туман, огромные волны, бьющиеся о скалы, и руины. Злые силы вроде бы ненавидят солнечный свет. Ныла душа.

Возле поросшей травой крепостной стены Саломон попрощался с ним и ускакал, видимо, в поисках более веселой компании. Грациллоний продолжил путь. Церковь все еще строили. Корентин надеялся сделать ее собором и открыть до наступления зимы. Расширение и украшение здания, возможно, будет продолжаться еще несколько десятилетий. Грациллонию это казалось странным, но что поделаешь, наступают новые времена.