Мы вошли. Взмахом руки он указал нам на циновки. Вся мебель комнаты состояла из этих циновок, пары дешевых столов и полок, лично сколоченных им из подобранных в мусоре досок и забитых книгами и кассетами. Старинная японская ширма — копия, конечно же, — закрывала дальний конец комнаты, где находились небольшая плита и хитрое, специально для него предназначенное канализационное устройство. На стенах — два свитка, горный пейзаж и сострадательный Будда.

Адзель засуетился, заваривая для нас чай. Он до сих пор не сумел привыкнуть к тесноте своей комнаты, дважды мне пришлось проявить чудеса ловкости, уворачиваясь от его хвоста (я ничего не сказал, иначе Адзель убил бы добрые полчаса на извинения).

— Я очень рад вас видеть, — прогудел он. — Однако из беседы по телефону я понял, что вы находитесь сейчас не в самых хороших обстоятельствах.

— Мы надеялись, что ты поможешь нам успокоиться, — сказала Бетти. Я лично чувствовал некоторое недовольство. Спору нет, Адзель — прекрасный товарищ, но неужели нам с Бетти не хватило бы для успокоения компании друг друга? Последние недели я и так почти ее не видел.

Адзель подал чай. Чайник у него был пятилитровый, но — благодаря, возможно, этим занятиям микрометрикой — мой далеко не миниатюрный друг прекрасно обращается с самыми крошечными и нежными чашками и способен провести чайную церемонию по полной программе. Чем он и занялся в приличествующей такому случаю тишине. Я внутренне кипел, как тот чайник. Прелестный, возможно, обычай, но разговор со Снайдером как-то не прибавил мне любви ко всем восточным традициям, вместе взятым.

В конце концов Адзель поставил флейтовую музыку, присел перед нами — то есть опустил на циновку заднюю часть туловища и привстал на передние колени — и торжественно произнес:

—= Прошу вас, друзья, поделитесь со мной своими бедами.

— Да мы их столько раз уже пережевывали, — сказала Бетти. — Я пришла сюда, чтобы мирно посидеть.

— Конечно, — с той же торжественностью ответил Адзель. — С величайшей охотой вас поддерживаю. Не хотели бы вы вместе со мной провести краткую трансцендентальную медитацию?

Вот тут уже я не выдержал.

— Нет!

Адзель и Бетти удивленно обернулись на этот истошный вопль, и я тут же начал оправдываться:

— Простите, пожалуйста… но… путаница все какая-то, и все идет наперекосяк и…

Огромная четырехпалая лапа опустилась на мое плечо и сжала его — мягко, чуть-чуть, совсем как мамина рука.

— Расскажи мне все, Джимми.

И тогда меня словно прорвало, я начал торопливо, взахлеб описывать свое нелепое, дурацкое положение.

— Снайдер просто не понимает, — закончил я. — Ему кажется, что все эти уравнения, факты можно освоить за несколько дней.

— А разве нельзя? Например, гипнопедия…

— Ну что ты говоришь, разве сам не понимаешь? Ну да, могу вызубрить все, как попка, но только знания эти не проникнут в меня до мозга костей — где им и следует быть. А потом на экзамене мне подкинут задачку, требующую оригинального мышления. И ведь обязательно подкинут — иначе как определить, сумею ли я справиться, если в космосе возникнет чрезвычайная ситуация.

— Или на незнакомой планете. — Длинная голова понимающе кивнула. — Да-а.

— Это не про меня — купцы, их приключения, — с горечью сказал я. — Но ведь и на регулярных транспортниках всякое бывает.

Некоторое время он смотрел на меня в упор, а затем пророкотал:

— Один знакомый говорит пару слов другому — так действует ваша техническая цивилизация, или я ошибаюсь? Зоту. Есть у тебя хоть какая возможность быстро справиться с этой задачей и вернуться к своей настоящей работе?

— Нет. Мастер Снайдер говорил о демонстрационном стенде или передвижной платформе для шествия. Для этого придется изучить культурную атмосферу, разработать общую схему, согласовать ее с местным комитетом, сконструировать эту штуковину — и упаси Бог, если она окажется малозрелищной либо малоэтнической, — затем построить ее, испытать, найти промахи конфигурации, исправить их и… А к тому же — какой из меня художник? Какую бы хитрую механизму я ни сделал, вряд ли ойа окажется шибко впечатляющей.

— Адзель! — неожиданно вмешалась Бетти. — Ты же знаешь о Древнем Востоке гораздо больше нас. Может, у тебя есть какие предложения?

— Возможно, возможно. — Раздался звук, вроде как при работе рашпилем. Воданит задумчиво потер свой подбородок. — Мотивы… дайте-ка я посмотрю.

Он снял с полки какую-то книгу и начал ее перелистывать.

— В буддийском искусстве они имеют по преимуществу языческое происхождение — так же, кстати, как и в христианском… Гр-рр’м... Бетти, дорогая, пока я тут копаюсь, не хотела бы и ты облегчить свою душу?

Бетти сидела, стиснув пальцы и молча уставившись в пол. Решив, что лучше ей не мешать, я осторожно поднялся с циновки, подошел к Адзелю и заглянул ему через плечо — нет, конечно, через локоть.

— Вообще-то это не моя проблема, а папина, — нерешительно начала она. — Может быть, ее и нет вовсе, если один из выбранных нами вариантов будет принят. Но если нет… сколько еще можем мы исследовать материал и выдавливать из себя мысли? Времени не осталось, а ему нужно много времени, чтобы подобрать состав, провести репетиции, позаботиться об оформлении… Извините, — вымученно улыбнулась она, заметив непонимание Адзеля. — Я забегаю вперед. Мы…

— Стойте! — прервал ее я, хлопнув ладонью по странице книги. — Что это такое?.. Прости, Бетти.

Она мгновенно вскочила на ноги.

— Ты что-нибудь нашел?

— Н-не знаю. — От волнения я начал заикаться. — Н-но… Адзель, ведь это почти что ты. Что это?

— Лун. — Он прищурился, чтобы прочитать (умеет же!) мелкие иероглифы.

— Дракон?

— Так — и неправильно — назвали его европейцы. — Адзелю явно нравилось читать нам лекцию. — Настоящий дракон, порождение мифологий Ближнего Востока и Европы, он злое чудовище, символ разрушительных сил. В китайской и родственных ей традициях эти рептилиеобразные существа — представители сил добрых, благожелательных. Лун обитает в небе, ли в океане, а цяо — в горах и болотах. Но это — только основные, есть и другие, имеющие иные названия. Главный из них — лун, именно его изображали при различных церемониях….

Затрещал телефон.

— Подойди, пожалуйста, Бетти, — попросил Адзель, не желая прерывать свое повествование. — Наверное, хотят сообщить мне об изменении расписания занятий. Так вот, Джимми, обрати внимание на когти передних и задних лап. Их количество — важная классификационная характеристика…

— Папа! — вскрикнула Бетти. Скосив глаза, я увидел на экране Джона Райфеншталя, такого же печального, как и его дочь.

— Я очень надеялся тебя найти, — устало сказал он. Бетти говорила мне, что последние дни, уходя из дома, обязательно оставляет список телефонов, по которым ее искать. — Я только что окончил трехчасовую беседу с председателем совета, — продолжал Райфеншталь. — Они отклонили все наши предложения.

— Уже? — прошептала она. — Но почему, почему?

— По разным причинам. «Кармен» кажется им слишком местной, слишком привязанной к своему пространству и эпохе. В наше время почти никто не поймет, что движет ее персонажами. «Альфа Центавра» посвящена космическим путешествиям, а именно это и нежелательно. «Травиата» лишена зрелищности. Да, соглашаются они, «Гибель богов» заряжена мистическим смыслом, как им того и хочется, но вот она уже слишком картинна. Современная аудитория ее не примет, если только мы не придадим театральным эффектам правдоподобие, но тогда эти эффекты уведут внимание зрителей от живых исполни-тел ей, которые должны быть в центре внимания, ведь мы прославляем человека. И так далее, и так далее.

— Да у них в головах сплошная каша!

— Но в их руках — сила. Ладно. Ну как, выдержишь ты еще несколько сот километров пленки?

— А куда же деться?

— Извините, пожалуйста, за непрошеное вмешательство, мастер Райфеншталь. — Все головы повернулись к Адзелю. — Мы незнакомы, но я давно восхищаюсь вашими работами. Скажите, пожалуйста, а вы не думали о китайской опере?