Лангли обнаружил, что насвистывает себе под нос, как бы подбадривая самого себя. Чантавар навострил уши.
— Что это? — полюбопытствовал он.
— Финал Девятой симфонии — Freude, schone Gotter-funken — никогда не слыхали?
— Нет. — На широком, скуластом лице появилось странное, мечтательное выражение. — Как жаль. Мне это понравилось.
Они заглянули на ленч в ресторан, расположенный на террасе, где роботы обслуживали аристократическую публику с чопорными манерами и в праздничных одеждах. Передернув плечами, Чантавар расплатился по счету.
— Ненавижу класть деньги в кошелек министра Агаца — он охоч по мою душу, — но вы должны признать, шеф-повар у него отличный.
Охрана не ела: люди были приучены к редким трапезам и неутомимой бдительности.
— Здесь, на верхних уровнях, есть на что посмотреть, — Чантавар кивнул на прерывисто мигающую световую вывеску над домом для развлечений. — Но они в основном похожи друг на друга. Давайте для разнообразия спустимся вниз.
Гравишахта сбросила их на две тысячи футов вниз, и они ступили в другой мир.
Здесь не было солнца, не было неба. Металлические стены и потолок, пружинистые полы, однообразие и монотонность прямых линий. Воздух был достаточно свежим, но он пульсировал и звенел от нескончаемого шума, который создавали вздохи насосов, стук и вибрация, — размеренного глубинного биения огромной машины, являвшейся сердцем города. Коридоры-улицы, заполненные неутомимыми толпами, жили движением и гомоном.
Итак, это были простолюдины. Лангли на мгновение задержался у выхода из шахты, наблюдая за ними. Он не знал, чего ожидал — возможно, одетых в серое зомби, — но был несказанно удивлен. Беспорядочная масса напомнила ему города, которые он видел в Азии.
Одежда представляла собой дешевую разновидность министерской: туники у мужчин, длинные платья у женщин. Эта униформа, похоже, разнилась только цветом — она была зеленой, синей и красной, и выглядела очень поношенной. Головы мужчин были обриты наголо, лица отражали ту смесь различных рас, от которых произошел на Земле человек; невероятное количество голых детишек играло прямо под ногами толпы; сегрегация полов, которой жестко придерживались на верхних уровнях, здесь отсутствовала.
Лавка, выступающая прямо из стены, была полна дешевой посуды, и женщина с ребенком на руках торговалась с хозяином. Здоровенный, почти обнаженный носильщик взмок под грузом деталей к какой-то машине; двое молодых людей, расположившись посреди улицы, играли в кости. Прямо на пороге таверны с мечтательным видом сидел старикан с зажатым в руках стаканом. Несколько зевак наблюдали за неуклюжей дракой двух мужчин, один из которых был в красном, другой — в зеленом. Женщина — явно проститутка — договаривалась с клиентом, у которого был вид слабоумного. Стройный торговец с живым лицом — Чантавар сказал, что он с Ганимеда, — вел тихую беседу с толстым местным покупателем. Сопровождаемый двумя слугами, расчищавшими дорогу, по улице проехал зажиточного вида мужчина на крохотном велосипеде. В маленькой лавочке постукивал молоточком по браслету ювелир. Трехлетний карапуз споткнулся, шлепнулся и разразился громким ревом, на который никто не обратил внимания — за всем этим шумом он был почти не слышен. Подмастерье с ящиком для инструментов поспешал за хозяином. Пьяный со счастливым видом распластался вдоль стены. Лоточник толкал перед собой тележку с дымящимися лакомствами и нараспев нахваливал товар словами, которые были такими же старыми, как мир. Все это на мгновение предстало перед Лангли, а потом исчезло в общей сутолоке.
Чантавар предложил сигареты, закурил сам и пошел вперед вслед за двумя охранниками. Люди, почтительно раскланиваясь, уступали дорогу, а потом снова принимались за свои дела.
— Придется идти пешком, — сказал министр. — Внизу нет движущихся дорожек.
— Что означает униформа? — спросил Блаустайн.
— Принадлежность к различным профессиям — слесарь, поставщик продуктов и так далее. У них система гильдий, высокоорганизованная, несколько лет они ходят в подмастерьях, пока не станут полноправными гильдейцами, но ко всему прочему между гильдиями идет острое соперничество. До тех пор пока простолюдины выполняют свою работу и ведут себя спокойно, мы предоставляем их самим себе. Полицейские-рабы — городская собственность — наводят порядок, если возникают серьезные осложнения. — Чантавар указал на крепко сложенного мужчину в стальном шлеме. — То, что здесь происходит, не играет большой роли. У них нет оружия и знаний, чтобы реально чему-то угрожать. Их обучение лишь подчеркивает, каким образом они должны вписаться в базовую систему.
— А это кто такой? — Мацумото указал на человека в облегающей тело одежде багрового цвета и с ножом, заткнутым за пояс. Он плавно скользил между людьми, которые вовсе не были склонны преграждать ему путь.
— Из гильдии наемных убийц, хотя в основном они занимаются избиениями и грабежами. Им не разрешается носить огнестрельное оружие, поэтому они относительно безопасны и отвлекают остальных.
— Вы имеете в виду — разделяют, — уточнил Лангли.
Чантавар развел руками:
— А что же делать? Равенство невозможно. Установить его пробовали снова и снова, на протяжении всей истории, давали каждому голос, но каждый раз затея проваливалась — без исключения, в течение нескольких поколений, и чем хуже были политики, тем быстрее это происходило. Ибо, по определению, у половины людей интеллект ниже среднего уровня, а средний не так уж и высок. Да и нельзя распускать эти толпы по планете — Земля и так перенаселена.
— Это вопрос культуры, — сказал Лангли. — Я знаю много стран, существовавших в мое время, которые начинали с прелестных конституций и очень скоро приходили к диктатуре, но все это происходило из-за отсутствия предыстории и традиций. А в некоторых, вроде Великобритании, демократия работала веками, потому что у них было общество, которое… ну, в общем, у них присутствовал здравый смысл.
— Мой друг, невозможно полностью переделать цивилизацию, — улыбнулся Чантавар, — а занимаясь реформаторством, приходится пользоваться тем материалом, который есть в наличии. Основатели Техната это знали. Слишком поздно, всегда было слишком поздно что-то делать. Оглянитесь вокруг — думаете, эти обезьяны способны решать вопросы общества? — Он вздохнул. — Почитайте собственную историю и посмотрите фактам в глаза: война, нищета и тирания — вот естественное состояние Человека, так называемые золотые века — всего лишь причуды все той же истории, они очень быстро терпели крах, ибо не устраивали существо, вышедшее из пещер каких-то триста поколений назад. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на попытки изменить законы природы. Безжалостное применение силы — вот ее закон.
Лангли решил прекратить спор и превратился в туриста. Ему было интересно посмотреть на заводы, где люди, словно муравьи, суетились вокруг металлических гигантов, которые сами же построили; школы, где за несколько лет, включая обучение под гипнозом, получали основополагающие знания; темные, прокуренные до хрипа в легких таверны; дома с перенаселенными маленькими квартирами и умеренным комфортом (стереовизоры с относительно глупыми, но бодрыми шоу); а вот подразумевающая терпимость жизнь семьи, немыслимая без храма, где раскачивающаяся толпа воспевала хвалу Отцу, вообще напомнила ему митинги под открытым небом, происходившие в его время; небольшие магазинчики вдоль улиц — последнее пристанище изделий ремесленников и удивительно прекрасных произведений народного искусства; рынок, заполнивший открытый гигантский круг с непрекращающимся женским гомоном… Да, здесь было на что посмотреть.
После ужина в заведении, которое содержали более состоятельные простолюдины-торговцы, Чантавар, рассмеявшись, сказал:
— У меня просто ноги отваливаются после сегодняшнего дня. Ну а теперь, как насчет развлечений? Город знаменит своими пороками.
— Что ж… о'кей, — ответил Лангли. Он был слегка пьян, в голове шумело крепкое терпкое пиво — любимейший напиток на нижних уровнях. Ему не нужны были женщины, по крайней мере до тех пор, пока не улеглась острая боль памяти, но ведь должны же быть еще и игры… Его кошелек был полон банкнотов и монет.
