«Ты тоже стал солнцем, Водан, когда умирал».
Отчаяние уже ушло — его выжгла работа крыльев, выдул ветер, смыл дождь; Водан был бы доволен. Она знала, что боль будет не так легко исцелить, но чувствовала себя способной победить ее. В глубине уже пробуждалась печаль, словно огонь очага, над которым можно погреть руки. Пусть не оставляет ее эта печаль, пока она жива; пусть Водан живет в ней и после того, как она встретит другого и передаст своему новому возлюбленному его мужество.
Она покружила. Со своей высоты она видела не один, а несколько островов, раскиданных по выгнутой ртутной глади мира. «Я еще не хочу возвращаться. Пусть Аринниан подождет меня… дотемна? — В ней проснулся голод. Она истратила слишком много энергии. — Спасибо за голод, за то, что надо поохотиться — за удачу, ха!»
Далеко внизу стая казавшихся крохотными птероплеронов снялась со своего рифа и промышляла рыбешку у поверхности воды. Эйат наметила добычу, нацелилась и кинулась вниз. Когда она прикрыла глаза пленкой, чтобы защитить их, мир немного расплылся и потускнел; но тем острее она воспринимала поток сжатого воздуха, свистящий вокруг; когти, сомкнувшиеся на сгибе каждого крыла, откликались на малейшую перемену угла, скорости и энергии.
Тело знало, когда сложить крылья и начать падение — и когда раскрыть их снова, затормозить с шумом, взмыть чуть вверх — и выбросить руки. Кинжал ему не понадобился. Шея рептилоида сломалась от одного столкновения.
«Ты похвалил бы меня, Водан!»
Ноша, хоть и не тяжелая, мешала ей — теперь приходилось подниматься широкими витками. Она села на прибрежную скалу, растерзала свою добычу и поела. У сырого мяса был легкий, почти неразличимый привкус. Внизу гремел и разбивался прибой.
Поев, Эйат полетела в глубь острова, теперь уже медленно. Она доберется до верхних плантаций и отдохнет там среди деревьев и цветов, в кружевной тени; потом опять поднимется в воздух; и все это время будет вспоминать Водана. Они так и не поженились, и ей нельзя возглавить его погребальный танец — поэтому сегодня она станцует ему свой, только для них двоих.
Она снизилась над фруктовым садом. От испарений, идущих от листьев и земли, в нем стоял легкий белый туман. Восходящие струйки воздуха ласкали ее. Она впивала запахи цветущей земли и легкими, и жабрами до шума в голове и звона в ушах. «Водан, — грезила она, — будь ты рядом, мы улетели бы вдвоем. Мы нашли бы место, где бы ты укрыл меня своими крыльями».
И он как бы пришел. Над головой захлопали крылья, и в воздухе повеяло мужчиной. Ее разум помутился. «Я, кажется, теряю сознание. Лучше сесть». Она нетвердо слетела вниз и тяжело опустилась наземь.
Вокруг стояли апельсиновые деревья, невысокие и не очень густо посаженные; в листве у них таинственно мерцали золотые фонарики. Недавно прополотая и взрыхленная почва лежала, обнаженная, под небом. Коричневая, мягкая и влажная, она ласкала ноги, тепло слепящего солнца согревало ее. Свет лился вниз, одуряющие запахи — вверх, и они сливались в одно.
Крылья на миг затмили Лауру. Он опустился. Она узнала Драуна.
Его гребень стоял торчком. Каждое перышко вокруг ухмыляющегося рта говорило: «Я так и знал, что найду тебя вот так, после того что случилось».
— Нет, — взмолилась она и расправила крылья, чтобы взлететь.
Напрягшийся Драун шагал к ней, раскинув руки и скрючив пальцы.
— Красавица моя, красавица, — хрипел он. — Кх-р-р.
Она взмахнула крыльями, и сила влилась в нее, но не ее сила. Эта сила сокрушила ее, как она сама крушила свою добычу.
— Водан! — вскричала она и кое-как оторвалась от кружащейся колесом земли, медленно и тяжко. Драун настиг ее и схватил когтями ног за крыло; оба упали.
Она царапала ему лицо и тянулась к ножу. Он ухватил ее за обе руки и притянул к себе.
— На самом-то деле ты не хочешь со мной драться, — шептал он, щекоча ей ухо. — Нет ведь? — Он обвил ее руки вокруг своей шеи и прижал ее к себе. Его широкие крылья вновь затмили солнце, а потом закрыли ей глаза.
Она стиснула его и охватила крыльями под этим покровом. И зажмурилась так, что перед глазами заплясали огоньки. «Водан, — промелькнуло сквозь шум в голове, — я буду думать, что он — это ты».
Но Водан не бросил бы ее потом лежать измученной и истерзанной, какой нашел ее Аринниан.
Табби еще спала, Холм все искал свою бедную подругу, Драун недавно улетел, сказав, что посмотрит, нельзя ли чем помочь, вассалы и рыбаки занялись своими делами. В утреннем поселке было тихо.
Рошфор прокрался обратно в спальню. Табита — одна из немногих известных ему женщин, которые даже в такой час хороши. Большое, крепкое, коричневое тело не обмякало и не отекало; короткие светлые кудри спутались так, что пальцы сами тянутся поиграть с ними. Она дышит глубоко и ровно, без храпа, хотя рот чуть приоткрыт и видны белые зубы. Наклонившись над ней в полосках света, падавших сквозь жалюзи, он не уловил никакого неприятного запаха — пахло только ею. Видны были следы высохших слез.
Его рот скривился. Разбитая губа болела меньше, чем сердце. Это из-за него она плакала, когда они ночью вернулись домой. «Ну конечно, сегодня ничего не выйдет, милый, — шепнула она, приподнявшись над ним на локте и поглаживая свободной рукой его щеку, грудь и бок. — Сначала это несчастье, потом еще новью заботы, от которых голова пухнет, — только чертовски толстокожий мужик смог бы после всего этого. Не плачь. Ты не умеешь, и тебе будет только хуже. Подожди до завтра или до будущей ночи, Фил, любимый. У нас вся жизнь впереди».
«Добрая доля моего ада заключалась как раз в том, что я не мог тебе сказать, почему мне так тяжко.
Я бы поцеловал тебя… но ты можешь проснуться и… Святители небесные, святая Жанна, взошедшая на костер за свой народ, помогите мне!»
Если он будет смотреть слишком долго, она и в самом деле проснется. Он медленно досчитал до ста и выскользнул за порог.
Крыши домов и вершины горы невыразимо ярко вырисовывались на небе, в котором сверкали вдали чьи-то крылья. Самые мягкие оттенки зеленого и бурого сияли, не уступая красному. Воздух наполняли ароматы земли и моря, плещущего за волнорезом. «Нельзя вынести столько красоты сразу». Рошфор быстро пошел по тропинке между фруктовых садов и вскоре выбрался на дорогу к посадочному полю.
«Все равно ничего не получится. Там будет охрана, или я не смогу попасть внутрь, или еще что-нибудь. Я просто гуляю, вот и все. От того, что я посмотрю, никакого вреда не будет.
Посмотрю и вернусь к завтраку. И ничего не случится, только ее авалонцы погибнут — может быть, несколько миллионов, может быть, и она тоже; погибнут и мои товарищи — ни за что, из-за одной только гордости — хотя их можно было бы спасти. Может, потом она поймет, что я сделал это ради того, чтобы война скорее кончилась и она осталась жива».
Вокруг было тихо. В это время года на плантациях никто не работает.
Пусто было и на посадочном поле. Для такого движения, которое существовало на Сент-Ли, вполне хватало автоматической наземной службы.
Космический флиттер стоял закрытый. Рошфор подавил вздох облегчения, но тут же подумал: «Должно быть, дверь прикрыли только от дождя. Здесь не боятся воров.
Ну а любопытная детвора?
Если кто-то меня увидит, скажу, что это меня и беспокоило. Табби поверит».
Он подкатил передвижной трап, используемый для разгрузки, к стройному корпусу. Ботинки стучали по ступеням. Устройство люка было ему знакомо, и он сразу нашел крышку, за которой должна быть панель внешнего управления. Крышка легко отошла вбок, и за ней не оказалось ни кодового устройства, ни сигнализации — только кнопка. При нажатии внешней клапан с урчанием открылся и, словно язык, вывалился трап.
«Отче, да будет воля Твоя». Рошфор шагнул через порог.
Ифрийский корабль очень походил на терранский сходного типа. Это неудивительно, если учесть, что крылатая раса переняла науку космических полетов от человека и авалонские космические суда зачастую водят люди. Сиденья и пульт управления в рубке можно было приспособить для обоих видов. Надписи были на планха, но Рошфор разобрался в них. Через пять минут он понял, что сможет поднять этот корабль и вести его.
