— Это было бы здорово. 

— И я должен приносить ей яблоки? А еще она любит морковь 

— Только не слишком много. Ты же не хочешь, чтобы она заболела от любви».

— Моисей!

Джорджия стояла снизу, вцепившись руками в мои ноги, словно пытаясь удержать меня на заборе, в то время как я потерял равновесие, как и Илай, когда изображал сердце пальцами. Я схватился за столб рядом с собой и соскользнул вниз внутрь загона, задевая своим телом Джорджию. Мы оба вздрогнули от этого прикосновения, но никто из нас не отстранился. Лошадь, с которой она работала, Касс, отошла к противоположной стороне загона, предоставляя нам с Джорджией уединение. Остались лишь закат, лошади и воспоминания Илая.

— Черт побери! Не делай так! Я думала, ты упадешь!

Ее лицо находилось так близко, что я мог разглядеть золотистые крапинки в ее карих глазах и маленькую морщинку между бровей, которая была свидетельством ее беспокойства. Я слишком долго и пристально смотрел, и морщинка беспокойства сменилась хмурым взглядом.

— Моисей? — спросила она с подозрением в голосе.

Я отвел глаза от ее лица и увидел Илая, который все также высоко сидел на заборе. Легкий бриз колыхал его кудряшки, словно ветер знал о его присутствии и чествовал по случаю возвращения домой.

— Он здесь, Джорджия. И когда он рядом, я, своего рода, теряюсь в нем.

Джорджия отпрянула, словно я принес змею и предложил ей, но не смогла удержаться и просканировала взглядом близлежащую территорию.

— Спасибо, что не дала мне упасть, — добавил я тихо.

Я чувствовал себя дезориентированным и все еще ощущал эффект пребывания в двух местах одновременно, который вызывал головокружение. Воспоминания Илая захватили меня полностью, и возвращение в настоящее было резким и сбивающим с ног. Это не походило ни на что из испытанного мною прежде — маленькое окно в его жизнь, уже закончившуюся и такую непродолжительную. Я хотел остаться в его голове на весь день. Мне вдруг стало интересно, что если и лошади, и девушки разговаривали на одном языке любви? И я инстинктивно понял, что Илай пытался помочь мне с Джорджией, объяснял мне, как ухаживать за ней.

— Он все еще здесь? — спросила Джорджия, прерывая мои размышления.

Ей не нужно было пояснять, кого именно она имела в виду, но сам факт того, что она задала такой вопрос, удивил меня. Я не знал, с каких пор она стала верить мне, но и не собирался спорить на этот счет. Я оглянулся и посмотрел туда, где сидел Илай, но он уже исчез. Его концентрация внимания была, вероятно, типичной для четырехлетнего ребенка, и он мелькал туда-обратно без всякого предупреждения. Я покачал головой.

— Нет.

Джорджия выглядела почти разочарованной. Она пристально осматривала местность позади меня, от загона до самых холмов, которые растянулись к западу от Левана, а затем просто сразила меня наповал.

— Хотела бы я иметь такой же дар, как у тебя. Хотя бы на один день, — прошептала она. — Ты можешь видеть его, а я больше никогда его не увижу.

— Дар? — я поперхнулся словом. — Я никогда не думал об этом, как о даре. Никогда, — возразил я. — Ни разу.

Джорджия кивнула, и я знал, что до этого момента она тоже не рассматривала это, как какой-то дар. На самом деле, она даже не знала, что думать по этому поводу. Я охранял свой секрет, позволяя ей считать меня чокнутым. Даже сумасшедшим. И тот факт, что теперь она, казалось, верила мне, по крайней мере, в какой-то степени, вскружил мне голову и одновременно вызывал тошноту. И я задолжал ей больше честности, чем мог дать.

— Впервые за всю свою жизнь я благодарен за то, что могу разделять воду. Джи называла это так — разделять воду. И я благодарен, потому что это все, что у меня есть. Все, что мы с Илаем получили. У тебя было четыре года, Джорджия, а у меня есть только это.

Я не говорил сердито. Я не испытывал злости. Но она не была единственной, кто страдал, и порой знание, что ты страдаешь не один, утешает. Как бы печально это не звучало.

Вздрогнув, Джорджия закусила губу, и я понимал, что сказанное мной было тяжело слышать.

— Ты помнишь ту девушку, которую я нарисовал в тоннеле? — произнес я, стараясь говорить как можно более деликатно и попытаться объяснить ей.

— Да, — Джорджия кивнула. — Молли Тэггард. Она была всего на несколько лет старше меня. Ты знаешь, они нашли ее. Вскоре после того, как ты покинул город. Кто-то убил ее.

Я тоже кивнул.

— Я знаю. Она была сестрой Тэга.

Глаза Джорджии широко распахнулись, и она остолбенела, словно полностью осознав происходящее. Но я не хотел говорить о Молли. Не в данный момент. Мне нужно было, чтобы Джорджия услышала меня. Я протянул руку и, взяв за подбородок, повернул ее голову к себе, удостоверившись, что Джорджия внимательно слушает меня.

— Но знаешь, что? Я больше не вижу Молли. Она пришла, а потом исчезла. И так происходит каждый раз. Никто не бродит слишком долго. И однажды Илай тоже исчезнет.

Джорджия снова вздрогнула, и ее глаза наполнились слезами, которые она мужественно пыталась сдержать. Мы оба стояли, не произнося ни слова, борясь с эмоциями, которые сотрясали нас с того момента, как наши взгляды встретились в переполненном лифте почти месяц назад. Джорджия сдалась первой, и ее голос дрожал, когда она честно призналась мне в ответ:

— Знаешь, я плачу каждый день. Я плачу каждый проклятый день. Я никогда не плакала. А теперь не проходит и дня, чтобы я не тонула в собственных слезах. Иногда я закрываюсь в туалете, чтобы притвориться, что это не происходит снова. Однажды настанет тот день, когда я не буду плакать, и какая-то часть меня считает, что это будет худший день из всех. Потому что Илай уже уйдет по-настоящему.

— А я никогда до этого не плакал.

Она ждала.

— На самом деле, это был первый раз.

— Первый раз?

— Здесь, в поле. Первый раз на моей памяти, когда я что-либо когда-либо оплакивал.

В тот день я опустил воды, чтобы все это прекратилось, чтобы спрятаться от образа Джорджии с перекошенным лицом, кричащей имя Илая, и впервые влага просочилась через мои глаза.

Джорджия задохнулась от изумления, и я отвел взгляд от ее недоверчивого лица. Я почувствовал, как вода задрожала и задвигалась внутри меня, снова начиная подниматься. Что со мной происходило?

— Ты думаешь, твои слезы удержат его рядом? — прошептал я.

— Мои слезы означают, что я думаю о нем, — также шепотом ответила она, находясь все еще так близко ко мне, что я мог наклониться и поцеловать ее, не делая ни единого шага.

— Но все твои воспоминания не могут быть только грустными. У него нет ни одного такого. И он думает только о тебе.

— Обо мне?

— Ну, о тебе и Калико. И о Вонючке Стьюи.

Джорджия засмеялась, снова икая от навернувшихся слез. Она резко отступила назад, и я знал, что она уже была готова отстраниться от меня.

— И что ты обычно делаешь? Когда тебе хочется заплакать, что ты обычно делаешь? — в моем голосе слышались нотки отчаяния.

— Что? — спросила Джорджия.

— Назови пять значимых вещей, Джорджия.

Она поморщилась.

— Чтоб тебя, Моисей.

— Я размышлял об этом с тех пор, как ты сказала, что Илай показывал мне свои любимые вещи. Ты удивишься, как много раз на протяжении последних семи лет я ловил себя на мысли, что составляю маленький список приятных мне вещей. Это все твоя вина.

— Я была еще той занозой в заднице, верно? — она снова рассмеялась, но в этом звуке не чувствовалось много радости. — Я выводила тебя из себя. Сновала возле тебя, словно понимала происходящее. Я ничего не знала. И ты знал, что я ничего не знаю. Но все равно я тебе нравилась.

— Кто сказал, что ты мне нравилась?

Она сдавленно засмеялась, вспоминая наш разговор возле изгороди много лет тому назад.

— По твоим глазам было видно, что я нравлюсь тебе, — Джорджия дала мне прямолинейный ответ. А затем она нервно заправила за ухо выпавшую прядь волос, словно не могла поверить в то, что флиртовала со мной.