— Спокойной ночи, Илай, — сказал я и почувствовал, что он ускользнул.

Я лежал в темноте, слушая дыхание Джорджии рядом со мной, и надеялся, что Мауна и Мартин Шепард не лежали в тот момент без сна, беспокоясь о своей дочери, которая познала любовь и все потеряла. Она сказала принести ей радость или уходить. И я действительно не намеревался никуда уходить.

Мы с Джорджией проговорили несколько часов, лежа в темноте моей комнаты и наблюдая за тем, как лунный свет проливался на схематичные рисунки, которые она оставила на стене. Казалось, Джорджия была благодарна, что у меня рука не поднялась закрасить его, и что я пообещал утром нарисовать следующую главу той истории. Она положила голову мне на плечо. Я касался, но не соблазняя, целовал, но не вкушая поцелуй, держал в руках, не овладевая, вот так мы провели нашу первую ночь вместе после семи лет разлуки, и это существенно отличалось от того, что было в прошлом. Может, из-за нашего стремления сделать все правильно или нежелания повторять ошибки прошлого. И, возможно, из-за понимания, что даже если мы не могли видеть его, Илай находился рядом. Что касалось меня, то я постоянно чувствовал его присутствие. И на тот момент этого было достаточно, чтобы просто держать Джорджию в объятиях, подавив полыхающий внутри меня пожар.

Когда после полуночи прошел час, а затем и второй, и я упомянул о том, чтобы проводить ее домой. Джорджия только обняла меня за талию и положила голову мне на грудь, что определенно означало «нет». А я особо и не спорил. Наоборот, я погладил ее по волосам и почувствовал, как Джорджия засыпает, оставляя меня наедине со своими мыслями и страхами, которые лишь углублялись с каждым часом. Мне было интересно, что если то, как я чувствовал себя, было просто побочным эффектом любви. Теперь я обрел ее, я осознал, что нуждался в ней, и я боялся потерять ее.

На рассвете я выполз из кровати и, натянув ботинки и куртку, направился из комнаты, планируя уйти не дальше задней двери. Мне было необходимо закончить начатое, и если действительно на горизонт надвигался снег, то я хотел все завершить в ближайшее время. Когда я покидал комнату, то мельком увидел рисунок, который начал предыдущей ночью — изображение Джорджии со стороны изящной спины и моей головы, склоненной над ней. Я был готов сделать больше. Был готов украсить стены нашими рисунками, лишь бы убедить себя в том, что Джорджия принадлежит мне, а я ей. И, может быть, тогда я бы избавился от чувства страха.

Утро выдалось холодное. Холоднее, чем предыдущее, и я обдумывал, не вернуться ли внутрь за перчатками. Но я думал слишком долго, а мои руки уже на два шага опережали голову. Я работал быстро, чтобы не замерзнуть. Меня окутывал пар от дыхания, когда я приступил к работе на веранде. Выравнивать все шероховатости странным образом оказывало на меня терапевтический эффект. Выглянуло солнце, не принося с собой тепла.

Оно взошло над холмами на востоке, и его лучи крадучись двигались по темной долине, заставляя меня оторвать взгляд от веранды, чтобы понаблюдать за его восхождением. С опозданием раздался крик петуха, вызывая у меня смех своими никудышными усилиями. Я услышал фырканье лошадей в ответ на кукареканье и оглядел поле, заметив лошадей Джорджии, скопившихся неподалеку. Калико отделилась от остальных и снова тихонько заржала, покачивая головой и вытягивая ноги, словно знала, что я наблюдаю за ней. Она побежала галопом через поле, затем развернулась и поскакала обратно, встряхивая гривой, словно с благодарностью приветствуя рассвет. Сакетт присоединился к ней, гоняясь по пятам и игриво подталкивая ее, и я улыбнулся, когда вспомнил, как однажды сравнил эту пегую лошадь с Джорджией. Несколько минут я наблюдал за тем, как они резвятся, прежде чем мой взгляд приковало нечто, на что я раньше не обращал внимания. Возможно, это случилось из-за того, что все мое внимание всегда было сосредоточено на Джорджии, пока она работала с лошадьми, или из-за того, что единственный раз, когда я оказался в непосредственной близости к Калико, она стояла позади моей спины. На бедре Калико стояло клеймо, и оно отличалось от клейма Сакетта.

Я поставил вниз ведро с краской, положил кисточку сверху и прошел вдоль заднего двора Джи, чтобы посмотреть поближе. Сакетт и Калико наблюдали за тем, как я приближаюсь к ним. И хотя Калико вскидывала голову, бегая рысью по кругу, ни один из них не убежал от меня. Прогресс на лицо. Но когда Калико притормозила возле забора, разделяющего нас, я встал как вкопанный. На левом боку Калико было клеймо в виде прописной «А», обведенной в круг. Точно такая же «А», как на тесте Молли по математике. Точно такая же, как на вывеске стоянки для грузовиков, граничащей с полем, где нашли останки Молли. Я почувствовал, как у меня волосы встали дыбом, а желудок еще сильнее сжался в узел. Илай все показывал и показывал мне Калико. С самого начала. И я не мог не задаться вопросом, что если это была не просто сильная привязанность к животному.

Я намеривался зайти внутрь и подняться к Джорджии, но вместо этого вытащил свой телефон из кармана и набрал номер Тэга в надежде, что он услышит звонок в семь утра вторника и ответит. Он не всегда был ранней пташкой.

— Мо, — Тэг ответил после третьего звонка, и я был уверен, что он уже давно не спал. Его голос звучал взвинчено, обычно таким он становился после пары часов в зале, где Тэг кого-то колотил.

— Тэг.

— Теперь, когда мы вспомнили имена, что дальше?

— У Калико, лошади Илая, клеймо на заднице, которое отличается от клейма остальных лошадей Джорджии. Почему так может быть?

— Они купили ее уже после того, как ту клеймили, — просто ответил Тэг. И я кивнул в ответ, хотя он и не мог меня видеть.

— У Калико клеймо в виде обведенной в круг буквы «А», Тэг. Круг с большой «А» внутри.

Я ждал, веря, что он понимал всю важность сказанного.

Несколько долгих ударов сердца Тэг сохранял молчание, но я не нарушал тишину, понимая, что шестеренки крутятся в его голове.

— Это может быть простым совпадением, — в конце концов, ответил Тэг, но я знал, что он в это не верил. По своему опыту я был уверен, что это не было совпадением. Да и Тэг провел со мной достаточно времени, чтобы тоже понимать это.

Я выругался, используя несколько любимых словечек Тэга, и услышал страх и растерянность в этом восклицании.

— Что происходит, чувак? — спросил Тэг.

— Я не знаю, Тэг. На данный момент у меня есть мертвая мать, показывающая странные сны, еще больше умерших девушек, появляющихся на моей стене, сын, пытающийся мне сказать что-то, чего я не понимаю, и женщина в моей кровати, которую я боюсь потерять.

Я начал тереть лицо, неожиданно почувствовав усталость и испытывая единственное желание просто остаться в постели вместе с Джорджией. Я не смог бы потерять ее, если бы не отходил от нее ни на шаг.

— Что еще Илай показывает тебе? Кроме лошади.

Я был благодарен Тэгу за то, что он никак не прокомментировал мои слова о женщине в моей постели. Хотя и знал, что он хотел. Я практически слышал, как испытываемая им сдержанность трещала на телефонной линии.

— Всё. Да что угодно, — вздохнул я. — Он показывает мне все подряд.

— Но чаще всего. Что он тебе показывает?

— Калико, Джорджию. Дурацкого вонючку Стьюи и его Головорезов.

— Что за головорезы? — резко бросил он.

— Нет, не в этом смысле. Это название книги, которую Джорджия всегда читала Илаю.

Но даже когда я произнес это, я не был в этом столь уверен. Я расхаживал из стороны в сторону, пока говорил, и пошел обратно через двор. Джорджия стояла в проеме раздвижных стеклянных дверей, держа в одной руке чашку кофе, а другой придерживая одеяло, которым я ее укрыл. Взъерошенные волосы были рассыпаны на ее плечах, а лицо все еще оставалось сонным. И этого было достаточно, чтобы мои колени подогнулись, а все мысли о головорезах вылетели из головы.

— Я должен идти, Тэг. Женщина в моей постели проснулась.