— Послушай-ка, что я тебе скажу, молодой человек, — он спрятал правую руку за спиной не желая подавать ее, — Если с моим сыном что-нибудь случится в твоем госпитале, если он, не дай боже, умрет из за ошибок твоих шепелявых еврейских врачевателей, ты очень сильно об этом пожалеешь. Очень пожалеешь, ты понял?

— Хорошо, — просто ответил Джастин. Он так и сидел на диване, на Катиного отца и не взглянул.

Родители присели на кушетку у противоположной стены. Темная полоса стыков напольной плитки провела границу между парами.

В помещении глухо звонил телефон, бубнили далекие голоса, постукивали металлические предметы, гудели электрические приборы. Из широких оконных проемов пёр солнечный свет. Яркие лампы под потолком резали глаз контрастностью. Пахло бинтами, ватой и лавандовым освежителем воздуха.

Катя смотрела на стрелку круглых настенных часов и нудно отсчитывала секунды. На нее легла двойная нагрузка переживаний: за брата, за Джастина. Обдумав по тройному кругу все треволнения, она старалась отключить мысли. Секунда, две, три, четыре. Девушка взглянула на друга. Тот за три часа едва ли менял позу.

Катя пошла к автомату и вернулась с двумя стаканами, протянула Джастину чай. Тот, наконец, поднял голову и взял горячий стакан. Некоторое время он грел руки, затем откинулся на спинку, словно застывшее тело наконец размякло.

В другом лагере уже давно не перешептывались, сидели, обхватив ладонями щеки.

Катя снова вернулась к воспоминаниям. Брат новорожденный — фотографическое воспоминание, брат упал с пеленального столика — Катина вина и загипсованная ручка, брат слушает сказку — теплое одеяльце и палец во рту, брат раздает игрушки на площадке — первые друзья и любопытные детские глазки, день рождение брата…

Мистер Вуд встал и направился к ним. Он подошел к журнальному столику, наклонился над неопрятной стопкой изданий. Словно бы случайно двинул ногой столик. Край столешницы врезался в колено Джастина. Тот поднял голову. Лицо его моментально покраснело. Джастин оттолкнул коленом столик, встал и прошелся к противоположному диванчику. Сел рядом с мамой Кати. Папа присел на его место.

— Доченька. Дочка. — Он медленно тер ребро ладони, — Ты меня расстроила. Не представляешь как. Маму расстроила. Мы постоянно спрашиваем друг друга, что плохого тебе сделали, чем обделили тебя, что не додали. Почему ты бросила нас, встретив первого встречного? Каждый вечер мы садимся ужинать, задаем эти вопросы и не находим ответа. Мы забыли, каково это — смеяться, радоваться, улыбаться.

Катя вспомнила обычный семейный ужин. Папа не сводит глаз с телевизора, он подносит вилку ко рту, кусочки еды падает с вилки на стол или брюки. Мама постоянно вскакивает, чтобы заварить чай или отнести пустые тарелки, подмести возле папы, покрикивает на Закери, отдает указания Кати.

— Папа, как ты можешь такое говорить? Вы мне ничего плохого не сделали. Я очень скучаю.

— Почему же ты не пришла, не поговорила со мной, не повинилась? Неужели этот, — мистер Вуд кивнул в сторону оставленного на столике стакана с чаем, — так привлекательно состоятелен, что ты забыла свою семью, будто нас и не было никогда в твоей жизни.

Катя смотрела на Джастина. Тот что-то говорил ее маме. Ухмылка не покидала уголок рта. Мамины губы вытянулись проволочным прутиком.

— Папа, давай потом поговорим. Я так переживаю за Закери, что не могу о другом думать.

— Как скажешь.

Мистер Вуд громко вдохнул воздух, оттолкнулся кулаками от сиденья и поднялся.

Дверь операционной открылась. Вышла медсестра, улыбнувшись, она заторопилась по коридору. Из двери показалась рука с мешочком, наполненным желтым с красными жилками содержимым. Затем показался врач. Катя с родителями подбежали к нему.

— Вот это было в животике гебенка. — Доктор поднял повыше мешочек. — Опегация сложная, но мы с Заком спгавились.

Катя побежала к Джастину, который оставался сидеть на диване. Она схватила его руки и прижала к щеке. Он смотрел на нее, улыбаясь, затем притянул к себе и обнял.

Мистер Дуглас расчертил белую доску маркером. Красным цветом он написал наверху слово “против”, рядышком зеленым — “за”.

— Итак, Рерайта и Карли я сразу заношу в левую колонку, себя в правую.

— Мой голос не учитывается, верно? — Джастин прижимал скрещенные руки к груди. — Голосование через две недели, я не успею вступить в наследство.

В кабинет с подносом в руках зашла миссис Дуглас. Разливая чай в чашки, она косилась на доску на стене.

— Ты приносишь такую пользу компании, Джастин. Я уверена, что контракт с тобой продлят. — Мэри протянула ему чашку.

— Спасибо, Мэри, — улыбнулся Джастин, — Но я не уверен. Покупая долю в компании, люди не приобретают долю ума бонусом.

— Купера, Грина и Бонамичи я сразу запишу под собой, — мистер Дуглас бегло писал на доске, — Я прощупал почву. Они не хотят тратить свое время на углубление в вопросы компании. Чтобы выбрать нового директора, необходимо изучать кандидатуры. Достойной смены, кстати, нет. Пока размер дивидендов растет, их всё устраивает. А Рерайт им неприятен.

— Митчела к Рерайтам добавь. Несколько месяцев назад он попросил взять его невесту в IT отдел. Эта дура полдня искала кнопку, чтобы компьютер включить. К сожалению, она всё-таки ее нашла, и удалила реестр клиентов. Я ее сразу уволил.

— Ну, тогда я к ним и Томпсона добавлю. Они с Митчелом как близнецы — везде вместе.

Мистер Дуглас отступил пару метров от доски, чтобы оценить целиком картину распределения голосов. Затем вернулся и записал в левую колонку еще одну фамилию.

— За голос Малиновски нужно побороться, его 5 % смогут создать перевес. Подумай, что мы можем ему предложить.

Против

Рерайт -10 %

Карли 10 %

Малиновски 5 %

Томпсон 5 %

Митчел 5 %

За

Дуглас — 10 %

Купер 5 %

Грин 5 %

Бонамичи 5 %

Миссис Андервуд 10 %

Коэн 25 % + 5 %

Посредине доски под всеми фамилиями Дэвид Дуглас написал крупно: Андервуд, и несколько раз обвел фамилию, сильно нажимая маркером. Он присел рядом с Джастином на диванчик и, хлебнув чая, резюмировал:

— Итого: 35 % голосов против 25 %. Миссис Андервуд и ее 10 % решают итог голосования. Она хорошо к тебе относится, но будет голосовать, как скажет Рерайт. Он меценат ее творческих проектов, к тому же они дальние родственники.

— Почему же он не купит ее долю? — Джастин поднес чашку ко рту, но та оказалась пустой. — Она говорила мне, что ей нужны деньги для открытия Академии актеров.

— Наверное, потому что она ее не продает.

— Ей давно не интересны дела компании. Она решила, что рождена для искусства. Я поговорю с ней, объясню, что с ее проектами не ладится, потому что она не готова отпустить старое. Как только Эирспарк отойдет в прошлое — ей откроются новые двери. А к новым дверям приложатся деньги от продажи доли. Я дам больше чем Рерайт.

— Согласен, ее можно убедить, — мистер Дуглас включил свет, предварительно опустив жалюзи, — Заметил, что стало раньше темнеть?

Джастин резко тряхнул головой в сторону, откидывал несуществующую челку.

— А зря не замечаешь. Нужно иногда останавливаться, заземляться, наблюдать. — Дуглас обвел рукой комнату. — Ум проясняется. Лучшие идеи, что до этого толпились за суматохой мыслей, выплывают на поверхность.

— Хотя, зачем я тебя учу, — продолжил он, — сам до этого дойдешь.

Джастин равномерно стучал пальцем по кисти, словно отсчитывал положенное количество секунд ожидания.

— Ладно, вернемся к делам, — мистер Дуглас присел на диван, — Хочу тебе напомнить, что купить долю недостаточно, нужно получить одобрение учредителей на сделку. А у нас нет большинства.

— Да, поэтому долю у миссис Андервуд купишь ты. Деньги я предоставлю. Некоторая сумма у меня есть, часть возьму в кредит.

— Джастин, но я не смогу передать тебе эту долю потом. Всё по тем же причинам. Большинство учредителей не одобрит.