Джастин по памяти пытался вспомнить свое расписание в ежедневнике, не назначено ли собеседование на это время.

— Здравствуйте, я Энн.

— Привет, — Джастин запихнул мышку в сумку.

— Я подруга Кати.

Джастин на секунду замер и застегнул сумку:

— С ней всё в порядке?

— Не совсем. Кое-что случилось. Она не хочет, чтобы ты знал, но я считаю — это неправильно. Ты должен знать. Так что прошу меня не выдавать.

— Что я должен знать? — Джастин приостановил сборы и не сводил глаз с лица девушки. Он указал ей рукой на кресло, и та присела на краешек с прямой спиной.

— Мне известно, что случилось в день рождения Кати. В тот вечер она переехала ко мне и всё рассказала.

Джастин опустил глаза. Голодная тошнота подступила к горлу, кожа покрылась гусиной кожей. Он успел расслабиться, предвкушая долгожданный отдых, и тело злобно протестовало против серьезных разговоров.

— Ее жизнь наладилась и вошла в спокойное русло. Но на днях мы узнали, что она беременна.

Энн замолчала. Джастин рассматривал руки на коленях, обдумывая полученную информацию.

— Она вроде жила с мужчиной.

— Да, но этот ребенок точно твой. Она говорила, что у нее были кое-какие проблемы с женским здоровьем, она лечилась и до… — Энн запнулась, — до того, как всё произошло, у нее около месяца не было секса с Филиппом.

Джастин облокотил подбородок на ладонь, упершись локтем о стол, и задумчиво разглядывал девушку.

— Катя собирается избавиться от ребенка, процедура назначена на понедельник. Я убеждена, она совершает ошибку.

— Нуу, она не считает нужным мне об этом сказать. Что ли меня это не касается?

— Что ли, — передразнила, рассердившись Энн, — после того, что ты сделал, стоит ли ее за это судить.

— Правильно, не стоит. Спасибо, что рассказала.

— И что ты будешь делать? — Энн уперлась руками в кресло, готовясь встать.

— Ничего, — Джастин дособирал нужные бумаги и сложил их в сумку. — Она не считает нужным мне сообщить, я не считаю нужным даже думать об этом. Пусть поступает, как решила.

— Она не в том психическом состоянии, чтобы рассуждать здраво! — Энн с силой оттолкнулась руками от ручек кресла. — Думаешь легко это, вырывать из себя ребёнка любимого человека? Да ты просто мужлан без сердца.

Джастин тоже встал и повесил на плечо сумку. Он ничего не отвечал. И не смотрел на Энн.

Подбородок у девушки двигался, словно она собиралась выплюнуть гадости, но произнесла одно лишь слово:

— Понятно! — развернулась и ушла.

Кате снилось, что она сидит на полу полуподвального незнакомого помещения. Пол и стены выложены белыми плитками, в каждой отражается то появляясь, то исчезая одна и та же повторяющаяся картинка раппортом, черный силуэт мужчины в шлеме с оружием в руках. Нудно гудят стиральные машины, звук то грозно нарастает, то обрывается, как ворчание отступающей волны. Она вытаскивает из сушильной машины белую простыню. Белье плохо отстиралось, и Катя чувствует досаду глядя на размытые бурые пятна. Простыня длинная, сколько Катя не тянет, а та не заканчивается, но и не собирается у ее ног, уходит другим концом в невидимую пропасть, словно Катя перетягивает материю из одного портала в другой. Простынь закончилась, и она принялась загружать машинку вещами, но сколько она их не засовывала, в барабане оставалось полно места.

— Мама, ма, посмотри! Я собрал утенка! Я смог, у меня получилось!

Возле нее появился из воздуха мальчик лет пяти, грязные светлые волосы жидкими прядями приклеены к удлиненному черепу. Он держит в руках бесформенную конструкцию из палочек и металлических скоб связанных красными обрывками ткани. В выпуклых глазах мальчика светится гордость, возбужденная радость человека, достигшего цели года.

— Это же уродище какое-то, — крикнула Катя. Она выхватила инсталляцию из рук мальчика и кинула ее в сушильную машину. Схватила мальчика и с легкостью затолкала его вслед за поделкой, захлопнула люк и кинула монетку. Барабан завертелся, через стеклянный иллюминатор на Катю смотрели грустные, но всё понимающие глаза сына.

Она вздрогнула, проснувшись. Какое-то время Катя удивлялась тому, что естественное солнечное освещение так же холодно, как сияние флуоресцентных ламп прачечной из сна. Она медленно привыкала к мебели из белого дерева, яркому пятну цветов на столике. Мочевой пузырь требовал облегчения.

“Еще три дня, — думала Катя. — пережить три дня”.

Пока мысли готовились к прерыванию беременности, ни о чем не подозревающее тело деловито подготавливалось, обносило жировой прослойкой живот, наливало грудь, бренчало гормонами. Как оно отреагирует, когда зачинающие приготовления резко оборвут, осадят? Посмотрит печальными, всё понимающими глазами, замкнется в себе, перестанет быть доверчивым? Еще три дня, пережить три дня и не думать.

Не думать не сложно, когда ты принял решение, не оставив себе право выбора. В пятницу у Кати самый загруженный день. Учеба в колледже до трех после полудня, учеба в библиотеке, вечерняя смена на работе.

Дома она приняла душ и разрешила себе минуту расслабления в кресле. На ночь примет снотворное, чтобы не дать шанса мыслям. В ее положении снотворное возможно вредно, но ведь и в чай, перед тем как выплеснуть в раковину, хоть уксус добавляй.

Катя взяла в руки телефон. Несколько пропущенных вызовов от Джастина. В комнате сразу стало холодно. Она закуталась в желтый махровый халат, поднесла рукав к носу и вдохнула запах порошка. Снова взяла в руки телефон. Сообщение: “перезвони, когда сможешь”. Катя закрыла глаза, руки дрожали, в теплом халате было холодно, словно она стояла голая на морозе, собираясь облиться ледяной водой. Прислушалась к своим ощущениям. На сто процентов верное решение — не перезванивать, но она не сможет.

— Как ты? — его голос. Тонюсенький стержень внутри Кати ныл, резонировал.

— Нормально.

— У меня к тебе просьба.

Молчание.

— Завтра компания, где я один из учредителей, празднует десятилетие. Они устраивают банкет. Нужно, чтобы ты пошла со мной на это унылое мероприятие. Для меня это важно.

— Почему тебе нужно, чтобы именно я пошла с тобой? — Катя откашлялась, чтобы смягчить охрипший голос.

— Это связано с репутацией, они должны видеть, что у меня стабильная личная жизнь. Нынешний директор компании не справляется, им недовольны. Не оставляю надежды вернуться на свою должность.

— Но это неправда о личной жизни. И я же не буду ходить с тобой до смерти на банкеты.

— Только один раз, только завтра. Этого достаточно для моих целей. И больше, обещаю, тебя не потревожу.

Молчание.

— Недолго. Один часик. Можешь уделить мне драгоценный час своей жизни?

— Джастин, мне будет тяжело находиться с тобой рядом. Морально тяжело. Я не могу вести себя как ты, будто ничего не случилось.

— Я понимаю. Я не просил бы тебя, но мне крайне важно. Не хотел этого говорить… Когда-то твой брат был на грани смерти и я помог, чем смог. Теперь мне нужна твоя помощь. Если это не достаточный довод, то ок. Больше не потревожу тебя.

— Конечно, я помогу, — поспешила ответить Катя, — Только на моих условиях. Я сама приеду туда, где будет банкет. Ни одевать, ни украшать меня не надо. Если мой скромный наряд тебя опозорит, то извини.

Осталось два дня до прежней жизни, в ней Катя будет строить планы, реализовывать амбиции, откладывать деньги, лелеять мечты, не встречаться с мужчинами. Но в выходные втерлось дополнительное испытание, всё усложняющее. Катя вспомнила молитвы, которым учила бабушка в детстве, и тихонько шептала под нос.

Для банкета одела простое черное платье в катышках на синтетической ткани. Единственное украшение — простая белая заколка в темную прядь, огибающую лоб.

Еще в телефонном разговоре он настоял на том, что заплатит за такси. И вот она стоит чуть поодаль от машины, которая ее привезла. Джастин рассчитывается с таксистом. Сейчас он подойдет к ней, и испытание взмахнет флажком старта. Джастин одет был также просто как она: черные джинсы, белые футболка и кеды. Они выделялись в холле отеля, где проходил банкет, своим шахматным будничным одеянием среди галстуков, деловых костюмов, вырезов декольте, длинных золотых серег.