— Глупости! Мы знаем, что девчонкой занимался тот чужак, властитель из империи. Наверное, он ловко обманул нас и забрал ее с собой, а теперь отпустил.

— А конунг?

Ундвар смешался, на это ответить ему было нечего. В конце концов он выругался, отпустил Халу и со всей злости метнул кинжал в стену.

— Остынь, Ундвар, — Дэлгэр успокаивающе похлопал нойона по плечу. — Хоть все тут разнеси, а ситуация не изменится. Мы должны выбрать. Не так уж важно, правда это все про магию или нет. А вот это, — он поднял со стола договор, подписанный Лидом, — повод задуматься. Ты, Хала из Гилона, — развернулся он к пленнику, — я много о тебе наслышан, среди своих ты пользуешься уважением. И еще я знаю, что ты предан правящей семье до последнего вздоха. Прийти сюда было или безумием, или отчаянной храбростью. Поклянись жизнью своей госпожи, что говоришь правду.

— Клянусь своей честью, жизнью Йорунн, дочери Канита, и Лида, моего повелителя, что все сказанное — истина до последнего слова!

Дэлгэр задумчиво кивнул и обратился к кочевникам:

— Странно, но ты, похоже, и впрямь веришь в свои слова. Мы должны обговорить это без свидетелей.

Халу и Кита вывели из комнаты и втиснули в какой-то тесный, темный чулан. До них доносились обрывки фраз, приглушенные голоса. Слова, смазанные расстоянием и стенами, были неразличимы, но кочевники спорили жарко и долго. Прошло не менее двух часов, прежде чем двери открылись опять и хольдингов втолкнули в круг света. И снова заговорил Дэлгэр.

— Что ж, Хала из Гилона, мы отпустим твоего друга, и он передаст наш ответ конунгу. Мы не поднимем против него оружие по своей воле, но и выдать Талгата не можем, пока Лид делом не подтвердит свои слова. Впрочем, если конунг и великий хан сойдутся в поединке, мы не станем им мешать, а после, в случае проигрыша хана, откроем ворота Витахольма. Таков наш ответ, ты все запомнил? — повернулся кочевник к Киту.

— Все от слова до слова, — поклонился лучник.

— Тогда можешь идти, Октай проводит тебя. Хала останется здесь, рядом со мной. Как и прочие хольдинги в городе, он будет залогом взаимного доверия. Пусть Лид знает, что малейшее подозрение в нарушении договора — и я убью сначала твоего друга, а потом каждого из ваших сородичей.

— Разумное решение, — по губам Халы скользнула улыбка. — Благодарю, нойон.

— Поблагодаришь, если жив останешься.

Когда пленников увели, Ундвар недовольно фыркнул и раздраженно стукнул кулаком по стене.

— Мы проявили слабость. Слабаки проигрывают, попомните мои слова.

— Теперь только время покажет, ошиблись мы или были правы, — вздохнул Дэлгэр. — В любом случае, завтра будет опасный день, мы должны быть к нему готовы.

Кит покинул город той же ночью, ему надо было спешить, чтобы добраться до своих вовремя. А к рассвету пятнадцатого дня под стены Витахольма подошло войско Лида. Никто не бросился на штурм, не засыпал осажденных градом стрел, не пытался поджечь город, но вот все пути отступления конунг отсек решительно и со знанием дела.

Талгат за прошедшие годы отлично изучил множество потайных входов и выходов за стены, о которых раньше не догадывался, однако теперь его люди, посланные на разведку, подтвердили, что отступать будет некуда: все лазейки оказались или завалены камнями или перекрыты надежной охраной. Конунг пришёл, чтобы закончить противостояние, а не продлевать его.

Великий Хан в душе признавал, что это было правильно: затянувшееся противостояние изматывало, лишало душевных сил. Порывистая натура кочевника требовала закончить схватку одним ударом, и даже вероятность собственной гибели не уменьшала решительности Талгата. Сдаваться без боя он не собирался, а вот играть до конца, используя все преимущества, которые еще оставались — да.

Впрочем, хольдинги не спешили. Обосновавшись на расстоянии тройного полёта стрелы от стен, они выслали к городу вестника. Одинокий всадник приблизился в воротам, над которыми развевались тонкие алые полотнища. Длинные и узкие, словно змеи, они яркими полосами расчерчивали синее небо, стелились в воздухе, играясь с утренним ветром, забавляясь, беззаботно радуясь наступившему утру.

Талгат отрешенно подумал, что уже вечером от этой яркой, праздничной нарядности не останется и следа: все растворится в копоти, дыму, пропитается кровью и болью, станет неважным из-за груза потерь и усталости.

Конунг Лид звал Великого Хана с нойонами на переговоры, обещая всем неприкосновенность. Хан лишь криво усмехнулся, он был бы глуп, если бы не понимал, где таится главная опасность. Однако соблюдение традиций войны было священным, и Талгат приказал открыть ворота.

Из лагеря хольдингов навстречу городу выехало всего пятеро. Лида и его сестру хан узнал сразу, третьим был Дуараг, градоправитель Танасиса, четвертым — Лонхат, по всей видимости он представлял Гилон. А вот последнего всадника хан рассматривал с удивлением, слишком уж он отличался от остальных одеждой, оружием, да и внешность для хольдинга у него была непривычной.

Чуть придержав коня, хан полуобернулся к своей свите, однако нойоны не смогли развеять замешательство хана, чужак был им неизвестен. По лицу Талгата пробежало раздражение, он не любил оставаться в неведении относительно своих врагов, но сейчас выбора не было. Хан поднял руку и его отряд остановился в ожидании.

— Великий Хан, — коротко поприветствовал его Лид. — Благодарю за встречу.

— Конунг Лид, не ожидал вас увидеть своими глазами, — усмехнулся кочевник. Он казался расслабленным и величественным. — Я от всей души надеялся, что все спорные вопросы мы решили ещё четыре года назад.

— Надежды обманчивы, а будущее переменчиво, — о спокойствие Лида можно было расшибиться, как о камень. — Нет смысла ворошить прошлое, я позвал всех вас сюда с одной единственной целью: остановить ненужное кровопролитие.

— Слушаю с любопытством.

— Сдайте Витахольм, откройте ворота, и я позволю вам уйти. Это место принадлежит не вам, оно возведено трудами наших предков. Как и Теритака, и Астарте. Я предлагаю кочевникам отступить к прежним границам и гарантирую, что ни один хольдинг не поднимет руку ни на воинов, ни на их семьи. В нашем прошлом лежит немало трагических событий, боли и смерти. Однако во имя будущего мой народ готов простить былые обиды и искать новые пути для всех нас. Как только вы, Великий Хан, отойдёте со своими войсками к старым границам, мы обсудим условия, на которых племена Великой Степи смогут объединиться.

— Немало, — ухмыльнулся Талгат. — И что же вы предлагаете? Жить в мире и дружбе, вы — тут на щедрых пастбищах, а мы — в бесплодных пустошах?

— Нет, — видно было, что Лиду непросто давались эти слова. — Я хочу, чтобы все племена, наконец, смогли свободно передвигаться по всей степи, жить бок о бок, вместе растить детей и возделывать землю. Если кочевники признают мою власть, то я открою им своё сердце и приму, как свой народ.

— Они пока не ваши, мой конунг, — с нажимом произнес Талгат. — Да и к чему нам отказываться от того, что мы отбили своей кровью и потом?

— Вам не удержать ни Витахольм, ни тем более земли к северу от него.

— Откуда столько уверенности? — хан вновь говорил спокойно. — Всем присутствующим понятно, что не взяв город вы завязнете и не сможете двинуться дальше. Мы готовы к долгой осаде, месяц, два, три? Выдержите ли вы столько?

— Ты ошибаешься, великий хан, — подала голос Йорунн.

Нойоны за спиной Талгата вздрогнули от невежливости обращения на «ты», но промолчали.

— Вспомни, что произошло пятнадцать дней назад — и ты поймёшь, что тебе не укрыться от расплаты. Моих сил и знаний хватит, чтобы добраться до тебя, как бы ты ни прятался.

— Я все ждал, когда ты заговоришь, наглая девчонка. Знай, если со мной что-то случится — ваши сородичи, все до одного, будут убиты и смерть их будет мучительна. Возможно, потом вы и займете город, но встретят вас лишь трупы и огонь. Погибну я — погибнет Витахольм.