***

Хальвард понимал, как тонка грань, отделяющая его от безумия. С того момента, как впервые услышал отголосок магии Йорунн несколько дней назад — слабый, стертый расстоянием — не получалось заставить себя думать ни о делах, ни об отдыхе. Правитель и его армия уже выдержали один страшный бой, а впереди еще была Тьма знает сколько сражений. Однако это все внезапно потеряло важность, отдалилось и словно бы выцвело, растворилось где-то на краю сознания.

А в мыслях осталась только она: бывшая пленница, бывшая воспитанница, свободная ныне ото всех клятв и обязательств женщина. Единственная желанная. Единственная недоступная.

Так страшно ему не было даже тогда, когда они прощались под стенами Кинна-Тиате. В тот день он понимал, что поступает, как должно: возвращает то, что отнял, оставляя себе надежду на встречу в будущем. Он верил, что рано или поздно Йорунн простит его, даст шанс им обоим, но… Мысль, что сейчас она могла вернуться не по зову сердца, а из чувства долга, убивала почти физически.

Пусть это было трусостью, но сейчас Хальвард не хотел узнать правду, если бы эта правда разрушила его веру в счастье. В глубине души он понимал, что никогда не сможет потребовать от нее большего, чем уже получил, но надежда, безумная, неоправданная, билась внутри, словно птица в клетке. Небо видит, как тяжело давалось спокойствие сейчас, какими усилиями удалось заставить себя не броситься вперед, расталкивая людей, чтобы просто увидеть ее, прикоснуться, сжать в объятиях.

Всем телом и сутью своей он ощущал ее приближение. Вот из-за широких спин воинов, наконец, показалась ее тонкая фигура. Йорунн сделала несколько шагов и запнулась в нерешительности. Он видел, как она пытается справиться со своим волнением, как слегка вздрагивают ее ресницы, часто вздымается грудь под тканью одежды, как губы тронула чуть смущенная улыбка, но тут же пропала, стертая тревогой. Она нервно сцепила пальцы рук и замерла неподвижно. И от этой ее неуверенности защемило в груди.

— Ты все-таки приехала, — произнес он негромко. Голос не слушался, звучал чуждо и хрипло.

— Ты все-таки ждал, — она впервые в жизни назвала его не по имени или титулу, а вот так просто.

— Разве могло быть иначе? Я обещал тебе: до последнего вздоха, — в его глазах бесновался целый ворох золотых искр.

— А я обещала тебе вернуться, когда настанет час.

— Просто скажи, что сделала это не только из-за войны.

— Я пришла к тебе.

Хальвард вздрогнул всем телом, не в силах совладасть с эмоциями и почти не веря в сказанное, шагнул вперед и произнес:

— Я ведь не отпущу тебя больше, если останешься сейчас.

Произнес — и тут же понял, что солгал. Он уже никогда не отпустит ее, без всяких "если" или "но". А попытается уйти — сделает все, чтобы удержать, вернуть, сохранить для себя. Но в этот раз Йорунн не стала спорить:

— Не отпускай. Что бы ни случилось — не отпускай, — она подошла совсем близко, взяла его руки в свои и подняла глаза, не прячась и не таясь более. — Мое место отныне тут, подле тебя!

Хальвард все-таки не выдержал, подхватил ее, прижал к себе, как величайшее сокровище. Ее руки скользнули по его плечам, обвились вокруг шеи и сомкнулись в крепком объятии. И было плевать, кто видит их сейчас, кто расценит это поведение как уязвимость и слабость. Откуда им, любопытным наблюдателям, знать, что всего несколькими словами — мое место подле тебя! — она только что остановила его темное безумие, зажгла пламя, способное согреть и осветить весь мир?

— Забери меня отсюда, — тихо прошептала она, и ее горячее дыхание обожгло его кожу. — Не знаю, что будет завтра, но эта ночь должна принадлежать только нам.

***

Она слабо помнила, что произошло дальше. Да и важно ли это, когда ощущаешь рядом живое тепло любимого человека? Когда можешь прикоснуться к драгоценному обветренному лицу, зарыться лицом в жесткие, перепутанные ветром пряди волос, вдохнуть родной до боли запах. В это время не было ни будущего, ни прошлого, ни долга перед народом, ни призрачных надежд. В полумраке походного шатра остались только двое — мужчина и женщина, посвятившие себя друг другу, аккуратно познающие то, что прежде было под запретом.

Йорунн впервые разрешила кому-то увидеть себя обнаженной. В голове шумело, как от вина, волнение и предвкушение вытеснили из ее разума все, оставив там лишь водоворот ощущений: нежные прикосновения к коже, горячее дыхание на щеках, тепло губ, скользящих по телу. Она внезапно показалась себе ранимой, слабой, уязвимой. Но страшно не было, она верила ему, верила, что он защитит ее от всего: от боли, разочарования, любых невзгод и потерь.

Хальвард направлял ее осторожно и бережно, позволяя прочувствовать каждое мгновение, и вместе с тем заставляя терять голову, забываться в огне эмоций. Он любовался каждым изгибом ее тела, тем, как доверчиво и открыто принимает она его ласку, как закусывает губы и закрывает на миг глаза, не в силах справиться с вихрем абсолютно новых для себя чувств, ловил едва слышные стоны, прерывистое дыхание. Они оба хотели этого, страстно жаждали обладать друг другом, отбросив все сомнения.

В какой-то момент она чуть отстранилась, стараясь запечатлеть в памяти его именно таким — сильным, уверенным, свободным, бесконечно нежным. Неспешно провела ладонью по его груди, отмечая каждый застарелый шрам на коже, каждый след, нанесенный безжалостным временем или жестокостью прошлого. И слегка дрогнула от понимания, сколько подобных шрамов, но невидимых глазу, лежит на его сердце.

— Я никогда не оставлю тебя! Что бы ни случилось, всегда отыщу тебя, верну, и мы будем вместе, — прошептала она едва слышно.

— Я никогда не отпущу тебя, — ответил он, глядя ей в глаза.

И стало не до разговоров, слишком долго они ждали этого момента. Страсть, выпущенная на свободу, превратила этих двоих в одно целое. Йорунн тихо ахнула, почувствовав, как ее тело перестает принадлежать только ей, но Хальвард накрыл ее губы своими, отобрал дыхание поцелуем, давая понять, что все хорошо, так, как и должно быть…

А после, когда она заснула в его объятиях, совершенно обессиленная, утомленная жаром этой летней ночи, он еще долго любовался тонкими чертами ее лица, светлыми волосами, что в беспорядке разметались по подушке, слушал, как спокойно и размеренно она дышит, и понимал, что счастливее, чем сейчас, не будет никогда в жизни.

Ульф Ньорд не любил откладывать надолго важные дела. Он знал, что рассвет принесет новые заботы, и понимал, что думать о чем-то, кроме предстоящего сражения, уже не получится. Хотелось бы разрешить себе немного отдыха, но неподалеку был еще один человек, о котором не следовало забывать: чужак, отвергнутый своим же народом, мальчишка, попавший в жернова интриг и политики. Ликит находился тут с войсками герцогства, наравне со многими зрелыми мужами принимая участие в битвах. Во всей армии, пожалуй, лишь он один ждал вестей из Великой Степи с таким же нетерпением, как и правитель, хотя и по совершенно иным причинам.

Люди Ульфа негласно присматривали за парнем, потому указали дорогу к его палатке без малейшей заминки. Черный Волк не торопился, сперва незаметно переговорил с командиром десятки, в которой сейчас служил парень. И с интересом отметил, что юношу, похоже, уважали и принимли, как равного.

— Ликит еще юн и опыта недостает, но он быстро учится, — поведал десятник. — А храбрости и находчивости ему хватит на весь отряд. Иногда меня начинает пугать его бесстрашие. Оно сродни безрассудству, из парня может с годами получиться прекрасный воин, если, конечно, он прежде не сложит голову по собственной неосторожности или прихоти судьбы. Знаете, он ведь даже перед магами не дрогнул, хотя многие более опытные были готовы отступить.

— Спасибо, — как-то задумчиво кивнул Ульф. — Позови-ка мне мальчика, только не привлекая лишнего внимания — нам предстоит нелегкий разговор. Не хочу, чтобы кто-то видел его слабость.