Великий Хан и конунг рванулись друг другу навстречу. Каждый из них знал, что этого боя нельзя миновать. Каждый был готов умереть. Каждый надеялся на победу.

Лид с силой метнул копье, и ловко ушел от ответного удара, пустив смертоносное жало на тяжелом древке стороной. Ни один из противников не попал во врага, а кони неумолимо сокращали расстояние. Солнечный свет отразился от лезвий выхваченных мечей.

Клинки со звоном столкнулись, выбивая тусклые в дневном свете искры. Металлический скрежет больно резанул по ушам, но всадники уже миновали друг друга, расходясь на безопасную дистанцию. Развернулись, примериваясь, оценивая. Кто-то позади них ударил в щит рукоятью меча, к нему тут же присоединился еще один человек, затем остальные. Над полем раскатился могучий и древний призыв к священному танцу боя и смерти. Миг — и всадники вновь устремились вперед.

Страшный удар расколол небольшой круглый щит в руках хана. Талгат не глядя отбросил ненужные обломки на землю. Конунг развернулся и заставил коня подняться на задние ноги, вложив в эту атаку всю свою силу и мощь белогривого друга. Хан не успел прикрыться, в последний момент отведя в сторону занесенное лезвие, потерял равновесие и почти вывалился из седла. Кто-то крикнул, но голоса потонули в ритмичном грохоте.

Лид позволил Талгату секундную передышку — ровно столько, сколько нужно, чтобы подняться — а затем снова атаковал. Теперь хану повезло больше, и клинки с противным скрежетом разошлись, не причиняя никому вреда. Конунг выжидал. Он кружил рядом, делая ложные выпады то с одной стороны, то с другой. Потом стал так, чтобы солнце оказалось за его спиной и кинулся вперед.

А Талгат понял, что время неумолимо истекает. Силы быстро покидали его, левое запястье почти не слушалось, в голове мутилось от жары и ярости схватки. Один удачный удар в висок — и шлем с великолепным красным навершием из струящийся конской гривы покатился по дорожной пыли. В глазах потемнело, земля перевернулась, встала на дыбы и хлестко рубанула по плечу и спине. Ребра отчаянно заныли, грудь пронзила жгучая волна боли.

Конунг отступил на несколько шагов и спешился, чтобы подойти к поверженному противнику. Сейчас Великий Хан лежал в пыли, на губах его начали появляться кровавые пузыри, видимо, сломанное ребро пробило легкие. Лид замер над израненным, стонущим врагом, не в силах остановить его мучения одним точным ударом.

Нет. Не так. Не в грязи должен умереть тот, за кем шли тысячи. Пусть Великий Хан принес много горя и своему народу, и хольдингам, но он заслужил встретить свою судьбу, стоя на ногах, а не глотая дорожную пыль и скребя по земле скрюченными пальцами. Лид отступил на шаг назад и хрипло произнес:

— Встань, Великий Хан.

Талгат скривился, сплюнул кровь, вытер рукавом губы, и шатаясь, как пьяный, оступаясь и с трудом удерживая равновесие, медленно поднялся, тяжело опираясь на клинок.

— Ну! — с губ его сорвался чуть слышный приказ, а кончик меча дрогнул, отрываясь от земли, и нацелился в грудь конунга. Рука Талгата дрожала, ему едва хватало сил удержать клинок на весу. — Чего тянешь? Давай!

Лид в два шага покрыл разделяющее их расстояние. Левой ладонью небрежно отвел в сторону оружие хана, чтобы тут же острие его собственного меча вошло в живот Талгата чуть выше солнечного сплетения. Раздался звон разбитых чешуек доспеха, хан обмяк, выронил рукоять и вцепился мертвой хваткой в плечи конунга. Лицо Талгата исказилось гримасой страдания, но в глазах мелькнуло что-то, похожее на удовлетворение.

— Достойная смерть, — тихо выдохнул он в самое ухо Лиду и затих навсегда.

Конунг еще минуту стоял неподвижно, затем разжал руки и позволил обмякшему телу соскользнуть на землю. В небо глядели остановившиеся темные глаза. Лид склонился, забрал свой меч, оттирая тот от крови тканью плаща, обошел мертвого хана, встал на колени у его головы и опустил веки убитому. Затем поднялся на ноги и повернулся к замершим в молчании людям.

— Остановить бой! — раскатился над полем его приказ. — Оружие в ножны. Выслать к городу вестника. Я желаю говорить с нойонами всех племен.

Йорунн, словно во сне, наблюдала за поединком. Следя за каждым шагом брата, боясь не то, что отвернуться, а даже моргнуть. Ей казалось, стоит прикрыть глаза хоть на мгновение — и она вновь потеряет его навсегда. С каким бы удовольствием она сама лишила хана жизни! Не важно — выстрелом ли, ударом ли меча, магией — конец будет один. Но Лид не позволил ей вмешаться:

— Этот бой — только для меня. Ты и так отдала этой земле больше, чем кто либо из нас, — и обернулся на мгновение к Ульфу, стоявшему рядом: — присмотрите за ней.

Черный Волк кивнул. В этой схватке он участвовал на равных с хольдингами, и они, впервые увидев, как может сражаться посланец герцога Недоре, смотрели на него с восторгом и глубоким почтением.

Когда в воздухе свистнули копья, Йорунн вздрогнула всем телом. Когда всадники сошлись на расстояние удара, поняла, что руки ее мелко дрожат. Когда соперники замерли друг напротив друга, ей показалось, она сядет на землю от волнения: ноги почти не держали. Ульф подошел сзади и крепко сжал ее плечи, не давая упасть. А затем короткий удар, вздох — и тишина, такая долгожданная тишина…

— Остановить бой!

Все остальное смазалось, будто в тумане. Люди, звуки, приказы, звон оружия, ржание коней, топот ног — это все было не важно. Йорунн подошла к брату и порывисто прижалась к нему. Счастье от того, что он просто жив и просто есть, накрыло ее с головой.

В сражении за Витахольм не было победивших, как не было и проигравших. Каждый принес жертву, каждый получил отмщение. Правильное и дурное смешалось так, что и не разобрать теперь. И все-таки, впервые за долгие десятилетия люди были готовы выслушать друг друга по-настоящему.

Была ли цена за это чрезмерной? Йорунн побоялась дать ответ. Можно ли было найти иной выход? Наверняка, и не один. Однако каждый шаг, сказанное слово, совершенный поступок и принятое в прошлом решение привели всех этих людей сюда, под эти стены. Отказаться от возможностей, оплаченных сотнями жизней, было бы преступлением.

***

Солнце коснулось краем горизонта, заливая все кругом алым светом. Ворота Витахольма распахнулись, и на дорогу выехали нойоны. Их было всего трое: Дэлгэр, предводитель хулайд, Гоньд, главный среди ойра, и нойон племени зайсан — Очир. Старейший из тайгута, уважаемый всеми Удвар пал в битве.

За их спинами Йорунн разглядела не только обязательных для подобных переговоров знаменосцев, писарей и свидетелей, избранных из числа рядовых воинов и ремесленников, но и до боли знакомую фигуру.

Хала ехал сам, руки его были свободны, никто не охранял хольдинга, ему даже вернули оружие — добрый знак, предвестник грядущих изменений.

Йорунн не удержалась, бросилась навстречу старому другу, едва ноги его коснулись земли, обняла его так крепко, как только могла. И Хала обнял ее в ответ: осторожно, бережно, будто опасаясь сломать.

— Кит цел? — спросил он вместо приветствия.

— И невредим, — Йорунн шмыгнула носом, даже не пытаясь скрыть своего волнения. — Вы оба отлично держите слово, но, небо видит, еще раз подобное я не переживу.

Вокруг царила сдержанная суета, люди смотрели друг на друга настороженно, сомнения висели в воздухе так же ощутимо, как запах дыма. Однако Лид и Дэлгэр обменялись приветствиями, поклонился Очир, сухо кивнул Гоньд, приложил к сердцу руку Дуараг, хмуро и сдержанно поздоровался Орик. Хала обвел глазами собравшихся хольдингов и повернулся к Йорунн:

— Почему тут нет Лонхата? Я видел его знамя… его просто опустили посреди битвы… Неужели…?

— Да, — по лицу Йорунн побежали тихие слезы. Лонхата больше нет на этой земле, он ушел к предкам. Старшим в роду Сагар теперь остался Орик.

Хала почувствовал, как внутри все скрутило от боли потери. Старый Лонхат заменил ему отца, был самым верным и преданным воином из всех, кого Хале приходилось встречать.