— Гляди-ка, — присмотрелся я к расчистившейся от леса линии горизонта, — кажись, впереди цивилизация.

Цивилизация представляла собой неопределённого вида руины вниз по дороге, несколько высоток вдалеке и на удивление хорошо сохранившуюся железобетонный монумент «САМАРА» справа от трассы. Но в первую очередь наши взгляды привлёк не этот безрадостный пейзаж впереди, а торчащая слева исполинская голубоватая коробка с четырьмя ни о чём не говорящими нам жёлтыми буквами «ИКЕА». Дальше к ней примыкала ещё одна коробка, рыжеватая. Обе располагались на небольшом холме и могли похвастать частично сохранившими асфальт подъездными путями.

— Сворачивай, — скомандовал я.

И Ольга, к моему изумлению, даже не стала спорить.

На огромной площади перед голубой коробкой покоились с десяток вросших в землю микроавтобусов и пара легковушек. Но ни внутри ржавых остовов, ни поодаль не было видно никаких останков.

— Странно, — ещё раз огляделся я вокруг, пока Ольга минировала подступы к нашему запрятанному промеж металлолома багги. — Ты заметила, как мало машин было на трассе?

— С десяток, может, — согласилась она.

— Обычно не так. Обычно, случись что, толпа валит из города в лютой суматохе. На выезде из любого мегаполиса всегда жестяная река. Тут авария, там столкновение, и вот уже поток встал, паника, детей в охапку, пожитки на горб и бежать. А, как думаешь? Так ведь оно было?

— Думаю, да. В подавляющем большинстве случаев.

— Да, в подавляющем... Но только не здесь.

— Я всё, — закончила Ольга колдовать над растяжками, закинула за спину рюкзак и взвалила на плечо свою гаубицу. — Карабин возьми. Надо подняться на крышу.

— Всё-таки надумала пострелять?

— Там видно будет.

Внутренности голубой коробки встретили нас рядами высоченных стеллажей. Господи-боже, чего здесь только не было! Раньше, разумеется. Десятилетия разграблений оставили от былого изобилия лишь жалкие крохи — рассыпанные по полу шурупы и гвозди, гнилые коробки тут и там, битые лампочки, превратившиеся в труху доски, ошмётки резины, покрытые трещинами куски пластика... Высоко под потолком, среди металлоконструкций, обрывков проводов и уцелевших кое-где вывесок, угнездились голуби. Здесь воняло птичьим дерьмом и сыростью.

— Давно хотел новый болторез. Глянем? А ты пока сходи... О! В отдел посуды. Прикупи... Блядь, не знаю... Что там могло бы продаваться кроме стаканов и тарелок? Скороварку! Хотела бы скороварку?

— Кол, заткнись, — прошипела Ольга, пристально всматриваясь в полумрак и держа правую руку на расстёгнутой кобуре. — Мы тут, возможно, не одни.

— Расслабься. И так редко вместе выбираемся за покупками, а ты ещё психуешь. Гляди какая штука, — взял я со стеллажа странную херовину в полупрозрачной упаковке с почти стершимися надписями. — Яй... Яйце... резка! Яйцерезка, прикинь! Вот это полезная вещь.

— Сунь в мой рюкзак, я скоро найду ей применение.

— Ага. Погоди, что ты имеешь в виду?

— Тс-с! — присела Ольга, достав из кобуры пистолет.

— Просто голуби, — указал я наверх. — Обещаю, если тебя обосрут, я отомщу.

— Обосрёшь голубей? — улыбнулась Ольга, позволив «Вальтеру» погрузиться обратно в кобуру.

— Времени уйдёт много, да, но будь уверена — я доберусь до каждого из этих тварей. О, похоже, нам туда, — приметил я ведущую наверх лестницу.

Мы пробились сквозь царство гниющего текстиля, скелетообразных диванов с осевшей на пол заплесневелой мякотью, хрупких, как ледяная корка, контейнеров и, наконец, подобрались к выходу на крышу.

— Заперто, — почти удивлённо констатировала Оля, подёргав дверную ручку, и полезла в карман.

— Дай-ка мне, — протянул я руку за извлечённым набором отмычек.

— Я справлюсь.

— Дай. Хочу проверить.

— Что?

— Свою спинномозговую память. Вот спасибо, — принял я из рук Оли тонкий инструмент и безо всяких раздумий подобрал нужный, лишь вскользь глянув на замок.

— Не погни.

— Обижаешь, — отмычки вошли в скважину, но положительного результата привычные манипуляции не дали. — Сука, заржавел. Отойди-ка, — снял я с плеча СКС и, ухватив поудобнее, въебал прикладом по замку. — О, посыпалось. Давай маслёнку. Ты же моя умница. Так, пошло дело. Слышишь? Да-а, сколько башку ни дырявь, а руки-то помнят.

Очень скоро замок капитулирующе щёлкнул, и дверь перестала быть препятствием. Свежий воздух сменил затхлый смрад коробки.

— Ох ты ж нихуя себе! — подошёл я к краю крыши и обозрел открывшийся перед нами вид.

Рядом с голубой коробкой, буквально метрах в трёхстах, торчали ряды абсолютно одинаковых трёхэтажных домишек. И их были десятки. Много десятков. Клянусь, если бы я, будучи местным жителем, пьяный очутился в этом инкубаторе типовой застройки, то сошёл бы с ума, ища свой барак. Даже арзамасский хаос выглядел милым художественным беспорядком в сравнении с этим.

— Похоже на концлагерь, — оценила Ольга. — Видела такой под Казанью.

— Когда? — заинтересовался я.

— Лет пять назад, — продолжила она, между делом распаковывая свою царь-пушку. — Ты, наверное, не помнишь. Там большая заваруха была между мусульманами и Воинами Христа, как они себя называют. Всё по-взрослому, с крестовыми походами, джихадом и геноцидом в обе стороны. Так вот этот концлагерь как минимум трижды переходил из рук в руки. И каждый раз его продолжали использовать по прямому назначению. И с каждым разом узников становилось всё больше.

— Почему?

— Не всех освобождали. Кто-то всегда успевал под пытками и угрозой смерти принять новую веру. Много кто на самом деле. Другие сидельцы при освобождении их закладывали, и вот уже готовая пачка иноверцев, расквартированная по баракам.

— Удобно. А когда снова власть менялась, их всё равно не освобождали?

— Мало кто верит неофитам. Так что нет. Снова здорова, и так по кругу.

Фанатики, мать их. Не люблю фанатиков. Не важно, религиозных или по другим убеждениям. Есть в них что-то отталкивающее. Кто сказал «принципы»? Вовсе нет. Принципы приходят с опытом, постепенно формируются в голове, зиждясь на ошибках и последующей работе с ними. Например, никогда не прощать долги — хороший принцип, практичный и полезный. А вот умирать за то, что не имеет доказательств и не несёт в себе никакой практической ценности — это не принцип, а тупость. Фанатики тупые. А тупые меня бесят. Вот Рваные раны, к примеру — их режешь, а они мантры свои бубнят. Ну кому такое понравится? Святые с виду тоже фанатики, но только с виду. Эти хитрожопые засранцы, как любой уважающий себя дилер, собственным товаром не злоупотребляют. Цацек красивых на себя навешать, обрядики там всякие провести — это завсегда пожалуйста. А вот подыхать ради ими же навязанных убеждений — ищи дураков в другом месте. Все карательные операции Святых только прикрываются верой. Но на тех же Рваных ран святоши залупаться не станут. И причина банальна — у голодранцев попросту нечего отжать. Забавно, одних голод превратил из заурядных обывателей в упоротых мракобесов, а других — перевёл с кривой дорожки пыльных постулатов на сверкающие серебром рельсы рационализма. Первых — наделил фанатизмом, вторых — избавил от него. Первые — голожопое отребье, маргиналы, рвущие себя крюками; вторые — уважаемые люди, элита нового мира. Фанатизм и отсталость неразлучны, как портовая блядь и гонорея.

— Но тут ни забора, ни вышек. Похоже, по доброй воле в этих курятниках обитали. Как считаешь?

— Кто их теперь разберёт, — закончила Ольга возиться с винтовкой, установила её возле дыры в парапете и подстелила чехол в качестве мата.

— Далеко голубчики?

— Четыре километра, — взглянула она на пеленгатор.

— Подождём.

Мизантропия. Не помню, когда и при каких обстоятельствах я впервые услышал это слово, но оно мне очень понравилось. Такое ядовитое, колючее. И в то же время удивительно изящное. Как надколотый хрустальный бокал со ртутью. Язык так и тянется к острому краю, пока токсичные пары разлагают тебя изнутри. О да, мизантропом быть нелегко. Постоянное гнетущее осознание того, что приходится существовать в окружении разной двуногой мерзости, способно загнать в глубокую депрессию. Можно, конечно, попытаться чуточку обмануть себя, пойти на противные собственной натуре компромиссы. Сгладить углы — кажется, так это называют. Да, быть сдержаннее, мягче, лояльнее. Видишь, например, тупого, как пробка, дегенерата, которому место не в конторе, а на пашне, вместо кобылы плуг таскать, сука... Нет-нет-нет, стоп. Этот дегенерат, и только он, может выписать тебе нужную бумагу. Поэтому делаем глубокий вдох-выдох и стараемся смотреть на ебаного недоумка, как на... забавного недотёпу. Да, он отнимает у тебя время, неся какую-то бессвязную х**ню своим вонючим слюнявым ебалом, тупая мразь... Но! Воспринимай это как вынужденную передышку, откинься на спинку стула, подумай о белоснежных облаках, отражающихся в озёрной глади. Тяжело, но выполнимо. Куда сложнее с биомусором, считающим себя важной персоной. О, эти царьки могут довести до белого каления. Более того, они осознанно к этому стремятся, будто бы не понимая, чем рискуют. Кажется, их тяга к самоутверждению за чужой счёт настолько велика, что затмевает даже инстинкт самосохранения. А ты вынужден терпеть этот надменный пиздёж и вальяжно-фамильярные манеры. Однажды такая самовлюблённая блядь осмелела до того, что потрепала меня по щеке. Меня. По щеке. Ох, какая дикая кровавая вакханалия бушевала в моей голове пока я, стиснув зубы, скрёб ногтями подлокотник. И я смолчал. Я не размолол ту руку в бесформенное месиво, не раскрасил комнату мозгами, не выдрал мрази трахею. Нет. Я взял задаток и ушёл. Потому что нельзя калечить и убивать клиентов. Клиент остаётся таковым, пока его заказ не выполнен. А вот потом... Впрочем, это уже другая история. Тяжело, очень тяжело. Но не так тяжело, как с... А-а-а, даже произносить это противно. Да, речь о — гориониваду — партнёрах. Деловых партнёрах, если понимаете, о чём я...