Дом — обычная пятистенная изба — перекосился, десятилетие за десятилетием уходя в землю. Запахи плесени и сырости соседствовали с отчётливыми но едва ли различимыми человеческим обонянием нотками чужой белковой жизнедеятельности. Гнилые половицы угрожающе скрипели под ногами, ветер трепал обрывки истлевших занавесок и выл промеж потолка и худой крыши, чёрная от лишайника печь дышала вековечным холодом.

— Никого, — чуть опустила ствол Ольга, осмотрев вторую комнату.

— Мы его недооценили, — сдвинул я носком ботинка расползающийся от касания половик, под которым ожидаемо оказался люк подпола. — Если он здесь и был, — направил я «Пернач» в пол, — то теперь уже далеко. Проверь-ка ещё раз спальню, и пойдём.

Облако древесной щепы и пороховых газов заполнило дом. Пол задрожал, сотрясаемый градом пуль. Прежде, чем магазин «Бизона» опустел, со стороны двора донёсся короткий вскрик, и тень пронеслась к крыльцу.

Высадив ногой раму, я прыгнул в окно, и то, что открылось снаружи взору, повергло в меня шок. Я был готов ко всему, но только не к такому. Емельян взял заложника.

Наш расходный материал стоял, растопырив обезоруженные ручонки, и трясся, удерживаемый за шею. Глаза-угли горели за его левым плечом, ноги-тентакли начали медлено отступать, понуждая живой щит следовать за ними.

Шок от увиденного был настолько сильным, что я даже не выстрелил. Я просто стоял и смотрел на эту восхитительную сцену, достойную отдельной главы в энциклопедии по психиатрии. Подоспевшая тремя секундами позже Оля едва не прыснула со смеху, чем заметно смутила как заложника, так и его пленителя.

— Я хочу уйти, — пробасил, наконец, отче. — Только и всего. Уйду и никогда больше не вернусь. А его отпущу, обещаю, отпущу, как только вы потеряете меня из виду.

— И мы должны доверять тебе? — не удержался я от того, чтобы подыграть нашему террористу. — После всего, что ты наделал?

— Не моя вина, что Господь сотворил меня таким. Я никому не навредил в своей жизни, я был праведен и богобоязнен.

— Но ты только что совершил убийство, и угрожаешь убить снова, не взирая на свои красивые слова.

— Вы меня вынудили! — прорычал отче. — Я лишь защищался!

— А твои дети? Они тоже защищались?

— Я не... — запнулся Емельян. — Я не смог. Не смог остановить их. Этот грех вечно будет на моей душе. Но детей больше нет, а вы можете спасти ему жизнь, — один из тентаклей поднялся из-под разодранной грязной рясы и впился в лицо заложника.

— Умоляю, — просипел тот, поливая слезами чужеродную конечность. — У меня семья.

— Да вы что — мать вашу! — сговорились?! — не сдержал я нахлынувших эмоций и поставил переключатель огня ВСС в автоматический режим.

— Я убью его!!! — запаниковал отче.

— А успеешь раньше моего?

— Нет-нет-нет!!! — принялся причитать захваченный семьянин. — Что вы за люди такие?! Сжальтесь!!!

— Да пристрели их уже, — скривила губки Оля.

— Ладно!!! — неожиданно отшвырнул от себя заложника Емельян, и вскинул руки. — Ладно. Хватит смертей.

— Ты серьёзно? — не поверил я своим глазам. — Хочешь умереть вообще зазря? Господи... Детка, будь добра, избавь мир от этой дешёвой некчёмной твари.

Короткая очередь прошила грудь отче по диагонали. Емельян покачнулся и рухнул на спину. Несколько хриплых судорожных вдохов заполняющимися кровью лёгкими, и жизнь покинула столь совершенное тело, обременённое столь неразумной головой. Глаза-угли застыли, глядя в хмурое холодное небо с безмятежно расслабленного лица, кажущегося счастливым.

Доверие. Сколькие могут похвастать его наличием в своей насквозь фальшивой притворной жизни? Зуб даю, что таких крайне мало. Мир, где мужья изменяют жёнам, а жёны травят мужей, где дети только и ждут, когда их опостылевшие старики откинуться, где честь и достоинство потеряли всякую цену, а степень откровенности зависит от количества вырванных ногтей... Нет, этот мир не для доверия. Ни об одной двуногой прямоходящей особи, населяющей нашу конченую планетку, мне, при всём желании, не удастся сказать: «Я ему доверяю», равно как и «ей». Я слишком хорошо знаю их, этих разумных существ с инстинктами стервятников. Но иногда случаются... казусы. Отчего-то вдруг может показаться, что вот сейчас-то всё пройдёт как надо, что можно повременить с вырыванием ногтей и обстряпать дельце более изящно, более цивилизованно даже. Это противоречит всему, чему учила тебя жизнь, но ты такой: «Да ладно, не параной!», и идёшь ей наперекор, сажая себе на плечо стервятника. Но жизнь — злобная сука, она не терпит дураков.

В Кадом мы вернулись ещё до полудня. Воодушевлённый победою света над тьмой Николай гордо вышагивал по родным улицам, размахивая направо и налево отпиленной головой Емельяна. Однако всенародного ликования и вполне заслуженного чествования героев вокруг не наблюдалось.

— Что-то не так, — будто заглянула в мои тревожные мысли Ольга.

— Тебе тоже обидно? Ну, Геракл в своё время совершил не один подвиг. Будем твёрдо придерживаться героического пути, и слава обязательно найдёт нас, когда-нибудь. Ладно, не надо так смотреть, держи, — передал я насупившейся Оле ВСС и подсумок с магазинами. — Лейтенант, составь-ка даме компанию, не хочу, чтобы торжественная встреча омрачилась непредвиденными проблемами. Действуйте по обстоятельствам, старосту не убивать, пока.

Павлов молча кивнул, и оба исчезли в прогоне.

— Станислав, будь добр, собери инвентарь у наших бравых ополченцев. Не возражаешь? — отомкнул я магазин и извлёк патрон из ствола автомата на шеи Николая.

— Да пожалуйста, — нахмурился тот. — А что такое?

— Ничего. Простая мера предосторожности.

— Держи-ка, — сунул ему Стас ещё два разряженных АК, вручив мне «Бизон».

— А вы трое, — обратился я к обезоруженным борцам с чертями, — можете ступать по домам. Лучше огородами, в полной тишине, целее будете.

— Да что происходит? — пуще прежнего обеспокоился Николай.

— Куда делись два моих человека? — задал я ему встречный вопрос.

— Чего? Они же только что ушли в прогон, вон туда. Ты сам их послал.

— Неправильный ответ. Они погибли. Пали смертью храбрых от бесовских лап Емельяшки, — возложил я руку на остывший лоб убиенного отче.

— А-а... — начал смекать бородатый. — Думаешь...?

— Думаю. А теперь шагай дальше и радуйся тому, что смог выжить в этой адской бойне. Лишний повод ценить жизнь, ведь шансы потерять её всегда велики. Да-да, особенно сейчас.

Когда мы трое неспешным прогулочным шагом подошли к площади, тишина там стояла такая, что казалось, будто Кадом вымер много лет назад. Для полноты картины не хватало только обглоданных костей на земле да намалёванных известью крестов на дверях. А ещё там не было нашего грузовика. Вот народ, ничего святого. За неимением по месту святотатства профессионального попа, я мысленно уже отпустил Павлову грехи, которые он непременно возьмёт на душу, когда поймает в прицел виновного.

— Что-то твоя идея кажется мне всё менее разумной, — поддался сомнениям Станислав. — Лучше найти укрытие.

— Сначала надо поговорить.

— Вот из укрытия и поговорили бы.

— Да брось. Денёк с самого утра выдался унылый, хоть немного нервы пощекочем.

— Он шутит, — любезно пояснил Станислав Николаю в ответ на его непонимающий и всё более испуганный взгляд. — Не будет никаких нервов, нас сейчас просто перебьют кхуям. Тщ-тщ-тщ, — прихватил психолог-самоучка отклонившегося в сторону Николашу под локоток, — не торопи события.

— Мужики, а может вы того, — взмолился хранитель трофея, едва не выпавшего из ослабших рук, — без меня управитесь?

— Ну а как без тебя-то? Нет, без тебя нам не поверят.

— Голова же есть, — не сдавался Николай.

— Голова — головой, а свидетель тоже быть должен, — стоял на своём Станислав.

— И о чём я тут насвидетествую? Вот скажите, пожалуйста. На убой ведь ведёте, братцы.