— А что не так?

— Знаешь, Кол...

Но Олину отповедь на взлёте сшиб скрежет отпираемых запоров, транслируемый на нашу половину через динамики.

Дверь за стеклом отворилась, и в комнату въехал человек на коляске. Въехал сам, без посторонней помощи, при этом ни руки, ни ноги у него не двигались. Видимо коляска была непростая, даже без учёта того, что снизу у неё крепились два баллона, похожих на газовые, а справа, позади спинки, торчал штатив с капельницей. Сидящий на коляске человек был одет в красный домашний халат, ноги его были укрыты клетчатым пледом, а лицо — маской, от которой к баллонам тянулся гибкий шланг. Седые давно не стриженые волосы падали на костлявые плечи. Человек был очень стар. Или так казалось, из-за его болезни? А уж в том, что он болен, сомневаться не приходилось. Хоть человек и старался держаться ровно, было заметно, что это даётся ему с трудом. Проехав в центр своей половины, он развернул коляску к нам и снял маску.

Мы с Ольгой переглянулись, и я решил взять слово первым:

— Так это вы Чабан?

Человек поморщился и указал дрожащим пальцем вверх:

— Чуть потише. Здесь чувствительные микрофоны. И да, я именно тот, с кем вы должны были встретиться. Прошу, — сделал он жест рукой в нашу сторону, — присаживайтесь, мне так будет удобнее.

Он улыбнулся стариковской улыбкой, и паутина морщин окутала его серые глаза. Лицо Чабана напоминало карандашный рисунок — сухое, с тонкими острыми чертами и выдающимся далеко вперёд носом, но отчего-то оно не казалось отталкивающим или угрожающим, как большинство подобных физиономий. Наоборот — при взгляде на него хотелось завязать разговор.

— Я представлял вас...

— Несколько иначе, — закончил за меня Чабан, понимающе кивая. — Да, лет пять назад ваши ожидания бы оправдались. Но не сейчас, увы. А вот я представлял вас себе именно так. Благо, в ваших описаниях недостатка нет.

— Полагаю, — взяла слово Ольга, — наиболее свежие описания вы получили от двух наших отбившихся товарищей.

Чабан усмехнулся и, закашлявшись, поднёс маску к лицу, подышал, после чего вернул её на колени:

— Не думаю, что мне пришло бы в голову назвать этих молодых людей вашими товарищами. Но да, мы с ними говорили о вас. Они не были уверены, что вы появитесь в городе вместе, но предполагали, что найдёте друг друга здесь. Один из них — Станислав, кажется — был не слишком доволен такой перспективой и корил второго за... Как же он выразился? Соплежуйство. Да, за соплежуйство. Как мне показалось, он желает вам смерти, обоим.

— Пустое, — отмахнулся я. — Он всем желает смерти, это нормально.

— Вот как? — снова улыбнулся Чабан, и его глаза, выглядящее удивительно молодыми на этом морщинистом лице, весело заблестели. — Вижу, вам повезло с... товарищами.

— Редко кому выпадает удача знаться с такими замечательными людьми, — согласился я.

— Давайте ближе к делу, — влезла в нашу приятную беседу Ольга со своим занудством. — Чего вы от нас хотите?

— Того, — развёл Чабан руками, — что вы лучше всего умеете.

— И кого нужно убить?

— Вы не из тех, что ходят вокруг да около, верно?

— Я бы поддержала светский разговор, но время поджимает.

— Понимаю. Однако, здесь понадобится небольшое предисловие, потому как дело весьма деликатное.

— Деликатность — наше второе имя, — заверил я.

— Охотно верю, и всё же... Поговорим вначале о награде. Да? Ведь все любят награды, — засмеялся Чабан, из-за чего ему вновь пришлось приложиться к маске. — Эх... Ваши товарищи... Они пришли ко мне в поисках рации. Вероятно, им требовалось связаться с кем-то, очень-очень сильно требовалось. Я предоставил им такую возможность. А позже они изъявили желание забрать рацию с собой. «Не проблема» — сказал я. Да... И в качестве оплаты предложил им то же, что предложу вам. Но они отказались. И обсуждение причин их отказа привело наш с ними разговор к вашим без сомнения выдающимся персонам. Не стану лукавить, меня это сильно заинтересовало. До меня и раньше доходили слухи о качестве вашей работы. Подобная преданность своему ремеслу достойна уважения. Хотя, судя по славе, что летит впереди вас, это, скорее, искусство.

— Безумно приятно встретить настоящего ценителя, — чуть привстал я, дабы засвидетельствовать своё уважение к столь редкому нынче дару видеть прекрасное в, казалось бы, обыденном. — Знаете, я не падок на лесть, но ваши слова меня тронули. Что? — поймал я осуждающий Олин взгляд. — Ничуть не вру. Мужик знает толк в искусстве.

— Это правда, — согласился Чабан. — И я считаю, что искусство убивать ничуть не ниже, чем живопись или музыка. Что касается конкретно вашего творчества, то больше всего меня впечатлили семейные убийства. Та резня в доме муромского полицая... По заказу?

— Нет, что вы. Это для души.

— О. Именно так и рождаются настоящие шедевры. Неправда ли?

— Безусловно.

— Может, я пойду? — не преминула Ольга капнуть своей желчи в наш медовый бочонок. — А вы пока друг другу отсосёте.

— Не обижайтесь, — поспешил я сгладить резкость своей спесивой протеже. — Она сегодня не в духе, только одного довела до оргазма.

— Никаких обид, — приподнял руку Чабан, будто отгоняя назойливые предрассудки. — Ваша ученица далеко пойдёт. Не исключено, что затмит вас. Чего только стоит тот заказ в Саранске. Да, молва долетела даже до моих ушей. Восемь трупов. Шестеро малолетних детей. Всё выглядело как случайный пожар. Если бы ни одна деталь. О да, — чуть поднял Чабан указательный палец и покивал, — крохотная, почти незаметная деталь. Росчерк мастера, так сказать.

— Что за деталь? — взяло меня любопытство, смешанное с ревностью.

— Это было давно, — процедила Ольга.

— Чуть больше двух лет, — уточнил Чабан. — Вряд ли вы успели растерять свой талант. Но мы отвлеклись. Ведь разговор зашёл о награде. Негоже переводить его на другую тему. Рация... Да, я отдал вашим товарищам рацию, но позволил себе немного усовершенствовать её перед этим. И вот теперь, в обмен на ваши услуги, я готов предоставить вам пеленгатор, с точностью до пятидесяти метров указывающий место расположения той самой рации. Вы заинтересованы?

— М-м... Немного, — с трудом подавил я ребяческий восторг и произвёл колебательные движения ладонью в горизонтальной плоскости.

— Что ж, тогда, в дополнение к озвученному, я предложу сотню золотых, стандартного веса и пробы.

— М-м...

— Сто пятьдесят.

— Я даже не знаю...

— Упрощу вам задачу. Двести.

— Э... Так кого — чёрт подери — нужно убить? Только не говорите, что это Иисус.

— Нет, — расплылся в улыбке Чабан. — Я никому не возложил бы такой грех на душу. Слушайте...

Ненавижу себя. Я себе отвратителен. Не могу смотреть в зеркало. Почему я не сдох? И прочая, и прочая слащавая хуета, текущая вперемешку с карамельными слюнями изо ртов носителей моральных ценностей, которым довелось — внезапно! — нарушить свои непоколебимые принципы. Как же она меня бесит. Это даже хуже, чем проповедь попа-педофила. Сука. Это хуже, чем клятва в вечной любви у алтаря. Это — мать его! — хуже, чем слёзы наёмных плакальщиц! Это блядский пик, запредельная высота лицемерия! Если ты так себя ненавидишь, заплати мне, и я заставлю тебя страдать за все грехи так, что черти в аду прослезятся и положат в самый горячий котёл на реабилитацию. А если нет... х**ли ты ноешь, мразь?!

— Я весь — внимание.

— Вы знаете, что в Сызрани есть бордель? — спросил Чабан, покивав, будто вспомнил о славных былых деньках. — Думаю, нет. Вы здесь впервые, а это заведение не сверкает огнями, зазывая клиентов. Оно неприметно.

— Странновато для борделя.

— Абсолютно с вами согласен. Более того, его владелица — Мадам — чурается слова «бордель» или, скажем, «блядушник», «притон», «проститутошная» и прочих общепринятых терминов, коими обозначают такие заведения. Знаете, как она его называет?