— Дерьмово, — продолжила она, будто не слыша моих возмущений.

— Ещё бы не дерьмово! Всю округу переполошила! Что тебе сделал этот несчастный барсук?!

— Это не барсук.

— Да какая нах** разница?!

— Есть разница, — кивнула она вперёд, приглашая за собой к месту, откуда начинались следы.

— Это... — присел я возле странных отпечатков, — что такое?

Следы были и впрямь не барсучьи, если только хитрый жирный засранец не научился делать обмотки на задних лапах, а спереди не отрастил пару детских ладоней.

— Квазимода.

— Спасибо, теперь всё встало на свои места. Какой ещё впизду Квазимода?

— Ребёнок-мутант. Мы... — Ольга запнулась и едва заметно помотала головой, будто коря себя за что-то.

— Да говори уже!

— Павлов со Стасом подобрали его и выдрессировали. Уверена, он сейчас скачет к ним. Надо уходить.

— Стоп-стоп-стоп, — взял я спешно засобиравшуюся в дорогу Олю за плечо. — Я чего-то не понял. Ты откуда вообще про это всё знаешь?

— Следила за ними, как и ты. Только, у тебя память отшибло, а у меня — нет.

— Серьёзно? А ты, как посмотрю, хороша в слежке. Даже кличку его знаешь. И что там за «мы»?

Оля посмотрела вопросительно, и мне пришлось растолковывать:

— Ты сказала: «Ребёнок-мутант. Мы...», и заткнулась. Что, плохо соображаешь спросонья? Не успела новую брехню сочинить?

— Кол, послушай...

— Не-не-не, теперь ты послушай. Я по горло сыт твоим пиздежом. Ты ебёшь мне мозги с первой минуты, как я очнулся. Пока не знаю нахуя, но обязательно узнаю. И это произойдёт через один, два... Начали.

Ольга сделала глубокий вдох, приподняла руки и кивнула:

— Хорошо.

Жестокость. Какое ёмкое понятие, правда? Для юной девицы жестокость — это поведение бросившего её парня. Для матери — равнодушие ребёнка. Для меломана — игра на пиле. Для битого жизнью бродяги — изнасилование черенком лопаты. Для меня... Лучше вам этого не знать. Нет, правда, пожалейте себя. Серьёзно? Всё ещё хотите посвящения в темнейшие глубины запредельного ужаса? Ладно, это ваша психика, поступайте с ней сообразно собственным убеждениям. Значит так, всё вышеперечисленное — полнейшая х**ня, а не жестокость. Я больше скажу, сдирание кожи живьём — относительно гуманное и быстрое умерщвление. В моей практике такое не раз заканчивалось летальным исходом по причине болевого шока. Может остановиться сердцебиение, может прекратиться дыхательная деятельность. Короче, человек, умирающий от рака, страдает куда сильнее, чем освежёванный заживо. Но мы же не станем винить природу или — господи помилуй — Бога в жестокости? Конечно, нет. И это правильно. Ведь ни природа, ни Бог не дают нам надежды. Нет, правда, вам когда-нибудь приходилось слышать историю о том, как истовый христианин молился о избавлении от подагры, ему явился Господь Бог и сказал: «Пойди завтра в церковь, поставь свечку моему сыну и пожертвуй тридцать серебряных, а на следующее утро и думать забудешь о своей подагре, бля буду»? Нет же, это так не работает. Если у человека и есть надежда на потустороннее вмешательство или счастливый случай, то эту надежду человек выдумал сам, и он отдаёт себе в этом отчёт. Ставка не сыграла? Ну, что поделать, такова жизнь. Однако, надежда, имеющая под собой серьёзное обоснование — это совсем другое дело. Такую надежду не кидают под ноги как скомканный билет на песок ипподрома. Нет, такую надежду лелеют, её носят в сердце, ею любуются, и засыпают с улыбкой на устах, снова и снова прокручивая её в голове. И чем ближе воплощение этой надежды, чем реальнее становятся её очертания, тем больнее с ней расставаться. Упасть в двух шагах от мечты, с простреленным позвоночником, и беспомощно наблюдать, как кто-то другой берёт её. Берёт грубо, дерзко, глумливо. А ты просто лежишь в грязи и беспомощно наблюдаешь, отчётливо понимая, что всё было ... зря. Свежевание живьём? Я вас умоляю.

Мы не стали дожидаться, что предпримут наши ушлые конкуренты, когда получать свежие разведданные, и оперативно сдриснули, на время оставив разногласия. Но, как только четвёрка резиновых пухляшей забралась на железнодорожную насыпь, ведущую прямёхонько к М-5, моё по-детски непосредственное любопытство снова напомнило о себе:

— Ладно, давай расставим точки над «и». Понятия не имею хули это значит, но по ощущения звучит правильно. Итак, всё время, начиная с моего пробуждения, ты врала мне относительно нашего взаимодействия с этими двумя мудаками. Навязала мне мысль, что они сами по себе, а мы сами по себе. Но на самом деле мы были заодно, какое-то время. Это логично, и отвечает на многие возникшие у меня вопросы. Кроме одного, а именно «Нахуя?».

— Не хотела, чтобы ты забивал себе этим голову, — ответила Ольга, не отвлекаясь от нашей импровизированной дороги. — Ну, подумай сам, какой толк пересказывать всю эту херню, что между тобой и Стасом творилась? Его дохлая баба, Ткач, тёрки на пустом месте — тебе это в самом деле интересно? Очень сомневаюсь.

— О, ты уж предоставь мне самому решать такие дилеммы. Ладно?

— Без проблем. Теперь ты всё знаешь. Это что-то меняет?

— Вносит определённые правки в мой план.

— И какие же?

— Павлов нужен живым.

— Зачем? Я думала, ты захочешь получить живьём Стаса.

— Одно дело — удовольствие, другое — выгода. Но нам повезло, — потрепал я Олю по щеке, наслаждаясь её подавленным гневом, — это можно совместить. Павлов, если врёшь, вполне вменяем и договороспособен, он может пригодиться. Не спрашивай, — отмахнулся я от немого вопроса. — Пока только наброски, работаю над этим.

Сука, как обычно, рассказала не всё. Возможно, и не врала на сей раз, но точно о многом умолчала. Скорешились на Карачун-тропе, вместе отбиваясь от банды? Предположим. Из практических соображений решили двигать вместе до Пензы? Допустим. Посрались из-за дохлой бабы? Пф-ф! За кого ты меня держишь? А уж история с Ткачом... Я, конечно, не отрицаю силу стечения обстоятельств, но не настолько, чтобы поверить в случайную встречу с выкормышем того, за кем охотился много лет. О, этот Станислав не так прост, жопой чую. Он всё просчитал, да. И почти добился своего. Уж не знаю, что ему помешало довести начатое до конца там, в лесу, но больше ему подобного шанса не выпадет.

Железнодорожная насыпь довольно быстро вернула нас к М-5, и мы продолжили движение на юг.

Здешний кусок трассы выглядел куда более диким, чем Карачун-тропа. Это походило, скорее, на широкую просеку, нежели на автомагистраль, пусть и дошедшую до нас из пучины времён. Только ширина и спасала её от полного поглощения лесом. Молодые деревца росли уже прямо посреди трассы, ничуть не смущаясь соседства с завалившимися железобетонными опорами освещения и столбами линии электропередач. Тонкая поросль то и дело скребла по днищу, пригнутая нашим четырёхколёсным другом. Он, будто пылкий геронтофил, настырно вторгался в эту старую давно забывшую об автомобильном движении дорогу, а та не прилагала никаких ответных усилий, чтобы сделать их близость хоть чуточку приятнее.

— Как пользоваться этой хернёй? — перегнувшись через спинку сиденья, вытащил я из кузова пеленгатор.

— Кол, лучше не трогай, — забеспокоилась Ольга, будто я её ребёнка из люльки достал, при чём с точно таким же вопросом.

— Просто ответь.

— Ладно. Сначала включи здесь. Да. Потом нажми это. Только, пожалуйста, ничего не крути. Ёб твою мать!

— Эй! Руки на руль! Разберусь как-нибудь без сопливых. Так... Это что такое, куда смотреть?

— Сюда, — ткнула Ольга пальцем в экранчик, фыркнув. — Северо-запад, восемь километров.

— А мы их здорово обогнали. Как бы не потерять.

— Да. Нужно будет остановиться. Выключай уже, аккумулятор посадишь.

— Ладно-ладно, раскомандовалась. Да блядь...

— Убери на место, — ловко щёлкнула Оля нужным тумблером, не дав мне как следует приобщиться к высоким технологиям.