— Чабан приказал долго жить, и вовсе не по причине слабого здоровья.

— Не брешешь?

— А мы тут, по-твоему, жопы морозим ради шутеек? Два пидораса, которые его вальнули, сейчас полным ходом херачат в сторону Самары, надеясь избежать длинной руки правосудия. На телеге с лошадью, у одного очки тёмные, у второго нос недавно сломан. Видал таких?

Делегат резко переменился в лице и упавшим голосом просипел:

— Это... Вам лучше с капитаном перетереть, ага.

— Так хули ты яйца мнёшь? Веди.

Капитан — дородный мужчина лет пятидесяти, с абсолютно лысым блестящим скальпом и, будто в качестве компенсации, роскошной густой бородой — встретил нас в своём кабинете, окна которого напрямую примыкали к крану и даже, насколько я успел разглядеть снизу, имели переходные мостки.

— Какого хрена? — спешно убрал он что-то в ящик стола, лишив пары одинокий стакан. — Кто это? Почему без предупреждения? — тон капитана был скорее страдальческим, нежели раздражённым.

— Виноват! — несуразно сдвинул каблуки наш провожатый, безуспешно попытавшись ими щёлкнуть, и, осознав свою полную строевую несостоятельность, перешёл к более привычной манере общения: — Виталий Борисыч, тут это... такое дело... даже не знаю, как сказать.

— Чабан преставился, — помог я сформулировать, взял стул, поставил его напротив хмуро изучающего меня капитана, и совершенно по-хамски сел. — Ушёл, так сказать, в самом расцвете сил. Плесни, — указал я на пустующую ёмкость.

Капитан, выдержав драматическую паузу, извлёк из недр стола бутылку с желтоватым содержимым и второй стакан, после чего с точностью провизора идеально ровно разлил своё пойло:

— Земля пухом, — поднял он свою порцию.

Я взял гранёное стекло, вдохнул обещающие блаженство спиртовые пары, и осушил залпом:

— М-м... Неплохо. Повтори.

Капитан хмыкнул в усы, выпил и повторил:

— С кем имею удовольствие? — перевёл он взгляд с меня на Ольгу и обратно.

— Мы здесь по поручению Коновалова.

— Дениса Коновалова? — спросил капитан с явным удивлением.

— Точно, — повертел я в руках стакан, наслаждаясь терпким ароматом настойки. — Денис очень, очень-очень огорчён безвременной кончиной босса. Но, несмотря на глубочайшую скорбь, нашёл силы и время чтобы организовать поимку тех двух ублюдков, которые оборвали выдающийся жизненный путь безмерно любимого всеми нами Чабана. Знаешь, — пригубил я немного, смакуя, — никогда прежде его таким не видел. Он был просто убит горем. Сидел возле рации и пытался связаться с вами, час за часом, не переставая ни на минуту, и всё зря. Ответа не было. А сейчас я узнаю, что эти два лиходея беспрепятственно миновали ваш блокпост и теперь вольными птицами летят прочь от заслуженного возмездия. Но так ведь не должно быть. Так не годится. Ты со мной согласен?

Капитал обменялся коротким взглядом с нашим провожатым и откашлялся:

— Мы... Мне не докладывали о вызовах.

— Возможно, ваш связист был чем-то занят? Чем-то более важным. Хм... Твоё здоровье, — поднял я стакан.

Капитан потянулся было чокнуться по такому случаю, но не нашёл отклика с моей стороны, чем был немало огорчён.

— Ладно, — поставил Виталий Борисыч стакан, и донце отбарабанило по столу нервную дробь, — что теперь?

— А сам как думаешь?

— Только не трогайте семью, — выдохнул он, будто это был последний воздух, посетивший его лёгкие.

Я облизнул губы и, состроив максимально омерзительную ухмылку, переглянулся с Ольгой. Она мастерски подыграла.

— Нет... — просипел капитан. — Умоляю. Я... Егор, выйди.

— Но...

— Вон отсюда!!!

Провожатый бочком пробрался к двери и бесшумно исчез, а Виталий Борисыч, облокотясь о стол, продолжил предательски дрожащим голосом:

— Я много сделал для Чабана. Я из-за него головой перед Альметьевском рисковал. И теперь, значит, так вот? Значит, забыто всё? Из-за одного прокола? Что с моей семьёй?

— Она цела, — ответил я, немного помедлив для пущего эффекта. — Пока.

Капитан шумно выдохнул и упал на спинку кресла, будто получил увесистый апперкот:

— Спасибо. Господи-боже...

— Этого мало.

— Я всё сделаю. Всё, что хотите.

— Хм... Пожалуй, кое-чем ты мог бы подсобить.

Каков главный ингредиент лжи? Что делает её по-настоящему правдоподобной и действенной? Кто-то скажет: «Немного правды». Я отвечу: «Нах** правду». Вера — вот что нужно для успеха. Вера в собственную ложь. Нельзя лгать поверхностно, это всё равно, что писать книгу со схематично проработанными персонажами и пресным лишённым подробностей миром — читатель не поверит. Лгать нужно от всей души, так, чтобы у самого в драматичные моменты ком поперёк горла вставал и слёзы душили, так, чтобы эмоции не были поддельными, чтобы за каждым словом стояла история, которую в любой момент можно достать и предъявить ошарашенному слушателю. А здесь без веры никак. И вера эта должна быть крепка. Крепка настолько, чтобы малейшее неверие оппонента вызывало в вас жгучую обиду и даже злость. Праведное негодование. Никто не смеет сомневаться в ваших словах. Они есть истина. Они святы. И пусть эти слова нужны лишь для достижения определённой цели, сейчас, когда вдохновенная ложь льётся из вашего рта, эти слова творят новый мир, более живой и правдоподобный, чем объективная реальность.

— Думаешь, он не свяжется с Коноваловым? — спросила Ольга, поудобнее устраиваясь на жёстком сиденье колымаги, любезно предоставленной нам стражами моста.

— Зассыт, — утопил я кнопку зажигания и невольно расплылся в улыбке, услышав рокот четырёхцилиндрового движка за спиной. — Ты бы не зассала?

— Пожалуй, — натянула Ольга очки и замотала лицо шарфом. — Думаю, он предпочтёт встретиться лично. Как-никак, речь о его семье.

— Вообще пох**. Через десять минут мы будем в Тольятти, — вжал я в пол педаль газа, как только преграждающая дорогу плита опустилась.

Этот двухместный багги верой и правдой служил капитану для передвижения по вверенному объекту. Рамный кузов, сваренный из стального профиля и труб, нёс пятидесятисильный двигатель, приводящий в движение четыре колеса, обутых в шины низкого давления. Не самый быстрый агрегат, но для бездорожья — самое то. Жаль только, что кабина была открыта всем ветрам, и дабы не покрыться инеем, пришлось напялить слесарные очки и затянуть капюшон по самые брови. В багажнике, притороченная ремнями, бултыхала бензином пара сорокалитровых канистр, и трясся под крепёжной сетью наш скарб.

Ольгину кобылу пришлось оставить «на передержку». Конечно, возвращаться за ней мы не собирались, как и возвращать багги, но я пообещал всё это, чтобы капитану было чуточку комфортнее в шкуре лоха. Он выписал нам пропуск и даже попытался сказать напутственное слово, что-то про осторожность и, кажется... Про брезент? Не уверен. Я захлопнул дверь раньше, чем капитан закончил.

Без проблем миновав два блокпоста, мы оставили позади ГЭС и, на каждой из множества колдобин благодаря пухлые шины, вскоре докатились до уродливого куска бетона с буквами «ОЛЬ Т И», что прозрачно намекало на пересечение границы города. Впрочем, сам Тольятти не спешил раскрываться перед нами во всей красе. Справа виднелись какие-то редкие задания на берегу, слева — пустырь и руины громадного элеватора за ним, и только потом по правую руку возникли бетонные коробки многоэтажек.

— Не так я себе представлял колыбель автопрома, — одолели меня грустные мысли о Родине.

— Сам город западнее, это окраина, — пояснила Ольга, сверившись с картой, и замерла, наблюдая за разворачивающейся перед нами картиной поистине апокалиптических масштабов.

Громадная эстакада выросла посреди дороги, как хребет библейского чудовища посреди океана, и я поблагодарил Легион за свою отменную реакцию, успев свернуть влево. Железобетонный монстр тянулся на сотни метров вперёд. Местами его перебитый временем хребет провисал каменными глыбами на пучках ржавой арматуры, но вновь вздымался над землёй и продолжал сопровождать нас на этом скорбном пути сквозь мёртвый город, пока...