Лес содрогнулся от эха, покатившегося, казалось, со всех сторон, эха, порождённого воплем бешенства. О да, вот теперь ты на нужной волне. Я сяду в первом ряду. Удиви меня, фокусник.

Тени сумеречной чащи ожили. Перестав быть рабами света, они устремились ко мне, как полчища обезумевших крыс устремляются к добыче, готовые пожрать ту живьём.

В первое мгновение увиденное заставило меня сделать шаг назад, но лишь один. Не-е-ет, таким дерьмом меня не проймёшь, попытайся ещё.

Ветви деревьев затрещали, придя в бешеное движение, будто конечности эпилептика, хрустящие выворачиваемыми суставами. Корни взорвали землю вокруг, выйдя наружу подобно гигантским монструозным червям. Я почти ощутил ногами дрожь, до того пугающе реальной была картина. Почти.

Сумрак сгустился, замерцал чёрными искрами и исторг из себя чудовищную тварь. Огромная, под четыре метра ростом гуманоидная фигура вышла из леса, волоча по земле несоразмерно длинные жилистые руки. Косматая грива висела на плечах грязными колтунами, жёлтые глаза горели на продолговатой морде с гипертрофированно громадным носом, достающим до подбородка, несмотря на широко разинутую пасть, усеянную кривыми, как покосившийся частокол зубами. Приблизившись, тварь заревела и отвела назад руку-плеть, чтобы смести меня одним ударом, словно назойливую муху. Это пугало. Но летящая из пасти чудовища слюна не падала мне на кожу. Звериная вонь не терзала моё обоняние. И ни один волос на моей голове не качнулся от оглушительного рёва. Единственное, что мне удалось почувствовать — едва уловимое дыхание за моей спиной. Его-то я и ждал.

Резко присев, я развернулся и ударил. Клинок, преодолев твёрдую преграду, зашёл в плоть по самую гарду. Моё левое предплечье помешало коварному иллюзионисту нанести ответный удар, врезавшись тому в запястье. Сталь ножа сверкнула у меня перед лицом. Я перехватил вооружённую руку злоумышленника и с силой крутанул торчащий в его боку кинжал. Лицо странного создания вытянулось, из чёрной дыры разинутого рта вырвался жуткий вой. О да, теперь вполне настоящий. Фокусник выпустил своё оружие и скорчился, как червь на рыболовном крючке. Насланные иллюзии мигом схлынули, уступив место банальной реальности.

— Ну что, дружок, вот мы и познакомились, — склонился я к хрипящей твари.

Несмотря на схожую с человеческой анатомию, существо трудно было принять за человека. Широкие Т-образные плечи соседствовали с довольно узкой грудной клеткой, переходящей в объёмный живот и — далее — широкий таз. Длинные жилистые конечности были похожи на сучковатые ветки. Я поймал себя на мысли, что чудище из иллюзии — всего лишь увеличенная гротескная копия своего создателя. Тот же безобразный нос, та же грива колтунами и грубая шкура, похожая на древесную кору.

— А фантазия-то у тебя не шибко богатая.

— Чего ждёшь? — подошла Ольга и нацелила СКС в голову моего нового товарища.

— Не так быстро. Разве тебе не хочется поближе узнать... Кстати, как твоё имя?

— Лесовик, — прохрипело существо, пустив из пасти нитку красной слюны.

— Ага, так тебя сызранцы окрестили. А на самом деле?

— Другого имени у меня нет.

— Как грустно, — переглянулся я с Ольгой, так же отразившей неизбывную печаль на своём милом личике. — Сирота, стало быть. Дитя леса. Я язык человечий где выучил?

— Не помню.

— Гляди-ка, не одного меня память подводит. А если так? — чуть повернул я кинжал в ране, что тут же возымело невероятный лечебный эффект.

— Хватит-хватит!!! Я скажу! Старик... Старик один научил, — сирота отдышался и сплюнул набежавшую кровь. — Я не всегда скотину ел. Раньше детьми пробавлялся да немощными. Теми, кто умом и телом не силён. Их легко заманить, и убить несложно.

— Этот парень нравится мне всё больше, — поделился я своими симпатиями с Олей. — Продолжай.

— Да-да. Тогда-то, весною, я и поймал старика со старухой. Её съел, а старик до того тощий оказался — кожа да кости. А от потрохов стариковских меня воротит. Вот я и оставил его развлечения ради. Старик до разговоров охоч был. Болтал без умолку. Ну и я втянулся, выучил кое-что. К зиме старик околел. Следующей весной нового себе поймал. Выучился мало-помалу. Тот, второй, меня и надоумил на дороге промышлять, городских стращая. Так-то и безопаснее, и сытнее.

— Стало быть, детства своего совсем не помнишь? Как в лесу очутился.

— Я всегда здесь был.

— Это вряд ли, — вздохнул я опечаленно и прижал голову сиротинушки к земле, дабы нанести летальный удар, но меня прервала Ольга:

— Ни о чём больше его расспросить не хочешь?

— О, точно! Как дети на вкус?

— Да не об этом! Он же вечно у дороги ошивается, может, видел чего.

— Двое мужчин, вероятно, на телеге, при оружии. У одного ещё очки чудные на роже, — изобразил я пальцами описываемый предмет. — Видел таких?

Лесовик искоса взглянул на меня, всё ещё будучи прижат к земле, потом на Ольгу, и спросил:

— Если скажу, отпустите?

— Не имею возражений, — обратился я к Оле. — Парень, сразу видно, положительный, да и местная достопримечательность как-никак. Отпустим?

— На все четыре стороны, — согласилась она.

— Видел таких, — сразу воспрял духом Лесовичок. — Три дня назад здесь проезжали. Я пошумел немножко, постращал, но они останавливаться не стали, только ходу прибавили.

— Чем были вооружены? — уточнила Ольга.

— Я... Не знаю. У того, что в очках, вот на твое ружьё похоже. А у второго — с такой загогулиной снизу, — попытался лесной житель изобразить когтистым пальцем очертания магазина.

— Вроде, не врёт, — глянул я на Ольгу, всё ещё целящуюся Лесовику в голову, и вынул из его бочины кинжал. — Свободен.

Лесовик медленно поднялся, прикрывая рукой обильно кровоточащую рану, и неверной походкой отправился в чащу.

— Эх, — помахал я ему вслед, — даже завидую. Каких дел мог бы натворить, а ему кроме сытости нихера и не надо. Счастливый ублюдок.

Какой смертью вы хотели бы умереть? Думаю, на свете нет ни одного человека, который в сознательном возрасте не задумывался бы над таким вопросом. И это правильно. Мысли о собственном предназначении, о будущем, о Боге, о смысле жизни, и о прочей херне останутся просто мыслями в вакууме, и только мысль о смерти не повиснет в воздухе, ибо смерть — та единственная константа, что прибудет с нами от начала и до конца. Её невозможно подвергнуть сомнению, невозможно интерпретировать, переосмыслить или проигнорировать. Смерть — вот тот стержень, вокруг которого вращается жизнь, такая изменчивая и ненадёжная, будто малолетняя шлюха на каменном хую видавшего виды сутенёра. Так какой, м-м? Пуля в голову, нож под лопатку, асфиксия, утопление, чудотворная гравитация? Уверен, что-то из этого, если не банальная смерть во сне. Но кем бы я был, если бы, задавая сей вопрос, не имел на него собственного ответа? Не-нет-нет, всё вышеперечисленное не для меня. Пусть это останется трусливым торопыгам. Я хочу умереть медленно, как можно медленнее, чтобы ощутить всё, что лежит на границе жизни и того неведомого, что мы называем смертью. И я говорю не о раке или двусторонней пневмонии на фоне гепатита. Нахер болезни, они не приблизят меня к пониманию, а лишь погрузят сознание в туман. А сознание должно быть ясным. Мне не понадобится морфин и прочие опиаты, нужно будет нечто совершенно иное, то, что удержит в сознании до самого конца. А боль... Что такое боль, в сравнении с возможностью познать непознанное? Познать не душой — даже если она существует — а мозгом. Понять... Уловить тот момент, когда знакомый мир покидает тебя — это ли не достойный финал?

— А вот скажи-ка мне, Оля, — решил я нарушить молчание нашего долгого пешего перехода, случившегося ввиду непланового падежа скотины, — как бы тебе умереть хотелось?

Ольга, ведущая под уздцы лошадь, ставшую теперь грузовой, замедлила шаг и, будто невзначай, взяла узду в левую руку, загородившись от меня телом кобылы: