— Это вовсе не так, — движения Олиных рук, утратили былую лёгкость и приобрели несвойственные уверенному в себе человеку резкость движений. — Ты на ровном месте создаёшь проблему.

— Неужели?

— Именно.

— Ладно, как скажешь. Но запомни вот что — даже если мне начисто мозги отшибёт, апеллирование к моей совести будет последним в ряду твоих разумных решений. Если я выразился слишком витиевато, сформулирую проще — поступишь так ещё раз, и я тебя убью.

Ольга замерла и сделала несколько глубоких вдохов. Очень тихих, но я-то услышал.

— Тебе всё понятно?

— Ясно и чётко, — кивнула она.

— Да перестань! — легонько пихнул я её локтем. — Купилась что ли?! Ха! Точно купилась! Нельзя так, Оленька. Тебя же кто угодно на испуг может взять.

Ольга насупилась, задышала громко и прерывисто, краснея на глазах:

— Ты...

— Что?

— Ты — не кто угодно, — процедила она, изо всех сил стараясь придать голосу твёрдости. — Не надо так шутить.

— А кто шутил? Бля! Опять! Когда ты уже перестанешь вестись?! Ладно-ладно, это в последний раз, обещаю. Никаких больше наёбок. Сказал — убью, значит, убью. Ну всё, хорош. Это уже перестало быть забавным. Ты всё испортила, зануда. Не делай, пожалуйста, такую кислую рожу. Знаешь, пока ты шароёбилась без меня по лесам и весям, твоё чувство юмора явно выбрало другой путь. Я вообще удивляюсь, как с такой серьёзностью ты смогла выжить. Нет, ну правда, принимать всю х**ню на веру — это верная дорога в мир паранойи. Что? Я говорю умные вещи, внемли и будь благодарна. Потому что иначе твоя мнительность сожрёт тебя изнутри. Тут всего два выхода — либо мысленно слать всё в пизду, либо моментально переводить источник беспокойства в неживое состояние. В нашем конкретном случае второе представляется труднореализуемым, поэтому шли всё в пизду. Ну-ка, давай.

— Что давать?

— Попробуй.

— Пошёл в пизду.

— Не убедительно. Давай снова, только на сей раз с большей уверенностью. Ты слишком зажата. Раскрепостись. Ну, прочувствуй всю прелесть похуизма. Ты ведь можешь себе это позволить в куда большей степени, нежели остальные. Давай, подними руку... Мысленно, только мысленно, иначе тебя начнут принимать за городскую сумасшедшую. Подними, потом махни, и скажи: «Пошёл в пизду!». Поехали.

— Не буду. Это глупо, — вернулась Оля к наложению бинтов. — И ты ведёшь себя глупо. Мы должны доверять друг другу, а ты будто нарочно делаешь всё, лишь бы этому помешать. Просто имей в виду, что твои «шутки», — сделала она ударение, — о смерти, для многих были последними из услышанных. Я не знаю, что у тебя в голове стряслось, но ты сильно изменился, и это меня нервирует. Да, нервирует! Поэтому, пожалуйста, хватит подъёбывать, это совсем не смешно.

— Подумаешь...

— Вместо идиотских... — оторвала Ольга зубами край бинта, — шуточек, стоило бы решить, как мы поступим, когда нагоним этих двоих.

— Чего тут решать? — подвигал я плечом. — Перебьём обоим ноги, а когда они истекут кровью, возьмём тёпленькими, затянем жгуты потуже, ты взбодришь ребят чудо-средством из своей аптечки, и я пущу в дело нож. Кстати, у тебя есть соль?

— Кол, сейчас не до игр.

— Да ну? А когда?

— После того, как мы узнаем, что им известно. А узнать это проще всего, скрытно проследив за ними.

— Чего?! Не знаю, насколько там амнезия выебала мне мозги, но я абсолютно уверен, что не учил тебя подобной ереси!

— Кол, они целенаправленно идут в Самару. Это не может быть случайностью. Они точно, что-то разнюхали. Просто послушай...

— Нет, послушай ты! — направил я на Ольгу будто разящий молнией указующий перст, ещё не до конца натянув свитер, из-за чего этот жест лишился изрядной доли пафоса. — Бля... Оля, ты несёшь херню, — просунул я, наконец, голову через тугой воротник. — Если хочется что-то узнать от человека, нет нужды следить за ним. Достаточно его обездвижить и вырвать несколько ногтей. Даже вопросов задавать не нужно, он сам будет перебирать ответы, которые потенциально смогут заинтересовать тебя. Господи-боже! Почему я вынужден объяснять прописные истины? Кому из нас память отшибло?

— Они не простые люди, Кол.

— Это что ещё, чёрт подери, значит?

— Тебя часто пытали?

— Ну, два или три раза. Я не особо помню. Какое это имеет отношение к делу?

— Ты много рассказал?

— В основном, давал наводки, где и что им непременно стоит пососать.

— Почему же ты считаешь, что Павлов поступит иначе? Вы с ним из одного теста деланы, насколько я успела понять.

— Да и хер с ним. Есть Стасик. Он душка. Я уверен, мы найдём общий язык.

— Он тебя ненавидит. Он пытался убить тебя, и не раз.

— Откуда знаешь?

— Ты много чего рассказывал в бреду. Этот ублюдок скорее сдохнет, чем поможет тебе. Да и мне тоже. Так зачем рисковать, поднимать шум, раскрывать себя раньше времени, если можно позволить этим двоим сделать часть нашей работы, а уж потом, в удобный нам момент, поставить жирную точку в их книге судеб?

Ольга говорила это таким глубоким сексуальным голосом, так очаровательно улыбаясь, что я сам невольно расплылся в улыбке, предвкушая, как ломаю этим мразям жизнь за пару шагов до заветной цели. Эта идея сама собою завладела моими мыслями. И она была сладка, так сладка...

Предательство. Есть ли на свете хоть один взрослый человек, не сталкивавшийся с ним? Сложно сказать, чертовски сложно. И не потому, что существование таких людей является темой для дискуссии, а потому, что критерии предательства настолько размыты, насколько это вообще возможно. Ни любовь, ни долг, ни совесть не смогут похвастать до такой степени нечёткими характеристиками. Для кого-то утаённая заначка — предательство, какого свет не видывал, а для другого и нож в спину — минутная слабость, не достойная злой памяти. Кого-то предают лишь раз, и никогда больше они не поверят никому, будь пред ними хоть святой верхом на облаке. Других предают ежедневно, всю жизнь, но они этого будто не замечают, находят предателю миллион оправданий, лишь бы не обрывать этих порочных насквозь лживых отношений. Предавали ли меня? Наверное. Но спроси: «Кто? Когда?» — я не отвечу. И дело не в амнезии, нет. Дело в том, что для меня предательство — штука столь же личная, как, к примеру, исповедь. Здесь изначально должно существовать доверие. В противном случае речь будет идти о подставе, кидалове, и тому подобных вещах. А так как до конца я доверяю я лишь себе... Да, вся наша жизнь — вопрос ебаной терминологии.

Переправа через Сок оказалась сложнее, чем мы надеялись. Наш верный железный товарищ некоторое время вселял оптимизм своим уверенным ходом по болотистой пойме, хорошо справляясь с подмёрзшей жижей под своими пухлыми покрышками. Но чем дальше, тем медленнее приходилось двигаться. Морозы держались недостаточно долго, чтобы надёжно сковать эту топь. Стоило колёсам разломать ледяную корку, как они тут же начинали пробуксовывать, меся гниль. Машину вело из стороны в сторону, и не раз приходилось сдавать назад в поисках более надёжного пути.

Ненавижу болота — одна из немногих вещей в этом сраном мире, способная внушить мне ужас. Утрирую, конечно. Не ужас, так... холодок по загривку пускает. Стыдно признаться — я не умею плавать. Так что даже чистая вода под жопой вызывает у меня чувство дискомфорта. Но, думаю, окажись я в воде, рефлексы подскажут, что делать. Пусть неэстетично, пусть без должной грации, но кое-как я добарахтаюсь до берега. А вот болото... Говорят, это почти как брак. Вначале ты чувствуешь зыбь под ногами, понимаешь, что свернул не туда, пытаешься переломить ситуацию, предпринимаешь решительные действия, но несмотря на всё это, погружаешься глубже, глубже, глубже... И вот уже прежний мир, в которым ты жил раньше, лишь чуть касается твоего тонущего в трясине лица. Ты хватаешь его ртом — тот старый мир — не хочешь отпускать, но трясина иного мнения на счёт твоего будущего. И всё же, даже скрывшись под затянутой ряской гладью, ты ещё какое-то время дёргаешься, хотя и понимаешь, что всё бесполезно. А потом ты попросту устаёшь. Нет больше сил сопротивляться. Твоя хаотичная траектория погружения приобретает строго вертикальный вектор. И вдруг... становится легко. Мечты, большие планы, тяга к жизни — всё это остаётся там, в старом мире, откуда теперь даже свет не пробивается. И вместе с этой утратой приходит покой. Вязкий уют трясины.