— Ну, — прищурился староста.

— Что тебе об этом известно?

— Вы это что же, меня подозреваете?

— Как и любого в радиусе пятисот километров, — поделился деталями следствия Станислав. — Что необычного ты видел за последнюю неделю, не считая чертей?

— Чертей-то я и не видал, — усмехнулся староста как-то подозрительно. — А вот по вашей теме кое-чего подметил, и не я один. Мы тут, в Кадоме, безвылазно сидим, каждый куст, каждую ветку как родную знаем. И если чего непривычного случается, так это завсегда видать. Особенно тем, кто не только себе под ноги глядит. А вы, стало быть, тех лиходеев разыскиваете?

— Разыскиваем, — кивнул Стас. — И ты нам в этом поможешь.

— Как не помочь, помогу. Только сперва вы мне помогите.

— Поторговаться решил?

— А чего бы и нет? Хуже уж точно не станет.

— Я бы не был так уверен на твоём месте. Видишь этого мутанта? — указал Станислав на меня, как на какую-то ручную зверушку. — Он охотится на людей, и те, за кем его посылают, узнав об этом, сами идут с повинной. Наиболее умные из них. А те, кто поглупее, кто считает, что хуже уже некуда... Поверь, ты не желаешь оказаться на их месте.

— А я попробую, — оскалился староста и ткнул в мою сторону пальцем, заметив блеск покинувшего ножны клинка. — Предупреждаю! Я не переношу боль и расскажу всё! Но это будет неправда, — гадко захихикал он. — У меня богатая фантазия, я такого нагорожу — замучаетесь расхлёбывать. Но потом, конечно, я сломаюсь и скажу правду, — вскинул он ладони примирительно. — Или снова совру. А может правда была в самый первый раз? Как знать. Я человек слабый, из меня можно вытрясти всё, и даже больше, гораздо больше. Да с селянами вам поговорить — раз плюнуть, верно? Может, кто чего и видел. Управитесь за недельку? — снова принялся он полубезумно хихикать, обняв себя за плечи.

— Эта сволочь начинает мне нравиться, — убрал я кинжал в ножны. — Так чего же ты от нас хочешь?

Каковы основные желания человека? Что идёт следом за жизненно необходимыми кислородом, водой, пищей и сном? Быть может, это желание вписать своё имя в историю, или хотя бы оставить о себе добрую память? Ну, как то сомнительно, явно не для всех. Может это жажда любви и понимания, поиск родственной души? Навряд ли, такое я только в книжках видал. Покой? Большинство не доживает до возраста, сопутствующего таким желаниям. А вдруг это стремление к счастью и поиск неземного наслаждения, какими бы они кому ни представлялись? Нет, не думаю, что алкоголизм и наркомания настолько популярны, хотя примеры, безусловно, есть. А что же тогда? Секс? Хм, пожалуй, это куда как ближе к истине. Насилие? О да, я ещё не встречал человека, не желавшего смерти или членовредительства другому человеку. Власть? Без сомнения, этого добра никому и никогда много не бывает. Более того, власть — кратчайший путь к качественному сексу и невозбранному насилию. Кто же не мечтает стать вожаком стаи, чтобы трахать вожделеющих его самок и наказывать, под всеобщее одобрение, зарвавшихся самцов? Погружать клыки в загривок бета-кобеля и нежно покусывать альфа-сучку, упиваясь своим доминированием — вот оно, то самое истинное, в своей честной первобытности. «Стоп-стоп!» — скажут скептики. — «Мы ведь рассуждали о первостепенных желаниях человека». «Идите нах**» — отвечу им я. — «Нет на свете занятия более неблагодарного, чем искать человеческое в человеке».

— Хочешь нашими руками избавиться от надоедливого попа? — задал я старосте наводящий вопрос. — Как его там?

— Емельян, — подсказал Стас.

— Да, точно. Укокошим Емелю по сучьему велению, по твоему хотению, и после этого ты поведаешь нам свой секрет. Так?

— Не, — ощерился староста, шмыгнув носом. — Вы такой штурм мне устроили, что вся площадь видала. У них хоть ставни и затворены, а глаза-то в каждую щель пялятся. Если Емельян копыта откинет, весь Кадом будет в курсе, что это я вас на него науськал. Так что убивать нельзя, как бы ни хотелось. А вот надавить на него можно.

— Так ведь ты уже давил, — припомнила Ольга, — да без толку.

— Одно дело — я, и совсем другое — вы. Емельян упрям и хитёр, но далеко не так религиозен, как хочет казаться.

— Не фанатик, — подытожил Станислав.

— Мягко говоря. И точно не святой.

— Говорят, истинная вера приходит через страдание, — воззрился Стас к потолку. — Сломаем ему ноги, для начала.

— Нет-нет, — потряс пальцем староста. — Так не годится. Я же говорю, любое насилие над ним сразу на меня укажет. Хотите из этого попа мученика сделать? Вы его ещё к кресту присобачьте! Чтобы меня потом на колокольне вздёрнули, — добавил он, погрустнев.

— И что же нам тогда делать прикажешь? — поинтересовался я. — Убивать нельзя, калечить — тоже. Может ему отсосать? — мой взгляд, ведомый первобытными инстинктами, сфокусировался на Оле, и кончики пальцев осторожно коснулись её бедра: — Детка, как на счёт теологического диспута с отцом Емельяном?

— Да пошёл ты, — наморщила она носик.

— Это вряд ли поможет, — усмехнулся в бороду староста, чем заставил Олю ещё больше нахмуриться. — Будь на его месте я, помогло бы, как пить дать! — вскинул он руки. — Но Емельян к женщинам холоден. Никто его никогда в женской компании не видал, окромя как на исповеди. И худят слухи, — прищурился староста, понизив громкость, — что...

— Пожалуйста, — не сдержал я мышечных спазм, превративших, должно быть, моё обаятельное лицо в гримасу отвращения смешанного с чудовищными душевными муками, — не надо этого. Драматург из тебя хуёвый, так что просто рассказывай без претензий на гениальность, мы не осудим.

— Ладно, — прокашлялся староста. — Есть мнение, что Емельян поёбывает мальчишку-звонаря.

— А вот это было уже чересчур грубо. Как вы считаете? — обратился я к почтенной публике. — Мог бы ведь выразиться и поизящнее. И что значит «поёбывает»? Время от времени, или всё же на регулярной основе?

— Да почём мне знать? Я свечку не держал. Говорю же — есть мнение.

— И чьё мнение? — поинтересовался Стас.

— Моё, в том числе, — с вызовом глянул на него староста.

— Слушай... Как тебя по батюшке?

— Тарас Вениаминович.

— Зря спросил. Слушай, Тарас, — поставил Станислав табуретку напротив старосты и сел, — ты ведь хочешь, чтобы мы тебе помогли?

— Хочу, — кивнул тот, ожидая подвоха.

— Тогда почему ты прилагаешь так мало усилий на благо нашего общего дела?

— Чего это я мало...?

— Ты постоянно недоговариваешь. Из тебя клещами надо информацию вытаскивать. Такое впечатление, что это не тебе нужно, а нам. Так вот я хочу прояснить ситуацию. У нас чертовски мало времени, и если ты намерен продолжать корчить из себя хитроумного интригана, мы, пожалуй, тебя свяжем, вставим кляп в рот, кинем в кузов и увезём в лес, а там примотаем к дереву и будем нечеловечески пытать, как и предполагалось планом «А». Тс-с-с! — поднёс Станислав палец к губам. — Ни слова мне, сука, не говори про свою богатую фантазию. С нашей коллективной фантазией она не сравнится. Единственное, что мне не нравится в плане «А», так это то, что тебя с твоим хрупким организмом может кондратий хватить от наших пристрастных расспросов. Рука-то частенько к сердечку тянется, да? Поэтому сохрани наше бесценное время и своё пошатнувшееся здоровье — расскажи всё без утайки, а мы уж решим, как с этим дальше поступить.

— Э-э... — начал было староста очередной куплет старой песни, но суровое лицо Станислава с пульсирующей на лбу веной послужило плохим источником вдохновения. — Ладно-ладно, про мальчишку — это больше слухи.

— Больше, чем что? — совместилась ось канала ствола АК-103 с коленом Тараса.

— Всё, понял. Извините. Просто слухи, ничего больше.

— И распускал их...?

— Я, да, я распускал. Одно время они были довольно неплохо подхвачены, так что осадочек-то остался, как ни крути.