Чутьё меня не подвело, едва бренное тело попрало собою первозданную растительность, над головой засвистели пули, присланные второй группой организаторов торжественной встречи. Должно быть, они рассчитывали, что мы дадим задний ход, не покидая машины, такую горе-мотопехоту даже самый рукожопый стрелок с обочины без труда нашпигует свинцом. Не тут-то было, суки. Теперь поглядим, кто кем поживится.

Раж проснулся, и он не заснёт голодным. Гипервентиляция бодрит лучше любой дури. Я бегу по лесу, уклоняясь от лениво рассекающих туман пуль. Их тёплые шлейфы можно пощупать, окунуться в них лицом, но на милые глупости нет времени, этот воздух слишком хорош, чтобы им дышало столько пар лёгких. Я лечу в тумане, сквозь туман, я и есть туман...

Передо мной трое. Автоматы в их руках горячи, от стволов валит пар. Ноздри втягивают не успевший развеяться сизый дым бездарно сожжённого пороха, пальцы нервно трут дерево рукоятей и цевья, языки облизывают сухие губы. Взгляд одного из троих на мгновение фокусируется на мне, и страх застывает в стекленеющих глазах. Туман становится алым, напитываясь новой влагой, бьющей из вспоротой артерии. Я слышу, как втягиваемый воздух свистит в лёгких второго, что стоит рядом, но этому воздуху не суждено выйти наружу криком. Мой клинок пробивает левую лопатку, и украденный у природы газ возвращается расфасованный в кровяных пузырях. Третий жмёт на спуск, жёлтые всполохи вырываются из ствола, опаляют терзаемое пулями тряпьё двух ещё не упавших трупов. Свинец проходит сквозь них, не чуя преграды. Куртки взрываются пером. Белое и красное разлетается повсюду, словно чахоточный харкнул на одуванчик. Стрелок визжит как свинья, визжит и давит на спусковой крючок, даже тогда, когда пустеет магазин, и затвор открывает дымящееся окно экстрактора. Пальцы побелели, впившись в автомат, мокрота пылью хлещет из раздираемой глотки, покуда холодная сталь не погружается в мясистую заросшую бородой шею. Совсем немного, лишь обозначить намерения.

— Сколько? Где?

Слова даются мне с трудом, я не узнаю свой голос, но его звуки — скрипучие и надрывные — достаточно убедительны, чтобы получить незамедлительный ответ.

— Двое впереди, двое справа, не уб... — скороговоркой тараторит стрелок, расходуя оставшийся газ в лёгких.

Он не вдохнёт нового, никогда больше. Сталь продолжает погружение, и недоношенные слова, нежеланные, зачатые без любви, покидают его рот бурлящим алым выкидышем.

Справа выстрелы. Разберутся без меня, я спешу назад, туда, откуда прилетела первая пуля. Этот снайпер хорош, он умрёт последним, ощутив всю полноту своей исключительности.

— Прикрой! — кричу на бегу Стасу, он едва замечает, но устремляется следом, так медленно...

Поперёк дороги бревно, метрах в двухстах от грузовика. Сошки ПКМа обдирают кору, нервно ёрзая. Пулемётчик трогает снайпера за плечо, ему есть, что сказать. Я не разбираю слов за шумом собственного дыхания, но снайпер явно не согласен, он водит головой из стороны в сторону, едва оторвав глаз от резиновой накладки окуляра. Пулемётчик настойчив, он больше не слышит выстрелов, не видит своих людей, и это его не радует. Он хочет уйти, нестерпимо хочет. Захожу им за спины. Десять метров. Пулемётчик встаёт. Пять метров. Поднимает ПКМ за ручку переноски. Два метра:

— Нахер всё.

Один. Наши взгляды пересекаются, мы оба понимаем, что случится дальше. Ствол ПКМа взмывает вверх, пламегаситель утыкается под нижнюю челюсть, большой палец моей руки ложится на спусковой крючок. Отдача сотрясает массивное тело пулемёта, дуло ёрзает вдоль шеи, пять выстрелов веером. Первая пуля входит в голову справа от кадыка. Избыточное давление взрывает содержимое черепа, проникающие следом пороховые газы заставляют плоть светиться. Правая часть лица приходит в движение вместе с перемещающимися разрушенными костями, лоб плывёт, скула опускается, хлещет изо рта, носа, уха, лишившейся яблока глазницы, а потом шапка улетает в хмурое осеннее небо. Это красиво — шапка-ракета, оставляющая шлейф из крови, мозга, ошмётков скальпа, кусков черепной коробки и брызг гнойного гайморита. Вторая пуля ложится под язык, щёки вспыхивают изнутри, верхняя челюсть распадается на множество фрагментов, нос отлетает в сторону, сальные прилипшие ко лбу патлы вздымаются вместе со лбом и отправляются догонять шапку. Третья пуля восстанавливает милую природе симметрию, практически уничтожая левую половину головы. Окровавленный лоскут, кое-как связывающий остатки нижней челюсти, немного лица и левое ухо, ложится на плечо, будто опущенный ворот.

Снайпер начал разворачиваться, когда четвёртая и пятая пули ушли ввысь, едва потревожив результаты неосторожного обращения с оружием, уцелевшая часть которых теперь плавно оседала на подгибающихся ногах, фонтанируя расцикленной кровеносной системой. Длиннющий ствол СВД направлялся в мою сторону до того неспешно, что я не смог отказать себе в удовольствии удивить снайпера ещё разок, перед тем, как раж, насытившись, снова отправится в спячку.

— Ах... — выдохнул убийца подголовника и, балансируя вмиг опустевшими руками, стал осторожно подниматься со своей огневой позиции. — Сдаюсь, я сдаюсь, — прогнусавил он, шевеля одними только губами.

Кончик клинка помутнел от тёплых испарений.

— Серьёзно? Так просто? Я надеялся, ты дашь мне бой.

— Нет-нет, — поднялся снайпер на носочки, не хуже какого-нибудь болеро с подмостков ушедшей эпохи высокого искусства. — Не надо.

Он был симпатичный. Редко говорю такое о мужиках, но этот реально глаз радовал — волевой подбородок, высокий лоб, строгие черты, а нос... О, такие носы нужно чеканить на монетах. Наверняка он очень им гордился. Я бы гордился. Картину немного портил лишь кончик кинжала, засевший в левой ноздре.

— Не надо? Считаешь, это лишнее?

— Что?

— Вот это, — повёл я импровизированным рычагом в сторону.

— Мы можем договориться! — засеменил болеро следом, аки маленький лебедь.

— Знаешь, я сегодня здорово уморился, убивая твоих подельников, и неважно себя чувствую, руки начинают трястись. Так что сэкономь мне время, это будет взаимовыгодным решением.

— Да-да, спрашивай, я-я-аааа... всё скажу!

— Сколько вас ещё?

— Всего семеро было. Правда. Мы тут недавно, да и разбежаться собирались после... Ну, ты понял.

— А дальше по дороге, до Нижнего Ломова?

— Там вадинские промышляют.

— Кто такие?

— Большая банда, человек двадцать. Но их недавно потрепали как следует, вряд ли успели оклематься.

— Эй, погляди-ка, — развернул я своего информатора в направлении грузовика и появившихся на его фоне фигур, — мои друзья-товарищи возвращаются. Похоже, от семерых остался только ты. Походки резковаты. Не находишь? Кажется, они очень сердиты на тебя.

— Мы же никого не убили, — втянул герой наплывающую на клинок соплю.

— Это правда. Постреляли немного, только и всего. Я бы тебя отпустил, серьёзно, но, боюсь, товарищи будут против. Они странные, не любят тех, кто по ним стреляет.

— Господи-боже... Я... Пожалуйста. Я никогда больше... Умоляю.

— Всё это очень мило, но советую приступить к более связному и информативному изложению полезных фактов, чтобы у меня возникла к тебе стойкая симпатия, стимулирующая к использованию собственного авторитета в целях предотвращения фрагментации твоего организма посредством разрывания последнего на куски кхуям.

— А что... Что сказать?! Схрон!!! У нас схрон есть! Там всякого полно! Точно! Я отведу! Всё ваше!

— Всякого, говоришь?

— Да-да-да! Мы на прошлой неделе обоз взяли! Богатый! Как начали палить со всех сторон, так они сиганули кто-куда! Побросали всё! А там и сахар, и крупы, тряпки разные, даже бухло есть! У вас же грузовик! В Ломове продадите в два счёта! Хороший барыш будет! Пожалуйста!

— Убедительно излагаешь.

— Христом-богом клянусь! Чтоб мне... — запнулся клятводатель, сообразив, видимо, что кара может настигнуть его раньше, чем он договорит.

— Ах ты сука! — вскинул автомат Станислав.