— Хороший городишко, — скрипнуло что-то у меня в горле. — И люди милые. Задержимся на денёк.

— Брось, Кол, — отвёл Павлов сосредоточенный взгляд от дороги, ведя ЗиЛ по мосту. — Бухло, кожи, бензина немного — оно того не стоит.

— Ты не понимаешь.

— Отлично понимаю. Я и сам бы ему кишки выпустил, но...

— Никаких «но». Это дело принципа.

— У тебя нет принципов.

— Ошибаешься. Я свято верю, что оскорбления — словом или действием — спускать нельзя. Один раз спустишь, и планка самоуважения понизится, потом ещё разок, и ещё... В конечном итоге станешь половой тряпкой и будешь размышлять: «Как же так вышло, что совсем недавно в мою сторону смотреть боялись, а теперь у меня чей-то х** во рту?».

— Но ты уже спускал оскорбления.

— Там все были на взводе, сцепились языками и понеслось. А эта тварь поступала осмысленно, наслаждалась своим мнимым превосходством. Нужно различать. Вот мы едем, а грязный ублюдок сидит сейчас в своей будке, чаёк посасывает, довольный собою, и думает: «Ох, хорошо же я их поимел». Меня поимел! Меня!!!

— Ладно-ладно, я понял.

— Рули давай! Понял он...

Как выяснилось, пока моя выдержка героически противостояла атаке со стороны агрессивного биомусора, лейтенант времени не терял и расспросил его менее агрессивных прихвостней о местных ночлежках. Одна такая располагалась совсем недалеко — на улице Буровой, пересекающей главную магистраль сразу за мостом — и носила загадочное название «От и до». Никаких разъяснений относительно пунктов отправления и назначения вывеска не давала, так что приходилось надеяться на лучшее. Спать там этой ночью мы не планировали — надо было сторожить непосильно нажитое до продажи — но побаловать пищеварительные тракты горячим никто бы не отказался. Да и у разных блюстителей меньше желания докапываться к машинам возле подобных заведений. Мы остановились на заднем дворе и отправились со Станиславом разведывать обстановку.

Начальной точкой путешествия по «От и до», как и следовало ожидать, оказалось питейное заведение — не ресторан, конечно, но вполне опрятный кабачок с налётом провинциального шарма: картинки на стенах, кружевные скатёрки, полочки со всякой фигнёй по периметру — уют за полцены, одним словом. Скучающий метрдотель нехотя поднял взгляд, сидя за стойкой, когда колокольчик на двери мерзким звуком возвестил о нашем появлении.

— Вечер добрый, — поприветствовал я присутствующих в количестве двух голов, включая метрдотеля, и подошёл к стойке. — На четверых пожрать организуешь?

— Запросто, — отложил тот книжку. — Что будете?

— Гречу с мясом, — не раздумывая выпалил Стас. — И супа грибного. И хлеба. С собой.

— У нас машина с товаром во дворе, — пояснил я. — Посторожим ночь, а завтра у тебя отдохнём. Если места есть, конечно.

— Гречка с мясом, суп грибной, на четверых! — без лишних предисловий прокричал метрдотель в окошко, соединяющее зал с кухней.

— Десять минут! — донеслось оттуда.

— Хм, — почесал щёку Стас, — впервые вижу за кабацкой стойкой человека, который делает больше, чем разговаривает.

— Чем платите? — немедля подтвердил тот озвученную характеристику.

— Семёрками.

— Сорок.

— Дороговато для разогретых недоедков, — достал Стас из подсумка магазин на тридцать. — В расчёте?

— Угу, — забрал плату наш немногословный кормилец и тут же приступил к её ревизии.

— Слушай, — облокотился я о стойку с быстро растущей шеренгой патронов, — а что за смурной тип в углу сидит?

— Пётр, — ответил метрдотель, не отвлекаясь от ревизии. — С утра до ночи тут пьёт. Мать у него недавно в бане угорела. После того и запил. А через это с женой поцапался. А та ему со зла возьми да ляпни, что это она дверь в баню доской подоткнула. А он с этим возьми да в милицию заявись — так и так, дескать, укокошила свекровь. Судили, повесили. Одна дочурка у него из всей семьи осталась. Три дня назад в реке нашли, с моста сиганула. А вчера утром пришёл, говорит — собака подохла, в дыру под порогом заползла да дух испустила, теперь полы вскрывать надо. К вечеру, пьяный в говно, вскрывать начал, керосинку разбил — избе пиздец, а с ней и хлев со скотиной погорел. Кое-как пожитки успел вынести. Теперь вот последнее пропивает. Ещё день-два и на паперть.

— Поди ж ты, напасть какая.

— Проклятие, не иначе.

— А знаешь, любезный, принеси-ка нам с Петрушей горячительного пол-литра, и закусить чего-нибудь. Не могу пройти мимо такого горя. Станислав, присоединишься?

— Отчего бы и нет. Две порции с собой, две здесь, — уточнил он заказ, и, прихватив бутылку со стопками, проследовал за мною в очаг безутешности.

— Чего? — без особого радушия встретил нас Пётр за своим столом, но сфокусировав мутный взгляд на сосуде с живительной влагой, вмиг подобрел и даже смахнул рукавом крошки.

— Мои соболезнования, — откупорил я бутылку и плеснул всем по пятьдесят. — Ну, земля пухом.

Петруша залил в себя самогон как воду, и снова наполнил стопки.

— Заезжие... — выговорил он с видимым усилием. — Это хорошо.

— Почему? — усмехнулся Стас.

— Местные со мной не пьют. Пролк... Прокл... ятия, суки, боятся, — осушил Петя стопку и ударил кулаком по столу. — Да и нах** их. Сами-то откуда? — снова налил он себе.

— Отовсюду понемногу, — ответил я, прожевав взятый с тарелки огурец. — Колесим по земле родимой, несём людям радость.

— Хм, — поднял Пётр бровь, — циркачи что ли?

— Зачем циркачи? Барыжем в меру сил.

— А, жалко. Циркачей в детстве видал — дюже понравились. Жонглёры там, акробаты... Машке обещал показать... — Петины губы вдруг скривились и задрожали.

— Ну будет-будет, — потрепал я его по плечу и сунул в пятерню стопку. — Давай, царствие небесное.

— Ей же двенадцать всего было. Жизни не видала, — пустил он слезу. — Ай, пропади оно! — хлопнул Петя рюмашку и утёрся рукавом. — А всё я — дурак. Нахуя, спрашивается, с мусарней связался? Знал же ведь... Ох, ебанат. А они и рады. Им лишь бы вздёрнуть кого. Прости, Света. Прости дурака грешного.

— От этой братии добра не жди — что есть, то есть. У меня самого тут проблемка наметилась с вашими. Одноглазый один, на мосту дежурит — не знаешь, случаем?

— Одноглазый, говоришь? Со шрамом? — шмыгнул носом Петя.

— Через всю рожу.

— Знаю, — покивал Пётр, глядя в дно стопки. — Та ещё сука. Клещ — позывной. Виктор Клещук его звать.

— А живёт где? — спросил я и поймал на себе крайне неодобрительный взгляд Станислава. — Поговорить хочу.

— Да недалеко тут, на Матросова, возле пруда. Хорошо живёт, — оскалился Пётр злобно, — дом двухэтажный с мансардой, жена молодая, две дочки... — после чего снова всхлипнул и потянулся к бутылке.

— Вчетвером живут? — перехватил я вожделенный сосуд.

— Ну да.

— Дорогу покажешь?

— На пару слов, — дёрнул меня Стас за рукав.

— Позже, — вырвался я из цепких пальцев, но этого оказалось недостаточно.

— Ты какого хера творишь? — зашипел мне в ухо наш обладатель высоких моральных принципов. — По пизде всё пустить решил?

— Ты в деле, или нет?

— Даже не думай.

— Тогда расплатись за выпивку, а мы с Петей, — улыбнувшись, взглянул я на собутыльника, огорчённого прерванной дозаправкой, — воздухом подышим. Да, Пётр?

— Чё бы и не подышать? — проворочал тот заплетающимся языком.

— Это глупо, — не унимался Стас. — Ты всех подставишь.

— Скоро вернусь. Готовьтесь выдвигаться. И, — положил я руку Станиславу на плечо, — уедете без меня — будете оглядываться до конца жизни, что, впрочем, не так уж и долго. Давай, Петя, проветрим тебя чуток.

— А как же ужин? — обеспокоился метрдотель, глядя нам в спины.

— Навынос, всё навынос.

За порогом окончательно стемнело. Одинокие звёзды сиротливо выглядывали сквозь прорехи в облаках, на улице ни фонаря. Петя шагал впереди, шлёпая сапогами по едва схватившимся льдом лужам, и бормотал себе под нос:

— Сука, пидоры... Я вам блядь... — потрясал он кулаком перед незримыми для остального мира недругами. — Я устрою. Я вам пидорам покажу Петьку проклятого.