– Очень вкусно. Вы просто не представляете, как сейчас сложно получить хороший коктейль даже в самых дорогих ресторанах. Такое впечатление, что современные дамы не пьют ничего, кроме мартини. – Она с отвращением передернула плечами. – Ужасно. В мое время дамы даже не помышляли о том, чтобы попробовать что-нибудь подобное.

Стандхерст посмотрел на Дженни.

– Аида не позволяла своим девочкам пить ничего, кроме хереса.

– Виски затуманивает мозги, а моим девочкам платили не за то, чтобы они пили.

Стандхерст хихикнул.

– Это точно. А ты помнишь, Аида, как я перед войной приходил в твое заведение делать массаж простаты?

– Конечно, помню.

– У меня были небольшие неприятности со здоровьем, и доктор порекомендовал мне три раза в месяц делать массаж простаты. Первый раз я пришел на массаж к нему в кабинет, но после сеанса подумал, что если уж мне надо делать массаж, то, по крайней мере, было бы неплохо получать от этого удовольствие. Итак, три раза в неделю я приходил на массаж в заведение Аиды.

– Но он не сказал тебе, – добавила Аида, – что массаж ужасно возбуждал его, а мои девочки были приучены никогда не разочаровывать гостей. Когда через две недели Чарли снова пришел к доктору и все ему объяснил, доктор ужасно расстроился.

– Он сказал, что подаст на Аиду в суд за медицинскую практику без лицензии, – со смехом закончил Стандхерст.

Миссис Шварц снова наклонилась и дружески похлопала его по руке.

– А ты помнишь Эда Барри?

– Конечно, – ответил Стандхерст, смеясь и поглядывая на Дженни. – Эд Барри был из тех твердолобых баптистов-южан, которые всюду суют свой нос и немедленно навешивают ярлык греха. Ну так вот, это было накануне выборов, и Эд баллотировался в губернаторы. Я предложил ему выпить за успех, и к полуночи он был совершенно пьян. Не говоря ему, куда мы идем, я отвел его к Аиде. Это приключение произвело на него неизгладимое впечатление. – Стандхерст зашелся в смехе так, что на глаза у него навернулись слезы. – Бедный старина Эд. Он проиграл выборы, но так и не догадался почему. И вот в один прекрасный день, когда мы ушли на войну, Аида закрыла сове заведение, а он сидел в баре и плакал, как будто наступил конец света.

– А почему вы закрылись? – поинтересовалась Дженни.

– На это было несколько причин, – серьезно сказала Аида поворачиваясь к Дженни. – Во время и после войны появилось множество девушек, которые готовы были раздавать себя направо и налево, и стало все трудней подбирать девушек действительно заинтересованных в работе по высшему классу, который поддерживался у меня в заведении. Все хотели быть просто шлюхами. И так как я не нуждалась в деньгах, я закрыла свое заведение.

– Аида очень практичная женщина. Она вложила все деньги в недвижимость и в многоквартирные дома здесь и в большинстве крупных городов по всей стране. – Стандхерст посмотрел на нее. – И сколько ты сейчас стоишь, Аида?

Она пожала плечами.

– Миллионов шесть, может, чуть больше или меньше. И все благодаря тебе и еще нескольким друзьям, вроде тебя.

Стандхерст усмехнулся и сказал, глядя на Дженни.

– Ты все еще думаешь возвращаться в больницу? – Дженни промолчала. – Ну так как?

Дженни посмотрела на Стандхерста, потом на Аиду. Они тоже внимательно смотрели на нее. Слова у нее застряли в горле. Миссис Шварц успокаивающе погладила ее по руке.

– Дай ей немножко времени подумать, Чарли, – ласково сказала она, – такое решение девушка должна принять сама.

– Ей придется решить это очень скоро, – мягко произнес Стандхерст, – времени осталось мало.

Тогда он еще не знал, что осталось всего два дня.

Через два дня утром Дженни зашла к нему в спальню.

– Думаю, что сегодня придется весь день оставаться в постели, – тихо произнес Стандхерст.

Дженни раздвинула шторы и посмотрела на него при свете, падающем из окна. Лицо его было бледным, прозрачная желтая кожа обтягивала скулы, глаза полуприкрыты, так как яркий свет причинял им боль. Дженни подошла к кровати.

– Может быть, мне вызвать доктора, Чарли?

– А что он сможет сделать? – На лбу его проступили капельки пота. Она взяла с соседнего столика маленькое полотенце и вытерла ему лицо. Потом откинула одеяло, задрала Стандхерсту старомодную ночную рубашку и сняла мочесборник. Накрывая его одеялом, она заметила быстрый взгляд, который он бросил на мешок. Дженни взяла мочесборник и ушла в ванную.

– Очень плохо? – спросил он, глядя ей прямо в глаза, когда она вернулась.

– Очень плохо.

– Я знаю, – прошептал он. – Я заглядывал туда перед твоим приходом, моча такая черная, как пупок у дьявола.

Она поправила ему подушку и уложила поудобнее.

– Не знаю, иногда по утрам бывала и хуже.

– Не успокаивай меня. – Он на минуту закрыл глаза, потом вновь открыл. – У меня предчувствие, что сегодня.

– Выпей апельсинового сока, будет лучше.

– Ну его к черту, – яростно прошептал Чарли. – Ты когда-нибудь слышала, чтобы в преисподнюю отбывали с апельсиновым соком? Принеси мне шампанского.

Дженни молча поставила стакан с соком, взяла высокий бокал, бросила туда несколько кубиков льда и налила шампанское. Опустив в бокал соломинку, она протянула его Чарли.

– Я еще в состоянии выпить, – сказал он. В углу комнаты затрещал телетайп. Дженни подошла и посмотрела. – Что там? – спросил Стандхерст.

– Речь Ландона на обеде Республиканской партии вчера вечером.

– Выключи, – раздраженно бросил он и протянул ей бокал.

Она взяла его и поставила на стол. В этот момент зазвонил телефон. Дженни сняла трубку.

– Эта редактор из Лос-Анджелеса, по поводу твоего вчерашнего звонка.

– Скажи ему, что Дик Трейси не нужен мне в газете.

Дженни кивнула и повторила по телефону указание Стандхерста. Повесив трубку, она повернулась и посмотрела на него. Лицо его опять покрылось потом.

– Твой сын, Чарли, взял с меня обещание, что я позвоню ему, если посчитаю, что это необходимо.

– Нет! – воскликнул он. – Кому надо, чтобы он тут злорадствовал? Этот сукин сын только и дожидается моей смерти, он хочет наложить свою лапу на мои газеты. – Стандхерст беззвучно захихикал. – Держу пари, что на следующий день после моих похорон у этого дурака все газеты будут работать на Рузвельта. – Резкий приступ боли пронзил его, он дернулся и сел почти прямо. – О, Боже, – сказал он, хватаясь руками за живот.

Поддерживая Стандхерста, Дженни крепко обхватила его руками за плечи, потом потянулась за ампулой с морфином.

– Подожди, Дженни, пожалуйста, – взмолился он.

Она посмотрела на него и положила ампулу обратно на столик.

– Хорошо, скажешь когда.

Он откинулся на подушку, и Дженни снова вытерла ему лицо. Чарли закрыл глаза и молча лежал так некоторое время. Потом он открыл их, и Дженни увидела в них ужас, которого никогда не видела раньше.

– Мне кажется, что я задыхаюсь, – сказал он, прижимая руку ко рту.

Не оборачиваясь, она быстро взяла со столика плевательницу. Он тяжело закашлялся, сплевывая отвратительную черную мокроту. Дженни убрала плевательницу, вытерла Стандхерсту рот и грудь, и снова уложила его на подушку.

Он посмотрел на нее глазами полными слез и попытался улыбнуться.

– Боже, – хрипло прошептал он, – это же вкус моей собственной мочи.

Дженни промолчала, и Чарли медленно закрыл глаза. Она видела, как его трясет от боли. Через несколько минут он заговорил, не открывая глаз.

– Ты знаешь, Дженни, я думаю, что наступает та самая сладкая агония, которой я еще не испытывал.

Он открыл глаза и посмотрел на нее. Страх исчез из его глаз, уступив место глубокому мудрому спокойствию. Он слабо улыбнулся.

– Все хорошо, Дженни, – прошептал он, глядя ей прямо в глаза. – Пора.

Не отрывая глаз от его лица, Дженни взяла со столика ампулу. Автоматически нащупала вену и сделала укол. Чарли снова улыбнулся, когда увидел в ее руке следующую ампулу.