– Доктор и скорая помощь будут там через десять минут. А тебе я советую сейчас уйти. Больше ты уже ничего сделать не сможешь.

Я поблагодарил его, опустил трубку и взглянул на кровать. Глаза ее были закрыты, и казалось, что она спит. Когда я направился к двери, она открыла глаза.

– Не уходи, Джони. Я боюсь.

Я вернулся к кровати, сел рядом с ней и взял ее руку. При этом глаза ее снова закрылись. Скорая помощь прибыла через десять минут, и она не отпускала мою руку, пока мы не приехали в больницу.

3

Когда я вошел в здание фабрики, шум и запах сомкнулись вокруг меня, словно кокон. Работа моментально прекратилась, и послышались приглушенные голоса: «Сынок».

Сынок. Так они меня называли. Они говорили обо мне с теплотой и гордостью, как их предки о детях своих господ. Это рождало в них чувство солидарности и родства, помогавшее примириться с той скудной и однообразной жизнью, которой они вынуждены были жить.

Я миновал смешивающие чаны, прессы, формы и подошел к задней лестнице, ведущей в контору. Поднимаясь по ступенькам, я оглянулся. Мне улыбались сотни лиц. Я помахал рукой и улыбнулся в ответ точно так, как я всегда делал это с тех пор, когда впервые поднялся ребенком по этим ступеням.

Дверь наверху лестницы закрылась за мной, и шум моментально исчез. Пройдя небольшим коридором, я попал в приемную конторы.

Денби сидел за своим столом и, как всегда, что-то возбужденно писал. Девушка напротив него, казалось, выколачивала дьявола из пишушей машинки. Два других человека – мужчина и женщина – расположились на диване для посетителей.

Женщина была одета в черное и теребила в руках маленький белый носовой платок. Я вошел, и она посмотрела на меня. Мне не надо было объяснять, кто она. Та девушка была похожа на свою мать. Когда наши взгляды встретились, она отвернулась.

Денби поспешно поднялся.

– Ваш отец ждет.

Я промолчал. Денби открыл дверь, и я вошел в кабинет, огляделся. Невада стоял, опершись на книжный шкаф, расположенный у левой стены. Глаза его были полуприкрыты, но в них чувствовалась настороженность, так свойственная ему. Макаллистер находился в кресле напротив отца. Голова его была повернута в мою сторону. Отец же сидел за огромным, старым дубовым столом и свирепо смотрел на меня. В остальном кабинет был точно такой, каким я его помнил.

Темные дубовые панели, громоздкие кожаные кресла, зеленые бархатные портьеры, а на стене позади стола – портреты отца и президента Вильсона. Рядом с креслом отца стоял специальный столик с тремя телефонами, а правее – другой столик, на котором неизменно находились графин с водой, бутылка пшеничного виски и два стакана. Сейчас бутылка была пуста почти на две трети. Отец ежедневно выпивал бутылку, и такое количество виски оставалось обычно часам к трем. Я посмотрел на часы. Было десять минут четвертого.

Я пересек кабинет и остановился перед ним. Наклонив голову, встретился с его свирепым взглядом.

– Здравствуй, отец.

Его красное лицо буквально побагровело, жилы на шее выпятились от крика:

– И это все, что ты хочешь сказать после того, как сорвал рабочий день и перепугал всех своим идиотским пилотажем?!

– Ваше послание вынудило меня спешить. Я прибыл так быстро, как смог, сэр.

Но его уже нельзя было остановить, он вошел в раж. Темперамент отца был таков, что он мог взрываться совершенно неожиданно.

– Какого дьявола ты не ушел из отеля, как советовал тебе Макаллистер? Зачем ты поехал в больницу? Знаешь, что ты натворил? В этом деле об аборте тебя могут обвинить как соучастника.

Я рассердился, темперамент у меня, пожалуй, еще почище отцовского.

– А что мне надо было делать? Девушка истекала кровью, была при смерти и боялась. Мог ли я так запросто уйти и оставить ее умирать в одиночестве?

– Да. Если бы у тебя было хоть чуточку мозгов, то именно так ты бы и поступил. Девчонка все равно умерла, и твое присутствие ничего не меняло. А теперь эти чертовы ублюдки за дверью хотят получить двадцать тысяч, иначе они заявят в полицию. Ты думаешь, я могу платить двадцать тысяч за каждую шлюху, которую ты трахнул? В этом году ты уже третий раз влипаешь в историю с девками.

Тот факт, что девушка умерла, не имел для него никакого значения. Только двадцать тысяч. И вдруг я понял, что дело не только в деньгах. Все было гораздо глубже.

Горечь так и сквозила в его голосе. Я посмотрел на него другими глазами. Отец состарился, и эта мысль терзала его. Ему хотелось, чтобы Рина была с ним. Больше года прошло со дня свадьбы, но между ними так ничего и не произошло.

Я повернулся и молча подошел к двери. Вслед раздался резкий крик отца:

– И куда ты думаешь направиться?

Обернувшись, я посмотрел на него.

– Назад в Лос-Анджелес. Ты можешь принять решение и без меня. Мне все равно, собираешься ты платить или нет. У меня свидание.

Он выбежал за мной из-за стола.

– Для чего?! – заорал он. – Чтобы трахнуть еще одну девку?

Я стоял прямо напротив него. Все это мне уже порядком надоело.

– Прекрати ныть, старик. Ты должен радоваться, что хоть у кого-то в нашей семье есть кое-что в штанах. Иначе Рина может подумать, что из нас никто не может...

Его лицо исказилось от гнева, он вкскинул обе руки, как будто собирался ударить меня. Губы судорожно сомкнулись, вены на лбу превратились в красные рубцы. Внезапно, словно щелкнул выключатель, с его лица исчезло всякое выражение. Он зашатался и стал падать на меня.

Инстинктивно я подхватил его. На секунду его взгляд, устремленный на меня, просветлел, губы прошептали:

– Джонас – мой сын.

Затем глаза его закрылись, тело обмякло и соскользнуло на пол. Я опустил взгляд. Прежде, чем Невада перевернул отца на спину и торопливо расстегнул рубашку, я уже знал, что он мертв.

Невада стоял на коленях возле тела, Макаллистер звонил доктору, я откупоривал бутылку «Джек Дэниелз». В этот момент в кабинет вошел Денби.

Он попятился к двери, бумаги в его руках задрожали.

– Боже мой, малыш, – проговорил он надтреснуто и, оторвав глаза от пола, посмотрел на меня. – А кто теперь подпишет контракты с Германией?

Я взглянул на Макаллистера. Он незаметно кивнул.

– Я подпишу.

На полу Невада закрывал отцу глаза. Я отставил в сторону нераспечатанную бутылку виски и повернулся к Денби:

– И прекратите называть меня малышом.

4

К моменту прихода доктора мы уложили отца на диван и накрыли одеялом. Доктор был худым лысым мужчиной и носил очки с толстыми стеклами. Он приподнял одеяло, посмотрел на село, опустил одеяло и сказал:

– Да, он мертв.

Я молча раскачивался в отцовском кресле. Макаллистер задал вопрос:

– От чего?

Доктор подошел к столу.

– Эмболия головногомозга. Удар. Кровоизлияние в мозг. – Он посмотрел на меня. – Благодарите Бога, что все произошло так быстро. Он не страдал.

Действительно, все произошло очень быстро. Минуту назад он был жив, а теперь его нет, и он бессилен даже отогнать назойливую муху, ползающую по краю одеяла, под которым скрыто его лицо. Я молчал.

Доктор тяжело опустился в кресло напротив меня, достал ручку и лист бумаги. Я смог прочитать заголовок: «Свидетельство о смерти». Послышался скрип ручки. Через минуту он поднял голову:

– В графе «причина смерти» указать эмболию или необходимо вскрытие?

Я покачал головой.

– Указывайте эмболию. Вскрытие ничего не изменит.

Доктор вновь принялся писать. Вскоре он закончил и подвинул свидетельство ко мне.

– Проверьте, все ли правильно.

Я прочел. Все было абсолютно верно. Совсем не плохо для доктора, который до сегодняшнего дня не видел никого из нас. Однако, кто в Неваде не знал о Кордах. Возраст – 67 лет. Наследники: жена – Рина Марлоу-Корд; сын – Джонас Корд-младший. Я вернул свидетельство доктору.

– Все верно.

Он взял свидетельство и поднялся.